Он только и сумел кивнуть, как из глаз, таких страшных, суровых глаз, беззвучно полились слёзы.
В секунду я оказалась на полу, кликнула девушку, схватила халат, прикрыла им рубашку.
— Из детской ни на шаг, — распорядилась, направляясь к выходу, запахиваясь по пути.
— Одеться бы, ваше… ваша…
— Знает кто, где герцога покои? — спросила выходя в людскую, не обратив внимания на кричащего что-то короля.
Из покоев он с мокрыми глазами не выйдет, пусть и окромя люда не увидит никто. А останавливать меня нечего.
То, что лично я — кость поперёк герцогского горла, то ясно, как день.
Не ведаю, что буду делать, когда коридор дворца, пропитанный вонью тлена и смерти, кончится, но дать умереть единственному человеку, в чьих глазах я увидела искреннюю и всеобъемлющую любовь к моим детям, я не могу. Моим детям нужна опора и защита в этом мире. Возможно, что и от собственного отца.
Путь в покои мне преградил Алирик. Бронзовая кожа сейчас пошла алыми пятнами, воевода негодует.
— Там чума, — кратко объявил, и тут же выдохнул, после бега. — Его не спасти, княгиня, смирись. Он мёртв уже, как и вся Ондолия, как Келс. Все мертвы…
— Как и мы с тобой, — кулаки мои сами сжались: не позволю! Не пущу! — То, лишь времени вопрос, когда мы за ними отправимся. Чем терпеть агонию, лучше что-то делать! Прочь! — Он не двинулся с места. — Коли мы завтра на тот свет отправимся, а дети мои живы будут, кто их защитит? Кто трон для сына сохранит? Жизнь дочери? Прочь, воевода, не доводи до греха. Он — родной дядя моим детям. Он их своим животом закроет, ради них стараться будет…
Мои уговоры не возымели никакого дела.
— Прости, — сказала беззвучно, когда вихрь моей силы снёс его от двери, кажется, что и стена пошатнулась.
— Дура баба… — услышала от герцога, когда пересекла покои и вошла в спальню. — Ещё и нагая считай… коль и выживу, мне брат сам башку скрутит. Дура…
Много сказал, не сдюжил, закашлялся кровью. Утёр лицо прямо тряпкой которой накрыт был.
Я кинула пламя в камин, который никто не потрудился растопить, распахнула окно, прогоняя вонь заживо тлеющего тела.
— Некому городом управлять, там, брат твой в кручине, пока ты тут помирать собрался…
Скинула одеяло с герцога. Да, может и зря я… кожа подмышками уже повздымалась… стащила подштаники — так и есть: пах усыпан бубонами.
Глядишь, была бы одна лихорадка, но выступили волдыри… Пути назад нет, я уже вошла к чумному. Или я спасу нас обоих, или же здесь и останусь.
По тому, что больной никак не отреагировал на лишение его белья, я поняла — без сознания. Глянула на лицо и убедилась, что его обуял злой, лихорадочный сон. Веки мужчины подрагивают, тело тяжело.
Что ж, за спиной чума, от которой не спастись, дети, которые не нужны никому, кроме меня… нет мне назад пути.
А потому призвала силу. Мать-Землю призвала себе в помощницы. На всё твоя воля, на тебя и полагаюсь, но не могу смотреть, как уходит защитник. Без него и брата его, не будет ни Эстесадо, ни моих малюток…
А чума здесь не бубонная. То я поняла, глядя силой на тело герцога — то только бубоны на теле, их, как воспаления залечить возможно, но вот то, что чума уже стала лёгочной, смертельной… придётся попотеть. Воспалены лимфоузлы и лёгкие — с особой силой, других органов внутри мужского тела воспаление только ещё едва коснулось. Со скоростью этой болезни — приди я завтра: дядя моих детей был бы мёртв…
Ну что же…
Грудь, налитая молоком, уже болит и тянет, да только не могу я пойти пока…
Снятие воспаления заняло несколько часов. Герцог ни разу не пришёл в себя, его рвало, и кашель кровяной сотрясал тело, мне нечем было ни обтереть его, и уж тем паче, я не могла прервать целительство, чтобы облегчить его положение. Когда его скручивало в очередной раз, я только и могла, что следить внимательно, чтобы пациент не захлебнулся, померев раньше времени чем от чумы, от нерадивой сиделки.
Кто-то тронул меня за руку, прервал полутранс, я обернулась — козёл! Как есть, настоящий чёрный козёл. Не сдержала рваного смеха, в мёртвой тиши спальни, где только ветер гуляет, этот смех вызвал муражи по голой коже. Халат я давно скинула, дабы не мешал… в одной сорочке осталась.
— Секретарь мой притащил, когда ты от родов разрешалась, — раздался слабый голос. Мой смех, видно разбудил герцога, — сказал, что вонь от козла бьёт заразу. Чем вонючей козёл в доме — тем меньше шансов у чумы… помер дурак, через два дня… а зверя своего оставил…
Неважно мне, что бы он сейчас не сказал. Самое важное то, что голос звучит спокойно, хоть и устало. Он явно в сознании, не в бреду.
Лимфоузлы по его телу сдулись, лишь кожа порозовела, но и то скоро пройдёт. Воспаление с нутряных органов тоже ушло. Сейчас бы попить, да нечего… но хоть температура спала, лихорадка отступила…
— На минутку я, — закончила пока заживление и в помывочную прошла: умыться, да отдышаться. Вернулась через несколько минут.
— Я тоже хочу, можно? — по всему видно, что просить, да позволения спрашивать герцог не привык. Роль больного его тяготит.
— Нужно, но погодя. Доделать надобно. Я воспаления снять сумела, но, уверена, того не достаточно. Потерпите.
Под пристальным взглядом я всё же села на его постель — отвыкла столько часов к ряду стоячи, да и сил надобно тут физических, не магических. Тяжко, после долгой лёжки.
Стала смотреть дальше, выискивала по его телу, как гончая ищет дичь, и нашла. Что-то инородное, чёрное, магическим взглядом едва различимое, словно скопление точек. Такого быть в здоровом теле не должно. Потянула… не сразу, но россыпь чернух поддалась, как и воспаления, отправилась в горшок с землёй. За ней другая… и снова, несколько часов к ряду я выискивала, скидывала заразу в землю, а после перепроверяла, не упустила ли чего. Сложней всего было вытащить ту дрянь, что засела ближе к сердцу: точки рассыпались, не хотели ловиться на мой ковш из силы. В такие минуты я ненароком вспоминала все словесы, что слышала, будучи в казармах. Герцог, ежели и удивлялся, виду не подавал. Особливо много черни было у дыхательных путей — время герцога шло на убыль, надо думать, что затяни чернота воспалённые лёгкие — те бы попросту сдулись, а вслед за коллапсом лёгких остановилось бы и сердце…
Ох, хорошо бы всё это ровненько записать, да изучить. Аль хоть потомкам передать, чтобы не бегали они по чумному городу, приди вновь беда, представление чтобы какое-либо имели…
В мыслях я отвлеклась, работать стала механически и упустила момент, когда сгусток чёрных точек слетел к ковша, что я из своей силы соткала, не успела я донести его до горшка. Чёрное облачко, как живое, будто знало, куда лететь и стремглав ринулось к окну. Я еле успела закрыть створки. Сплела аркан, не до тонких материй нынче, по-простому схватила заразу и вдавила в землю. Лишь тогда вернулась к постели ошалевшего больного. Только теперь поняв, что для него зараза остаётся невидимой.
— Ты ведьма?
По-другому и быть не может. Ясно же, что скорее он меня примет за проклятущую ведьму, чем за сказочную фею.
глава 24
Я даже не дрогнула. Его лечение вытянуло все силы из меня. Вот окончу — там уж, хоть на костёр, с искрами, да проклятьями. Как водится.
Ещё раз проглядела — кажется, всё. Здорово тело герцога.
— Теперь холодно крепко станет не надолго. Потерпеть надобно.
Предупредила и позвала холодный ветер с улицы. В распахнутое окно он влетел с морозом вместе, облетел всю спальню, распахнул дверь, разгуливая по гостиным и кабинетам, где живёт брат короля. Тело хозяина, постель — не осталось ни закуточка, куда бы не проникла свежесть.
Вновь запалила потухший камин.
— Пойдёмте, помыться помогу…
— Не надо. Я… сам я.
— Столько дней пролежавши, кабы ноги удержали, пошли.
— Позови кого… не надо.
— Нет никого. Мои люди только остались, разрываются на весь дворец.
