— И что потом? Как случилось, что ты всё-таки вернулся?
— Она просто позвонила, сказала, что всё осознала. Что жалеет. Что хочет как раньше — семью, а не мираж счастья. И настал тот час, которого я так долго ждал.
— Разве так бывает?
— От отчаяния — и не такое! Но понял я это лишь потом, когда после её гибели выяснилось, что любовник развёлся… чтобы жениться на другой, беременной. И иногда мне даже кажется, что та авария… — замолкает, словно подавившись страшным смыслом несказанных слов.
— Хочешь сказать, это не было несчастным случаем? — со стоном выдыхаю я.
— Утверждать не могу. Но твоя мама превосходно водила, а трагедия случилась у меня на глазах, и я до сих пор не понимаю, как можно было не справиться с управлением в такой нелепой ситуации. Не говоря уж о том, что прямо перед этим она вдруг едва ли не со скандалом заставила меня отдать ей руль и выйти из машины. Словно приняла решение… но не хотела, чтобы ты осталась полной сиротой. Ведь как бы там ни было, но тебя она очень любила, Алиса! И я посчитал тогда, что не в праве омрачать твою память о ней. А теперь… теперь я вижу, что ты готова к правде.
Разве к такому можно быть готовой? Я разбита. Думать ни о чём не могу, кроме как о тех давних годах, когда у меня под боком тихо разыгрывалась такая глубокая, болезненная драма двух моих самых близких, самых любимых людей! Оба однолюбы, но не взаимно. Что может быть ужаснее?
А ещё, я вдруг словно на себе ощущаю невыносимый груз, лёгший на плечи отца. Груз, который он тащил в одиночку, не смея ранить меня чем-то большим, кроме уже привычной мне «правды» о его предательстве…
Глава 27. Свадьбе быть!
Глава 27. Свадьбе быть!
«Жизнь продолжается в любом случае» — не помню, где прочитала, да и истинный смысл, кажется, уловила только теперь. И как же он мне откликается!
За этот день мы с отцом, не сговариваясь, словно жадно проживаем все потерянные годы. Просто наслаждаемся обществом друг друга, хорошей погодой и лёгкостью на душе.
Хотя, лично мою лёгкость всё же тяготит предстоящий разговор. Я понимаю, что это не ерундовина какая-нибудь, не новая шмотка, не деньги на карту, а отец мой вовсе не Господь-Бог всемогущий. Не говоря уж о том, что и я собираюсь просить не просто за любовника, что и само по себе не очень-то, но ещё и за любовника, который, так-то, муж дочери папиного приятеля. Ну то есть комбо для решительного отказа. Аж оторопь берёт.
И всё же вечером, когда по давней устоявшейся привычке отец отправляется в кабинет, чтобы почитать на сон грядущий, я собираюсь духом и иду к нему.
— Пап, я знаешь ещё что хотела… — Растерянно замолкаю, подбирая слова, но отец вдруг сам откладывает книгу.
— Ну давай уже. Вижу, что весь день чем-то маешься.
Смотрит спокойно, с ожиданием, и я решаюсь:
— Помощь твоя нужна, пап, но не мне, а одному хорошему человеку. Он в беду попал и… — С каждым словом всё труднее. — У тебя же остались связи с Бинюжнинковым?
Отец сводит брови. На скулах прорезаются резкие тени, губы поджимаются в строгую линию. Снимает очки, слишком уж медленно и тщательно укладывает их в футляр. Наконец поднимает взгляд на меня.
— Бинюжиков. Ты даже фамилию точно не знаешь, но хочешь воспользоваться его властью. Не круто ли замахнулась? К таким людям не бегают за каждой ерундой.
— Но он же… ты же… — мямлю я, — ты же ему жизнь спас...
— Я это помню. И он, конечно, тоже. Но это, чтобы ты понимала, партия на один раз, Алиса. И я предпочёл бы сохранить свой ход на случай действительно безвыходной ситуации либо не использовать вовсе, чтобы после моей смерти этой преференцией могла воспользоваться ты. Но впрягаться за какого-то «хорошего человека», которого знать не знаю…
— Я его люблю! — выкрикиваю я, тут же смущаюсь, но отступать не намерена. — И я ручаюсь за него, пап! Разве этого мало?
Отец хмуро молчит. Ох, представляю, что он сейчас обо мне думает! И куда бы послал, если бы не боялся, что я действительно гордо вильну хвостом и пойду по указанному адресу… на следующие пару-тройку лет.
— И что же этот твой «хороший человек» натворил такого плохого, что нужно вмешательство аж самого генерал-полковника ФСБ?
— В том-то и дело, что ничего! Но его обвиняют в двойном предумышленном убийстве и шьют пятнашку строгача! — Я вхожу в раж, а отец кривится, то ли от неожиданных в моём исполнении словечек, то ли от самого факта происходящего. — А он не убивал! Он в ту ночь вообще со мной был, а закрыть его хотят, потому что бизнес отжимают! Ну ты же знаешь, как это бывает, пап!
Отец закрывает глаза, напряжённо трёт переносицу.
— Я понимаю твои чувства, Алиса. И даже готов поверить, что ты не находишься в дурмане слепой страсти, как когда-то твоя мама, а этот твой возлюбленный, несмотря на то что гулял с замужней, человек всё равно хороший и действительно невиновный… Но нет, Алиса. Исключено. Я в это дело не полезу.
— Ну пап! — вскакиваю я из кресла. — Ну пожалуйста!
— Нет. И даже не потому, что не гоже вмешиваться в чужие разборки, но и просто потому, что идти с таким туда, — указывает взглядом на потолок, — элементарно стыдно! Я Ерофеев, у меня исключительная репутация, и пусть я давно отошёл от публичной жизни, но цену своему имени знаю. И повторюсь: такими бонусами, как возможность обратиться к Бинюжикову, не разбрасываются, тем более ради какого-то…
— Я беременна от него!
Встречаемся взглядами. Мой уже давно до отказа наполнен слезами, вот-вот и плотину прорвёт. А отец смотрит спокойно и цепко, так, словно препарирует мне душу и заглядывает в самое нутро.
— Это правда? У тебя будет ребёнок?
Часто киваю, слёзы всё-таки срываются по щекам.
— Папуль, ну он правда очень хороший! Если бы ты его знал, ты бы сам убедился! Он бы точно тебе понравился, у вас так много общего, что я даже иногда словно видела в нём тебя! Ну помоги ему, пожалуйста, пап! Ради меня, ради внука! — Приём запрещённый, знаю, но все мои аргументы «люблю и беременна» уже исчерпаны.
Отец поднимается из кресла, долго мерит шагами комнату. Наконец решительно возвращается за стол и, притянув лист бумаги, щёлкает ручкой.
— Сделаем так: я сам решу стоит ли ему помогать и как именно. Имя?
Я мнусь. Понятно, что отец не стал бы обращаться к высоким людям по поводу абы кого, и проверки в любом случае было не избежать, но именно сейчас стало вдруг особенно волнительно.
— Пригожин Дмитрий Павлович, владелец крупной сети оружейных магазинов. Да ты, может, и сам знаешь его… — последние слова уже совсем тихо, почти прикусив губу, потому что надежды на то, что отец ушёл в затворничество настолько, что даже не в курсе за кем замужем дочь близкого приятеля практически нет.
И отец действительно «зависает» над бумагой.
— Та-а-ак… — Отбросив ручку, откидывается на спинку кресла. — Это что же, шутка такая, да?
Меня бросает в дрожь и стремительно разгорается лицо.
— Нет.
— Нет, значит. Угу… То есть, когда три года назад я пытался состроить тебе с этим Пригожиным партию, ты выразила своё категоричное фи, сбежала из дома, выскочила не пойми за кого замуж… А теперь — люблю его не могу, беременна, спасите-помогите? Это как понимать-то?
Отец злится, но мне до его гнева — как до той лампочки. Самой бы в себя прийти.
— В смысле, партию? С кем?
— Что значит, с кем? С Пригожиным твоим ненаглядным! Вот на этом же самом месте ты сидела, как сейчас, а я предлагал тебе солидную, крепкую партию с человеком серьёзных намерений. Совсем не помнишь или прикидываешься?
— Но ты… Ты не говорил, что… Ты говорил про инвестиции в дочернюю компанию! Про слияние корпораций и… Да над тобой вообще угроза банкротства тогда висела, и ты надеялся решить её за мой счёт!
— Ну? И чем же это противоречит разговору о выгодном замужестве, раз уж жених был готов приступить к слиянию бизнесов хоть сразу же?
— Но ты не говорил мне, что это ОН!
