Открываю рот – и закрываю снова, потому что не знаю, с чего начать.
Потом ещё раз.
Нет, я просто не могу рассказать ему всего.
Ему… Кому бы то ни было ещё… Пока не пойму, как предотвратить эти жуткие события из моих видений.
Поэтому я, собравшись с духом, просто рассказываю Джейку о своём сне. Это тоже больно, тоже тяжело и тоже пугает – произносить такие вещи вслух, но эта полуправда сейчас кажется спасательным кругом. Особенно, когда я хотя бы частично облегчаю душу. Мне не становится проще, но я вдруг понимаю, что могу с этим жить и сумею справиться – решимость не допустить воплощения кошмара в жизнь крепнет.
– Это всего лишь сон, – с сомнением, словно не вполне доверяя собственным словам, произносит Джейк. – Принцесса, ты не должна так убиваться из-за каких-то дерьмовых снов, хорошо? Ничего такого не произойдёт на самом деле, ладно? Веришь?
А ты веришь?..
В ответ я только киваю.
– А теперь пойдём ещё немного поспим, – он прижимает меня к себе, и я упиваюсь запахом его кожи, наполняющим меня от ноздрей до кончиков пальцев, таким успокоительным и возбуждающим одновременно. Я позволяю Джейку отвести меня обратно в комнату, раздеть и уложить на постель – глаза слегка саднит от выплаканных слёз, а синяки на груди ноют. Джейк склоняется надо мной и целует каждый из них – осторожно, мягко, и мне даже кажется, что боли становится меньше. Он прижимает меня к себе, и я цепляюсь за него, как утопающий за соломинку. Ресницы слипаются от соли, и я как-то очень быстро чувствую, что засыпаю, когда он шепчет на ухо: – Не думай, что я купился на твои сказки, Марикета. Может быть, я и уважаю чужие тайны, но ты расскажешь мне все до единой.
Я даже не уверена, что мне это не снится, потому что слова эхом отдаются на самом краю сознания.
Спустя ещё какое-то время меня будят лёгкие касания губ к плечу; когда я просыпаюсь, все ночные события кажутся далёкими и произошедшими с кем-то другим. Джейк по-прежнему держит меня в объятиях, зарываясь ладонью в мои волосы, и в эту минуту мне так хорошо, тепло, уютно и безопасно, что я действительно начинаю верить в то, что сумею со всем справиться.
– Нам пора вставать, – шепчет он, его дыхание обжигает мне кожу, и вставать совершенно не хочется, Джейку, по всей видимости, тоже, – правда, пора. Как только у меня появится возможность провести с тобой в постели весь день, я тут же ей воспользуюсь.
– Ловлю на слове, – ухмыляюсь я, с сожалением выбираясь из его рук и вставая с постели. Грудь немного саднит, и это напоминает о моём сне, но я отбрасываю эти напоминания – нужно думать о более насущных проблемах. Завязывая юбку ваанти на своих бёдрах, я размышляю о предстоящих похоронах и коронации – а ещё о том, что нам делать дальше. И ничего путного в голову не приходит.
Когда я выхожу на залитую солнцем платформу в Элистель, выясняется, что практически все уже готовы стать свидетелем предстоящих событий. Буквально десять минут отделяют нас от того момента, когда из хижины выходит припозднившаяся – как обычно – Мишель, и за нами поднимается Серакса. Честное слово, я полагаю, что у Сераксы должны быть дела поважнее, чем быть нашим эскортом, но, наверное, мы должны считать это большой честью.
Или не должны. Я, правда, не имею ни малейшего понятия.
Вниз мы спускаемся в молчании. Это, на самом деле, полнейшее дерьмо – необходимость присутствовать на похоронах вождя ваанти. То есть, конечно, да – я ценю жертву Симаэдры, сочувствую утрате Вэйрина, но… Дикость какая-то. Просто дикость.
И ощущение неправильности происходящего накатывает ещё сильнее от того, что это утро – такое жаркое и солнечное, всё это так не вяжется со словом «смерть» – только следы вчерашних разрушений напоминают, что произошло нечто непоправимое.
На пляже в маленькой бухте у Элистель собрались все обитатели деревни. Я удивляюсь мимоходом тому, как же их, всё-таки, много. Разумеется, когда мы решили с ними бороться, у нас не было ни единого шанса. Помилуйте, боги, мне кажется, это было целую вечность назад.
Или, блин, так и было?
Сумбур в голове не проходит, даже когда я вижу у кромки воды лодку с телом Симаэдры. Она обряжена в длинное платье, а грудь затянута в янтарный нагрудник – королева и воин, наверное, они хотели показать именно это. Как странно. Длинные тёмно-рыжие волосы Симаэдры заплетены в косы, уложенные короной. Бледная кожа кажется точно такой же, как при жизни – словно она сейчас распахнёт свои изумительные глаза и обведёт властным взором всех присутствующих.
Ну и бред – я ведь никогда не видела Симаэдру спящей, откуда эта тупая мысль только взялась?
Толпа у лодки кажется разрозненной, пока из неё не выходит Укжааль – судя по виду, ему бы реально не помешало поспать хорошенько. Шаман становится рядом с телом своей покойной правительницы и своим глубоким голосом заводит заупокойную речь. На языке ваанти, так что я ни слова не понимаю. К счастью. Хотя это и странно.
Я машинально выискиваю глазами Вэйрина – надо же, он совсем рядом, а я и не видела. Лицо у него непроницаемое, и, полагаю, этой ночью он спал существенно хуже меня. Он ловит мой взгляд и едва заметно качает головой – я благодарна ему за это. Та телепатическая связь между нами, очевидно, с куда большей лёгкостью контролируется им, нежели мной. И я безумно рада, что в это утро он держится подальше от моей головы.
Не хочу слышать ни единого слова из погребальной речи. Не хочу и не могу. Сейчас, в эту минуту, в восьми футах от покойной владычицы ваанти, я могу думать только о своих видениях и чёртовом сне, что приснился ночью. О том, что это могли быть чьи угодно похороны. Потому что мои видения, кажется… сбываются.
Вот, к примеру, Куинн… Видение о ней сбылось, да. Теперь я уже не могу вспомнить всех деталей, но, конечно, в целом всё произошло именно так, как в глюках. С другой стороны, мне кажется, что все эти видения каким-то образом разрознены. В видении о Грейс был Алистер, но не было Диего, в то время как в видении о Диего говорилось о смерти Алистера. Главное дерьмо состоит в том, что я не могу – да и не хочу – снова видеть все эти сцены, но как я могла бы предотвратить это всё, не помня деталей? Пазл нихрена не складывается.
Господи, да и сложится ли он хоть когда-нибудь на этом чёртовом острове?
Когда Укжааль смолкает, ваанти по одному подходят к последнему ложу Симаэдры и укладывают на него цветы. Красивые, такие же, как те, что растут в джунглях – только эти не светятся. Может, они и есть, откуда мне знать, я же не пробовала их срывать – и Куинн тогда не позволила.
У нас никаких цветов нет. И вообще вся наша компания выглядит тут нелепо и неуместно. Но… Мы же уже здесь, да?
Когда людской ручеёк, стекающийся к лодке, иссякает, Симаэдра завалена цветами. Не с головой – это было бы совсем странно – но цветы повсюду. Воины из отряда Сераксы подталкивают лодку к воде – и тут Вэйрин, всё это время молчавший и стоявший неподвижно, подносит горящий факел к погребальному ложу. Лодка отплывает от берега, и пламя заходится постепенно, очень и очень неестественно постепенно. Огонь разгорается сильнее тогда, когда судно оказывается довольно далеко от берега – и вдруг языки пламени неистово пожирают только что едва пылающую лодчонку. Кажется, не проходит и нескольких минут, как от лодки не остаётся ничего – на её месте лишь слабо покачивающиеся волны.
Чёрт, ваанти – викинги недоделанные, или кто там ещё так своих мёртвых хоронил?
Народ тем временем двигается к Элистель – самые шустрые уже поднимаются по лестницам. Ах, конечно, вторая часть – коронация.
Пир во время чумы. Вальс на костях. Что там ещё…
Ну и бред, прости господи.
А я что-то часто начала упоминать каких-то богов в своих мыслях, стоит ли об этом переживать?
Все стекаются в тронный зал Элистель постепенно, но, двигаясь с толпой, я уже чувствую, что настроения ваанти меняются буквально на глазах. Кажется, только что они были удручены похоронами своего вождя, которая, как я понимаю, правила долго и достаточно справедливо, была любима своими людьми – а теперь вот… Чувствуется какое-то странное предвкушение и нетерпение в интонациях, когда они переговариваются – нам вот по-прежнему ни слова не ясно. Ну и ладно, это явно не то, о чём мне сейчас хочется переживать.
