― Значит, ты не справился со своей работой, ― в эту игру могу играть двое.
― Сюда может войти любой из О’Риганов. Что будет потом ― не моя забота. Но как по мне, когда я вернулся, вы с Кианом смотрелись весьма миленько.
― Да пошел ты! ― рявкаю я.
Его смех наполняет комнату, как отравляющий газ, и мне срочно требуется воздух. Рывком открываю балконную дверь и выходу на прохладный воздух, задаваясь вопросом, во что же, черт возьми, я ввязалась.
ГЛАВА 25
ДЖЕК
― Мам? ― зову, заходя в кухню. Здесь все еще чувствуется тепло от духовки, которая, наверняка, все утро было включена. В воздухе витают ароматы сконов (Прим. пер.: сконы ― традиционные для Ирландии и Англии булочки с беконом, сыром, фруктами и т. д.; подаются теплыми на завтрак) и ржаного хлеба. Приподняв красно-белое полотенце, обнаруживаю на тарелке горку фруктовых сконов.
― Тебя ждет отец.
Я опускаю полотенце обратно.
― Шейн, не ожидал тебя здесь увидеть, ― поворачиваюсь к дяде. Он приподнимает брови, в его темных глазах я вижу улыбку, хотя губы остаются неподвижны.
― Он внизу, ― Шейн поворачивается, а я бросаю прощальный взгляд на сконы. Захвачу один, когда буду уходить. Сегодня второе испытание, и отец хотел, чтобы я с ним встретился и обсудил, что должен буду сделать. Я задавался вопросом, какой еще груз мне придется доставить или какую сделку заключить.
Шейн сегодня без костюма, хотя мне отец велел надеть свой. Сказал, что это будет уместно для такого задания. Отец ожидает меня в подвале, куда нам, детям, вход был воспрещен. Отец жил там, пока хозяином в доме был дед.
Спускаюсь вниз и вижу в бордовом кожаном кресле отца. Он скользит по мне взглядом, в котором я не замечаю никакого недовольства, так что воспринимаю его, как одобрительный.
― Присаживайся, ― приглашает Шейн на диван, стоящий напротив отца, и я устраиваюсь с краю, а дядя рядом со мной. Готовлю себя к тому, что это испытание подходит к концу. Предполагаю, что прошел первое, хотя оно и обернулось полной лажей. Вспоминаю о маминых сконах наверху.
― Когда ты был маленьким, я водил тебя в Dun na Ri park. Помнишь? ― отец, как всегда, говорит без прелюдий.
― Да, ― разве могу я забыть уроки, что он преподал мне там? Я понятия не имел, почему он учил меня отбирать вещи у малышей и заставлять их плакать. Я ненавидел каждую секунду, что там находился, но, чем больше я это делал, тем более сильным себе казался. ― Ты заставлял меня отбирать конфеты или игрушки у малышей.
Отец немного наклоняется вперед.
― Ты начинал входить во вкус, ― в его глазах появляется блеск. ― Больше скажу ― ты с нетерпением этого ждал.
Хочу дотронуться до своей шеи, но отец анализирует каждое мое движение, поэтому сижу совершенно неподвижно.
― Что тебе тогда нравилось? ― отец слегка откидывается назад. Шейн закидывает ногу на ногу.
― Сила. Знание, что я могу отобрать у них что угодно и ничего мне за это не будет. То, что этим я могу тебя порадовать.
Отец не моргает, внимательно меня слушая.
― Не та наука, которую я хотел тебе преподать. На самом деле, нам приходится обижать ни в чем не повинных, чтобы наказать не таких уж невинных. То, что ты сам отбирал у ребенка младше тебя, подготовило тебя к тому моменту, когда тебе придется что-то забирать у невинного человека.
Киваю, будто понимаю, но на самом деле, это совсем не тот урок, который я усвоил. И все же, теперь, когда я думаю о том, чтобы силой выбить информацию из кого-то, я делаю это исключительно ради информации, а не потому что человек совершил какой-то проступок. Так что, возможно, это воспитание потихоньку просачивалось в мой моральный компас и изменило направление стрелки.
― Сегодня мы приготовили тебе именно такое испытание, ― отец поднимается, и вслед за ним встает Шейн. В тот момент, когда они поворачиваются к двери за спиной отца, желудок у меня сжимается. Наверх мы не собираемся возвращаться. Отец открывает дверь и зажигает свет. Он не оглядывается через плечо с садистской улыбкой на лице, как я мог бы ожидать из-за комнаты, в которую вхожу.
Мужчина и женщины с заткнутыми кляпами ртами сидят друг напротив друга. Их обезумевшие взгляды мечутся по комнате. Волосы женщины прилипли к мокрому от пота лицу. Оба выглядят невредимыми.
Я смотрю на Шейна, чтобы оценить его реакцию, но он отходит к колонне и встает, прислонившись к ней. Отец обходит вокруг мужчину, который пытается следить за ним взглядом с откровенным, животным страхом в глазах.
― Это Уильям. Он мне врал и обкрадывал меня, ― отец останавливается и кладет руку на плечо Уильяма. С губ мужчины срывается всхлип. ― И не один раз, а дважды, ― отец отпускает плечо Уильяма и отходит от него к женщине, которая выглядит не менее испуганной. Уильям дергается и стонет через кляп.
Отец опускается на колени перед женщиной. Та отшатывается так, будто не верит во все происходящее сейчас.
― Это Сара, ― отец протягивает руку и смахивает волосы с ее лица. Она вскрикивает от его прикосновения, как будто он причинил ей боль. ― Сара ― девушка Уильяма. Она также работала на меня. Она прикрывала делишки своего парня.
У меня сводит живот, и я снова смотрю на Шейна, который выглядит скучающим. Отец поднимается на ноги.
― какое наказание ты выберешь им за их преступления? ― отец поворачивается ко мне и убирает руки за спину. Каждый его шаг как будто отмечен на полу, так что он точно знает, где встать. Он останавливается посреди помещения.
― Сколько Уильям у тебя украл? ― спрашиваю я, пытаясь отбросить в сторону неопределенность ситуации и мыслить логически. Это испытание, поэтому отец хочет, чтобы я был потрясен.
― Это действительно важно?
― Нет, ― он всегда учил меня именно так. Берешь один евро или десять ― сумма не имеет значения. Только сам факт того, что ты их взял.
― Он сделал это дважды, ― рассуждаю вслух, перечисляя факты, которые он мне предоставил. ― После первого раза он был наказан?
Отец делает шаг ко мне:
― Да, он был уволен.
― Значит, во второй раз украла его девушка? ― бросаю взгляд на Сару, которая снова начинает потеть.
― Да, она тайком провела его в отдел доставки, и он снова меня обокрал.
― Значит, Сара должна быть уволена.
Грудь девушки резко поднимается и опускается, и свет медленно возвращается в ее глаза. Она рада бы согласиться, но вместо этого опирается на свои наручники. Отец не делает ни шагу в мою сторону, и я сразу же понимаю, что дал неправильный ответ.
― Убить их обоих, ― говорю я, не уверенный в правильности ответа на этот раз.
― Объясни, почему? ― отец делает шаг ко мне, и мне это не нравится. Это значит, что я прав, и они оба сегодня умрут.
― Потому что они обокрали тебя, ― отвечаю я.
― Но зачем убивать обоих?
Меня начинает захлестывать раздражение, поднимаясь от кончиков пальцев на ногах к ладоням, которые меня так и подмывает сжать в кулаки, но я знаю, что каждое слово, каждое движение здесь под пристальным вниманием.
― Затем, что ты наказал его, и это не привело ни к чему хорошему. Так что, либо накажи обоих, либо убей обоих.
Мой отец не двигается.
― Если ты убьешь их обоих, то у тебя будет два трупа. Убьешь одного, и у тебя будет один труп и гонец, который сможет рассказать другим, что происходит, когда у меня крадешь.
В этом есть смысл.
Я перевожу взгляд на Сару и Уильяма, которые смотрят на меня, зная, что их жизни в моих руках. Это совсем не похоже на парк, это не то, что отобрать пару конфет у малыша, и я только что понял, каков правильный ответ. Это убийство невинной Сары, чтобы Уильям рассказал всем, что произошло. И ему придется жить с осознанием того, что он стал причиной ее смерти.
Это то, что мне не хочется делать.
― Убить Уильяма, ― произношу я, и отец не двигается с места.
― Сынок, подумай об уроке, который из всего этого извлечется, ― отец хочет, чтобы я все сделал правильно.
Я качаю головой:
