— К тебе все это вернется, Платон! Твоя дочь тоже от тебя когда-нибудь отвернется!
— Ты так ничего и не поняла. — Он отходит от нее и кивает своим людям садить мать в машину.
Она визжит, брыкается, но бесполезно. Богатырев непрошибаем. Стоит истуканом и наблюдает, как истеричную женщину запихивают в салон и вывозят со двора. Увозят от него навсегда.
Не представляю, какая буря беснуется у него внутри, но он еще долго смотрит на закрывшиеся ворота. Молча и не двигаясь. Наверное, прощаясь с трудным этапом своей жизни, мирясь с рассветом нового. Мы с ним оба что-то перечеркнули. И оба все начинаем сначала. И либо я буду пилить его тем, какой он плохой сын, и мы будем тащить эту ношу в наше будущее, либо приму его таким, какой он есть, и с уважением отнесусь к его решению. Ведь Богатырев не дурак. Он знает, что делает. Если считает, что так будет лучше, значит, на это есть причины.
Когда он возвращается в комнату, я просто подхожу к нему, подтягиваюсь на носках и целую.
— Спасибо, — шепчу в губы.
— За что? — хмурится он.
Я улыбаюсь и, обвив его шею руками, отвечаю:
— За то, что ты есть.
Его выражение лица меняется. Он шел сюда с уверенностью, что встретится с моим осуждением. На секунду даже теряется. Но потом сама судьба дает нам шанс оставить эту тему в прошлом. Я не хочу говорить о своей сестре Стелле, он — о своей матери. И наша дочь буквально становится знаком, что пора прекратить думать о них и страдать. Она вбегает в комнату со счастливым визгом:
— Мама, папин дом такой большой!
Богатырев ловит ее на руки и прижимает к себе. А она радостно смеется, оказавшись в его крепких объятиях.
— Это не мой дом, — отвечает он. — Но мой не меньше. Скоро мы поедем туда.
— А на море? — спрашивает Саша, и я одергиваю ее:
— Зайка, нельзя напрашиваться.
Богатырев стреляет в меня осуждающим взглядом. Он не видит ничего дурного в просьбе дочери, и мне хватает его немого жеста, чтобы понять — я слишком строга. Даже в какой-то мере токсична.
— Сначала на море, — говорит он, опуская ее на пол. — Где бабушка?
— Она пошла на кухню готовить завтрак. Сказала звать вас. Я кое-как нашла вашу комнату. Мама, а почему твой лифчик на полу?
— Упал! — Я резко поднимаю с пола куски своих рваных вещей и большим комком прижимаю к груди. — Вы спускайтесь. Я умоюсь и присоединюсь к вам. Хорошо?
Саша вкладывает свою ручку в широкую ладонь Богатырева и тянет его к двери.
— Папа, идем. Бабушка делает блинчики с клубничным джемом.
У него глаза опасно поблескивают всякий раз, когда Саша называет его папой. Пробуждается в нем какой-то неведомый мне ранее зверь. Боюсь, как бы он не разбаловался и не приказал нарожать ему пять таких дочерей.
Как только они уходят, мне поступает телефонный звонок. Номер незнаком, но игнорировать не могу. В последнее время столько всего навалилось, что от каждого шага чуть ли не чья-то жизнь зависит.
— Маргарита Андреевна, это вас из первой горбольницы беспокоят.
— Господи, — шепчу я в каком-то припадке. Перед глазами все плывет от ужаса, что сейчас мне сообщат печальную новость. Но вместо нее слышу, что с Ярославом все хорошо. Его перевели из реанимации и даже разрешено посещение. — Спасибо, — бормочу бессвязно.
Отключаюсь и таращусь в одну точку, в ожидании, пока успокоится сердце. А оно колотится, как после забега.
Богатыреву не понравится, если я навещу Ярослава. А я должна, чтобы совесть успокоить. Он спас мою доченьку. Не выразить ему элементарной благодарности — свинство.
Быстро приняв душ, я иду в гостевую, где спали мама с Сашей, распаковываю наши сумки и одеваюсь в легкое летнее платье. Причесавшись, спускаюсь на кухню, где мама допекает блины, а Богатырев и Саша заворачивают в них джем.
— Мама, ты такая красивая! — улыбается мне дочь.
— Ты красивее, — подмигиваю я ей и перевожу осторожный взгляд на Богатырева. — Платон, можно тебя на минуту?
Вытерев пальцы бумажным полотенцем, он отходит вместе со мной в сторону и ждет. Как будто чует подвох.
— У Яра улучшилось самочувствие. Я хочу съездить к нему.
— Я выпишу ему чек, а Ира оплатит лечение и реабилитацию от фирмы. Разве этого недостаточно в качестве компенсации? — злится он.
— Не всех в этой жизни можно купить. — Я кладу ладонь на его горячую широкую грудь и поглаживаю рельефы. — Платон, пожалуйста, позволь мне с ним объясниться.
Он тяжело вздыхает и мрачнеет.
— Я свожу тебя после завтрака.
— Нет. Это касается только нас двоих — его и меня. Или ты не доверяешь мне? — Заглядываю в его глаза. — Платон, я же твоя. Всегда была твоей. Этого не изменить. Но у Яра в этом городе никого. Его мама далеко, и неизвестно, захочет ли он вообще сообщать ей о произошедшем. Кто-то должен его поддержать.
Он склоняется ко мне, играя желваками, и низким голосом проговаривает:
— Это будет ваша последняя встреча.
Сглотнув, киваю.
— Ладно. Договорились.
— Иди.
Не дожидаясь, пока Богатырев передумает, я спешу скрыться с его глаз и вызвать такси.
По пути в больницу заскакиваю в супермаркет. Покупаю фрукты, сок и цветы — простецкий букет ромашек. Запаха почти нет, зато они скрасят мрачность и безликость стен палаты.
В клинике мне выдают халат, шапочку и бахилы. Обязательно уточняют, что посещение не дольше пятнадцати минут. Хотя я даже не знаю, продержусь ли в палате минуту, или Яр сразу меня выгонит.
Он не спит, когда я вхожу. Чуть поворачивает голову и обводит меня усталым взглядом. Он сильно похудел за эту ночь. Губы побледнели, стали сухими. Под глазами синие круги.
Я убираю пакет с продуктами в маленький холодильник, а цветы ставлю в вазу на тумбочке. Подвинув стул к койке, присаживаюсь и вздыхаю:
— Как ты, Яр?
Он вдруг хмурится и хрипло спрашивает:
— Вы кто?
Я нервно округляю глаза:
— Яр, ты чего, это же я, Рита.
Он расслабленно улыбается.
— Я пошутил, дурочка.
Облегченно выдохнув, прижимаю ладонь к груди, из которой выпрыгивает сердце. Ярослав, как всегда, скрасит любую ситуацию.
— Дурак! — игриво ругаюсь и беру его за руку.
Его пальцы теплые, но слабые.
— Как Сашуля?
— С ней все в порядке. Благодаря тебе. — Гляжу в его довольное лицо и невольно вспоминаю лучшие моменты нашего романа.
— Мне очень стыдно, Рита. Я много раз хотел рассказать тебе. Но удерживала перспектива собственного дома в Майами. Сашуля мечтала о море. И я думал отвезти вас туда. Загорали бы на пляже, пили бы кокосовое молоко, мутили бы собственный бизнес. Мы были бы семьей.
— Яр, не надо. Не оправдывайся, — прошу я. — Я знаю, что ты вышел из игры. Мадлен мне обо всем рассказала.
— А она рассказала тебе, что я просил ее отвлечь тебя от Богатырева, когда он появился? По глазам вижу — нет. Я не знал, каким подлым способом она это сделает. Просто хотел, чтобы ты снова переключилась на меня.
— О чем ты? — напрягаюсь я.
— О письме в почтовом ящике. Мадлен подкинула его по моей просьбе. Сказала, будто думала, что ты обратишься за помощью ко мне. Совместный поиск твоей биологической матери нас бы сблизил.
— Ты знал?
— Нет! — отвечает тверже. — Она рассказала уже после твоего отъезда.
— Ох, Яр! — Мотаю головой, прикрыв глаза.
Даже разозлиться на него не могу. Запутавшийся мальчишка, который хотел получить все и сразу, а о последствиях не думал.
— У меня все равно не было шансов, да? — грустно улыбается он.
— Если бы я только встретила тебя до него. Все было бы по-другому, — признаюсь предельно честно. — Но я уже пропитана им насквозь. Он — моя болезнь, Яр. Неизлечимая.
— Ты же будешь с ним счастлива?
— А ты?
— Нет, я не буду с ним счастлив, — подшучивает он, и я смеюсь.
Прижимаю пальцы Ярослава к своим губам и слегка целую.
— Ты останешься моим лучшим воспоминанием, Яр. Ты не только спас Сашу. Ты скрасил мои серые дни. Научил меня совмещать работу с приятным. Кстати, твое заявление на увольнение так и не подписано директором. Ты еще можешь его забрать. Тем более, мы с Платоном уезжаем и не будем мозолить тебе глаза, — улыбаюсь я. — Ирине Владимировне не помешает такой опытный и ответственный сотрудник, как ты? Что скажешь? Мое место теперь вакантно. Могу замолвить за тебя словечко.
