- «Босая, беременная и у плиты»*? – усмехнулся Мишка. – Это хорошо еще, что я рожать не могу. А то у нас было бы уже семеро по лавкам!
- Семерых не успели бы: ты ж учился. Четверо – максимум! - засмеялся Олег.
- Видите, Александр Аркадьевич, он уже всех посчитал! – ворчливо пробормотал Мишка.
- Минь, ну, не злись! Садись с нами чай пить, – мягко попросил Олег.
- Веревки из меня вьешь! – Мишка вздохнул и, пристроив на веревку последнюю кофточку, сел на свое прежнее место.
Вечер близился к полуночи. Бутылка коньяка почти опустела.
- Олег, а на гитаре ты еще играешь? – спросил гость. – Помнишь, на студии тебя всегда просили спеть: «Южный полюс в снегах. Южный полюс закрыт»…*
- Помню! – кивнул Олег.
Принесли гитару. Отодвинули стол.
Студия – суровое, сложное место. И судьбы людей, туда прибившихся, были непростыми. И песни там любили непростые, берущие за душу и щемящие. Олег какое-то время молча перебирал струны, настраиваясь на нужную волну.
Южный полюс молчит.
Мерно катит слюна
по гортани туда,
где рождается звук.
Никаких новостей.
Нас берут на испуг.
Нас измором берут,
никаких новостей,
бьет под дых тишина.
Южный полюс закрыт
от зимы до зимы.
Безрассудочен пыл
пилигримов-юнцов.
Не дождутся весны
и рискнут на авось,
и вернутся домой,
поседев до корней,
в платьях для мертвецов.
С первыми словами припева Олег обернулся к Мишке. В его голосе вибрировали сложные, пронзительные ноты.
Держи меня за руку долго, пожалуйста,
Крепко держи меня, я не пожалуюсь.
Сердце в плену не способно на шалости,
Если не хочешь потери - молчи.
Пусть путь свой я сам устилаю пожарами,
Ядом, отчаяньем, страхами, ранами,
Кровью без крови, ожогами шалыми.
Не отпускай мою руку, держи!
Держи меня за руку…*
У обоих слушателей перехватило горло. И когда последний аккорд медленно угас в струнах и изогнутом теле гитары, Мишка накрыл руку Олега широкой ладонью.
- …Ладно, я пойду: поздно! – засобирался гость.
- Вызвать такси?
- Нет, пройдусь. Я сегодня в шесть утра у Кремля вашего гулял. Красиво. Необычно. Вымершие улицы. Яркие витрины. Подсвеченные купола. Снег сыпет. Постапокалипсис какой-то….
Уже в коридоре, одевшись и тщательно замотавшись итальянским шарфом, Аркадьич спросил:
- Ребят, вы не в обиде на студию-то, а?
- Я – нет, - помотал головой Олег. – А Миша….
- …тем более! – договорил за него Мишка и сделал полшажка назад, найдя опору в широком плече мужа.
- Спасибо! – сказал Аркадьич. – Правда, спасибо! – пожал по очереди протянутые ему руки и вышел.
Уже во дворе он вскинул голову на их окна. На кухне горел свет. В неплотно сдвинутые шторы было видно, как Мишка убирает посуду на верхнюю полку, одновременно что-то говоря. Потом он обернулся к невидимому отсюда Олегу, кивнул и засмеялся. Через полсотни шагов Аркадьич оглянулся еще раз. Теней в окне уже не было. Но он все равно знал, что они там – эти двое. Такая непростая, необычная, неожиданная пара даже для нашей сложной и многообразной жизни: технарь Михаил Самсонов и гуманитарий Олег Серебряков.
----Конец----
Прим. автора
* «Афганец» - ветеран войны, которую вел Советский Союз в Афганистане в 1979-1989 гг.
* Ильмень – большое озера около Новгорода Великого.
* «Казанка» - моторная лодка.
* Ялик - небольшая двухвёсельная или четырёхвёсельная шлюпка.
* Водка «Арцах Тутовый Серебряный» - армянская водка крепостью 45%.
* В русском языке имя Альфонс часто используется в нарицательном смысле, для обозначения мужчины, живущего на деньги любовницы или любовника. В комедии Александра Дюма (сына) «Мосье Альфонс», так звали героя-любовника, находящегося на содержании женщины.
* Хеннеси (Hennessy) – французский коньяк.
* Повторюсь: Kinder, K;che, Kirche (нем.) - по-русски: «дети, кухня, церковь» — немецкое устойчивое выражение, авторство которого приписывается германскому кайзеру Вильгельму II, описывающее основные представления о социальной роли женщины в германской консервативной системе ценностей.
* «Босая, беременная и у плиты» - еще одна русская интерпретация фразы Kinder, K;che, Kirche.
* «Южный полюс», Диана Арбенина, гр. Ночные снайперы. Одна строка переделана под мужское исполнение (в оригинале: «Я путь свой сама устелила пожарами»).
Послеслвие..............
Ему никуда не деться от этого сна. Снова Пулково. Снова осень. После высокого, яркого, светлого австралийского неба выходишь из самолета как в погреб: пасмурно, холодно, сыро. С промозглого неба сеет мелкая крупа. И ощущение близкой беды накрывает неотвратимо, как и ощущение Родины. Преданной. Суровой. Безнадежно больной.
Майк кутается в кашемировый шарф. На его новой родине шарфы не нужны. Там всегда лето. Теплая одежда валяется в кладовке от одной его поездки в Россию до другой. Каждый раз после его возвращения Аманда долго и старательно просушивает на деке его пиджаки, шарфы и теплые ботинки, ворча что-то под нос про «загадочную русскую душу» и про авиакомпании, наживающиеся на транжирах. Прилетает он сюда всё реже. И, хотя до его престарелых родителей ближе ехать из Москвы, он упорно заказывает билет от Аделаиды до Санкт-Петербурга. И каждый раз с болезненно бьющим в подреберье сердцем высматривает знакомое лицо в огромном, шумном, ярко освещенном зале.
Вот они, пронзительно знакомые, обвиняющие, строгие глаза.
- Здравствуй! – Майк протягивает ладонь высокому худощавому молодому человеку.
- Привет!
На его пожатие не отвечают. За его чемоданом не протягивают руку. Юра коротко кивает, резко разворачивается и идет к выходу. За крутящейся стеклянной дверью их ждет такси. Юра садится в переднее кресло, не дожидаясь, пока шофер поможет прилетевшему уложить чемоданы в багажник. И только когда второй пассажир занимает место на заднем сидении, и машина трогается с места, он оборачивается:
- Снова не заедешь?
- Нет, я не успею. У меня поезд до Москвы через шесть часов, - неловко пожимает плечами Майк. – …А надо?
- Не надо! – отрубает Юра и, повернувшись к нему спиной, до самого города пристально и неотрывно молча смотрит на дорогу.
Машина привозит их к Московскому вокзалу. И они вдвоем с Юркой несут вещи в камеру хранения. Там в узком проходе Майк распаковывает один из чемоданов и достает оттуда яркие пакеты:
- Это – тебе, это - твоей девушке… как ее теперь зовут?
- Арина, - хмуро отвечает молодой человек. – Ей не нужно!
- В чем не разбираешься, против того не выступай. Она блондинка у тебя или брюнетка?
- Она – мужик! – огрызается Юра.
Майк распрямляет спину и смотрит ему в глаза:
- Правда?
- Нет! Неправда. Девица. Четвертый размер сисек. У твоей Аманды не такие?
Майк недовольно поводит плечом и снова нависает над чемоданом, вынимая новые пакеты:
- Это – маме. Это – отцу.
- Ему – не надо.
- Почему? Хороший свитер, очень комфортный, натуральная шерсть. Незаменим для холодной погоды.
- Заучил наизусть по рекламному буклету? – фыркает Юрка.
- Не захочет носить – отдаст бедным.
- Не захочу ему передавать – отдам бедным сам, - бормочет несносный сопляк.
Юрке двадцать два года. Он пишет диплом в университете, который когда-то заканчивал и сам Майк. Там дают хорошее образование, если захотеть его получить. И местный диплом при желании и некотором количестве времени, потраченном на изучение языков, можно сертифицировать на Западе.
Через полчаса они сидят в уютном зале ресторана. Окно за их столиком выходит на Невский проспект. В Австралии нет таких старинных домов и таких узких улиц, нет таких мрачных людей и пасмурного неба. И нет Юрки. И нет недоступного, так ни разу и не приехавшего с ним повидаться, Олега. В Австралии - другая жизнь. Совсем другая. Она словно началась сначала.
- Зачем ты приехал, если не хочешь со мной разговаривать? – не в состоянии скрыть свою досаду, спрашивает Майк.
- Из чувства благодарности. Мне тетя Наташа все уши прожужжала, что если бы не ты, я бы не родился. А если бы и родился, то не жил бы в счастливой и полной семье. Будто бы сборище ненавидящих друг друга несчастных людей, среди которых я живу, может называться семьей. Ты, правда, играл когда-то положительную роль в моей жизни?
У Майка сводит скулы от болезненной гримасы.
- А твоя дочь знает, что ты – гей?
- Я не гей! – говорит Майк и сам чувствует свой акцент. – Я не гей, я бисекси. В этом есть разница.
