— Ой, прекрати, тебе еще рано.
Отхожу к окну, смотрю на медленно облетающие деревья в саду, на проносящиеся по небу тучи, а самой хочется реветь в голос. Понимаю, что надо поговорить с Денисом, расстаться как взрослые люди, у него жена и скоро будет ребенок, у меня… да тоже все будет хорошо. Надеюсь.
— Маха, говори.
— Хотела показать тебе платье, не слишком откровенное, как считаешь?
Перевожу тему, иду в гардеробную, достаю из чехла купленный наряд. Папе наверняка не понравится, но отступать поздно, путь будет оно, меня еще никто не видел такой дерзкой.
— Да успокойся ты со своим платьем, Машка, я же вижу, что ты чем-то озадачена, поверь, лучше поговорить, и все встанет на свои места. Маша, вернись, я не могу бегать за тобой по дому. Ох ты, боже мой! И ты в этом собираешься пойти на прием? У меня, кажется, отошли воды.
Дашка смешная, как курица носится со своим пузом, рано ей еще и воды, и рожать.
Смотрю на себя в зеркало, платье отливает золотом, переливается под светом люстры, оно почти в пол с запахом. Тонкие бретели, на мне нет бюстгальтера, он тут лишний, а обнаженная правая нога выше середины бедра придает большей пикантности наряду.
Откровенное, яркое, не хватает туфель на шпильке и маленькой сумочки, а еще папиного подарка: кулона с бриллиантом. Можно даже не делать прическу, оставить вот так небрежно собранные наверх волосы, открывающие шею.
— Ну, как тебе?
— Это ты в нем собралась идти?
— Да.
— А скромнее ничего не нашлось, ты почти голая, я вижу твои соски. Ты хоть трусы надела?
— С каких это пор моя разбитная сестренка, которая встречалась и чуть не вышла замуж за гея, носившая такие наряды, что ей свистели вслед, стала скромницей?
— Ох ты, мама дорогая, Мария, тебя не узнать. Ты сегодня решила сорвать банкет? Все будут смотреть только на тебя. Или этот наряд предназначен для кого-то конкретного?
В дверях останавливается Вершинин, Дашкин муж, улыбается, подмигивает. Он классный, так добивался моей непутевой сестрицы, что папа сдался и благословил их. Мне это светит только с лягушатником Анри, но он такой приторный и душный, что не понимаю, как вообще с ним находиться рядом.
Перестаю улыбаться, Рома смотрит уже серьезно, вот он все понимает и без слов. Он мне почти как старший брат, которому можно рассказать все, а он пойдет и набьет морду обидчику.
— Даша.
— Да, милый.
— Там повар на кухне новую порцию пирожков достал из духовки, вроде с яблоком. Хочешь попробовать?
— Ой, не надо только со мной как с ребенком, если вам надо пошептаться, то можно так и сказать, а не придумывать уловки. И я все вам припомню, как рожу. Ты понял меня, Вершинин?
— Ты такая сексуальная, когда злишься, мой любимый колобок.
— Прекрати и помоги подняться.
Дашка уходит, гордо подняв голову, выпятив пузо, а я так и стою около зеркала, но смотрю на Романа.
— Кто он? Кто посмел обидеть самую независимую и гордую девочку?
— Ты знаешь, папа наверняка рассказал.
— Владимир Сергеевич не любит болтать, ты знаешь.
— Преподаватель наш из университета, познакомились летом в деревне, он гостил у тётки, а потом встретились снова в городе. И он, как назло, оказался моим преподавателем.
Рома ничего не говорит и не спрашивает, просто ждет.
— Закрутилось как-то быстро, папа запретил, наговорил много чего, я не послушала, не поверила, обиделась, а у него жена на самом деле беременная.
— Хм…интересно.
— Я напилась, проснулась у Анри, короче, спонтанные поступки с отсутствием мотивации теперь моя стихия.
— Хорошо, что не рассказала Даше, ей не надо нервничать, а то накрутит бог весть что, на разборки еще потянет.
— Да мне и самой не хочется никому рассказывать.
— Вы говорили?
— Нет.
— Но ты ведь разумная девочка, Маша, надо поговорить. Ты все решила за двоих, сделав выводы, как тебе кажется — правильные, не узнав от первоисточника, в чем проблема. Это как диагноз болезни: нельзя доверять одному доктору, даже двум нельзя.
— Мне страшно.
— А в этом платье идти на банкет не страшно?
— Нет, оно милое, правда?
— Ты стала старше. Мне нравится такая Машка.
— А мне не очень, раньше было проще, я не знала никакой любви, мне не было так больно.
— Ну, перестань, перестань, маленькая.
Роман подходит, разворачивает меня к себе, обнимает, гладит по плечам. Я снова плачу, не могу сдержать слезы — железная и стервозная Машка дала трещину.
Но теперь я точно уверена, что надо поговорить с Денисом, ну не забирать же мне документы из университета, еще доучиться надо. Но вот вопрос, захочет ли он говорить со мной после того репортажа?
— И еще: будь аккуратней на приёме и держись всегда на виду.
— А что случилось? — смотрю на Вершинина, он не будет предупреждать просто так, значит, на это есть причина.
— Пока ничего, если все будут вести себя правильно.
— Что вы задумали с папой? Что ты знаешь?
— О, вот сейчас вернулась наша Машка. Вытри сопли и соберись, платье оставь, оно крутое, до начала банкета два часа. А я пойду, оторву свою беременную жену от пирожков, а то придется повара везти с собой.
Проводила Вершинина взглядом, странный он какой-то, пожала плечами, взяла телефон, разблокировала номер Дениса. Начала набирать сообщение, но пальцы не слушались, удаляла раз пять, все было не то.
«Привет. Надо поговорить. Через три часа, банкетный зал ресторана “Астория”».
Не могу сказать точно, приедет Денис или нет, но я сделала шаг навстречу, хочу сама во всем разобраться и не хочу больше плакать.
Глава 36 Денис
— Ты специально не берешь телефон, когда я звоню, или сильно занят? Что с Евой? Вы разобрались, от кого она беременная?
Отец молчит, это наш третий с ним разговор за последнее время, но я начинаю сразу с нужного и важного для меня вопроса.
— Денис, ты прости меня, дурака старого, точно бес попутал, да выпил тогда немного.
— Пап, мне все равно, вот не поверишь, но это так. Я хочу развода — и не потому, что моя блудливая жена забеременела не от меня, а потому, что я встретил другую девушку, люблю ее и хочу быть с ней.
Три дня только и делал, что думал о своей Машке, розы давно завяли, но я так и не смог их выбросить, большая часть шаров сдулась, но некоторые все еще висят под потолком, напоминая о наших проведенных вместе днях.
А еще у меня есть фото, всего одно, сделал его и сам не сказал своей малышке. Она на нем спит, чуть прикрыв грудь тонким одеялом, в волосах запутались лучи восходящего солнца, губы немного припухшие, на щеках румянец.
Красивая до дрожи.
Люблю ее, несмотря на поцелуй с французом. Больно, неприятно, ревную так, что готов разбить ему лицо. Но я ведь взрослый человек, я должен думать, а потом делать.
Сделала точно мне все это назло, маленькая еще, глупая, импульсивная девочка.
— Я очень рад за тебя, сын.
— Мне бы хотелось то же самое сказать о тебе, отец. Так что там с Евой?
— Плачет, говорит, что не понимает, как так вышло, что все еще любит тебя и сделала так, чтоб ты ревновал. То смеется, то впадает в грусть.
— Господи, да кому ты веришь? Это актриса, симулянтка чертова, я жил с ней два года и только недавно понял это. Не верь ни одному слову, возьми за руку и отведи в клинику, пусть сдаст анализы, может, она и не беременна.
— Но как же так? Она показывала справку.
— Папа, ты меня слышишь? Ты вообще помнишь, из-за чего вы развелись с мамой? Тогда такая же ушлая особа залезла тебе в постель, ты повелся, мать не простила. Сейчас происходит то же самое, только теперь эта мерзкая тварь хочет разругать нас, а потом она женит тебя на себе и отберет бизнес. Я никак не могу сейчас приехать, но я тебя прошу, будь твердым, хоть тебе это и трудно после приступа.
— Не считай меня таким уж дураком, я все понимаю и еще не страдаю слабоумием.
