В кабинете полумрак, но я чётко вижу очертания кресла напротив окна. Лунный свет тому способствует. Краем уха улавливаю плеск жидкости в раскачиваемой бутылке. Женю мне не видно. Он сидит в полной тишине, развернувшись к двери спиной.
Снимает стресс?
Над головой вспыхивает тусклый свет и я вздрагиваю, словно пойманная на воровстве маленькая девочка. Не сразу замечаю, что Герману удалось бесшумно закрыть за мною дверь.
Женя всё ещё молчит, испытывая мои нервы на прочность. Я хочу поздороваться, но язык прилипает к пересохшему небу и не желает отрываться от него. Почувствовав подступающую к горлу тошноту, оглядываюсь в поисках воды.
— Как прошла твоя встреча? — подчёркнуто равнодушный тон заставляет обо всём забыть и захлебнуться паникой.
Я знаю этот тон. Испытала его действие на себе, когда Женя схлопотал из-за меня пулю.
В пространстве становится душно. Оно накаляется настолько невыносимой атмосферой, что кожу начинает пощипывать током.
Крутанувшись в кресле, Женя разворачивается ко мне лицом. Первое, что бросается в глаза — начатая бутылка виски в одной руке, роза с длинным стеблем в другой. Он делает глоток из горла и с отвращением оценивает мой вид.
Что, черт возьми, происходит?
— Тебе нельзя пить, — говорю осипшим от волнения голосом, глядя на то, как он морщится от очередного приступа боли. — У тебя что-то случилось?
С презрительной ухмылкой Женя опускает бутылку на стол. Ставит так, что от стука в ушах звенит.
— Отвечаешь вопросом на вопрос, Яна.
Чувствую, как в его ледяном тоне кипит злость и требует выхода, но он пытается сдерживать себя. Встаёт на ноги и почти твёрдой походкой подходит ко мне впритык, вынуждая лечь спиной на дверь.
— Ты не удосужился взять трубку. Почему? Я набирала тебя весь вечер. Хотела…
— Заткнись! — рявкает, от чего моё сердце подпрыгивает к горлу. Перестаю дышать, наблюдая, как крепко зажмуриваются его глаза, стискивается челюсть до проступающих желваков.
* * *
Не пойму, что случилось. Из-за чего он кардинально изменился. Стал совершенно чужим. Замкнутым. Невыносимым.
Несколько секунд стоит, подавляя ярость. Весь напряжен. Глазные яблоки начинают двигаться под закрытыми веками, как в фильмах, когда человеку под гипнозом вливают в голову поток информации. Пальцы, сжавшие до предела колючий стебель, ломают его пополам. И эта чертова картина возвращает меня в тот день, когда я впервые морально опустела, можно сказать умерла…
— Ваша свадьба не состоялась, но ты всё-равно уехала с ним, — распахивает веки, пугая меня долгим непроницаемым взглядом чёрных глаз. — Всё, что ты оставила мне напоследок — свою свадебную подвязку… Кроме любви, конечно же, в которой я тогда нуждался, как в воздухе… Почему ты вернулась со мной из Польши? Ради чего мы с тобой сошлись?
— Женя? — сглатываю подступивший к горлу ком, осознавая, как я дрожу. Прикрываю на мгновение глаза, чувствую, как по щекам стекают предательские слезы. — Ты вспомнил? — делаю резкий вдох, потому что кислород в лёгких сгорает за считанные секунды.
— Не всё. Я видел короткие вспышки. Чувства настолько сумбурные, что так и не смог вычленить правду среди лжи. Зачем ты согласилась вернуться, Яна?
— «Либо мы все вместе, либо я остаюсь одна». Я выбрала тебя. Потому что люблю. Потому что нашему ребёнку нужен ты…
Женя иронично хмыкает и добавляет:
— Хотел подарить тебе оставшуюся сотню роз, но... Черррт… — нависает надо мной, ставит руки по обе стороны моего тела. Настолько давит энергетикой, что хочется слиться с дверью.
— Это был ты? — вспоминаю сегодняшний букет и меня обливает ледяной водой. Тело, словно иголками прошивает. Он всё видел… Он приезжал ко мне? Господи… — Я всё объясню…
— Не нужно ничего объяснять, — прислонившись лбом к моей переносице, делает мучительную паузу, позволяя расслышать собственные удары сердца в груди.
Они разгоняются быстрее… Ещё быстрее… Настолько оглушающе, что я перестаю улавливать собственные мысли.
— Собирай чемодан, Мышка, — сдавленный голос ошарашивает. — Герман отвезёт, куда скажешь. Ребёнку я буду всячески помогать. С тобой больше никаких отношений иметь не хочу. Дважды в одну реку нельзя войти. Всему есть предел…
— Женя… — о чем он говорит?
Руки начинают дрожать так сильно, что я даже не могу ими обнять. Они соскальзывают с его тела. Опускаются по швам, как у тряпичной куклы.
Под ногами начинает рушиться земля. Кажется, что стены и потолки в этом доме переворачиваются вверх дном. В глазах плывёт и темнеет.
— Уходи… — его тихий тон, словно лезвие бритвы, скользит по сердцу.
Больно! Как же больно сейчас.
Вдыхаю его родной запах, смешанный с алкоголем, и не могу надышаться. Как перед смертью.
Лучше бы кричал, бил кулаками в стену, но не безразличием душил…
Так нельзя! Нельзя, Женечка! Нельзя!
— Прошу тебя, выслушай… — из горла вырывается сиплое шипение.
— Убирайся, Яна, — заколачивает последний гвоздь в наши и без того болезненные отношения, разбивая душу на мелкие осколки. Как её теперь собрать? Кааак? — Уходи туда, где ты будешь счастлива. Я всё сказал.
Глава 33. По разным берегам
Яна
— У тебя нет повода мне не доверять, — шепчу зажатым горлом. Так тяжко в груди становится, такое мучительное томление растекается…
— Серьёзно? — звучит с насмешкой.
— Женя, мы не переходили черту. Я бы её никогда не перешла. Ты единственный любимый мужчина в моей жизни. Рус не сдержался. Мне больше нечего сказать.
Говорю правду, но Захаров решает иначе:
— Тима оставь и уезжай. Прощай, Яна.
— Ты не можешь мне запретить забрать его, прижимаю крепче к груди спящего ребёнка, как тогда, в день покушения. Когда босиком по снегу убегала с ним от смерти. — Я его тётя!
— Он мой сын. И будет жить со мной. В этом доме, — непоколебимость голоса Евгения шокирует.
— Женя, ему нужна мать, — пытаюсь достучаться до его сердца.
— Такая как ты?
— А чем я плохая мать?
— Ты хорошая мать, Яна. Но ты всего лишь тётка. Сын останется со мной.
— Евгений Дмитриевич, дайте ей неделю, — вмешивается Герман, почуяв неладное. Когда я спускалась с Тимом по лестнице, он окинул меня сожалеющим взглядом и даже не попытался отобрать племянника. — Для ребёнка так будет лучше. Поверьте моим словам.
— Женя, сынок, что же ты творишь? — присоединяется ко всему этому несчастью и плачущая Анна Николаевна, а мне отчего-то становится так стыдно и горько, что места себе не нахожу.
— Не лезь, мама! — рявкает он. — Не вмешивайся, пожалуйста. Это наши с Яной разборки.
— Женечка, я без Тима умру. Не отнимай его у меня. Не отнимай! — вскрикиваю и словно выныриваю из сна. Дышу часто, рассматривая белый потолок. Вокруг меня витает запах лекарств и сладкий аромат макушки Тима.
— Ян, ты циво? — доносится детский голосок.
Мои губы тут же трогает улыбка. Не сразу осознаю, что он приник к моей груди. После завтрака мы вместе уснули.
— Ты вся моклая.
— Тим? — смыкаю на нём объятия. Всё ещё не верю, что он со мной. — Тимочка. Родной мой. Тимошечка. Солнышко моё. Радость моя. Ты здесь. Со мной, — разрыдавшись, покрываю поцелуями шелковистые волосы на макушке.
Эти сонные кошмары продолжаются вот уже целую неделю. После отъезда из дома Евгения в ту же ночь загремела на сохранение с тянущими болями внизу живота. Руслан подсуетился, сразу же договорился с нужными людьми, и меня определили в самую лучшую комнату в том же санатории, где проходит реабилитацию мама.
— Ян, а де папа госик? Пациму он к нам не плиходит? Ты есё долго будис болеть? Када нас отпустят дамой?
— А бабушка где? — отрываю голову от подушки, замечая пустой диван.
— Навелное к дяде доктолу посла.
Обессилено падаю на постель. У Тима снова много вопросов, на которые мне сложно находить ответы. Всё, что касается его отца — для меня слишком болезненная тема.
