Как он мог сомневаться в ней?
Он рассказывал ей… Говорил о своих потребностях…
— И чья же я жертва, сэр? — с вызовом спросила Виктория. — Вы говорите, что есть человек, который причинил бы мне боль; я не видела этого человека. Вы утверждаете, что защитите меня, но именно вы угрожаете мне. Чья же я жертва?
Ее душевная боль на миг отразилась в его пристальном взгляде. На смену ей пришел холодный расчет.
— Вас терроризирует мужчина, мадемуазель. — Сдобренный корицей жар овевал ее губы. — Однако вы не выдаете его имени. Почему?
— Я не знаю его имени, — упрямо повторила Виктория. В ее голосе было неприкрытое отчаяние.
— Вы сказали, что это Торнтон.
— Да, — выдавила она.
— Почему вы не сказали мне его имени?
Она облизнула губы, ощутив вкус корицы, вкус дыхания Габриэля.
— Потому что боялась.
Она все еще боялась.
— Чего, мадемуазель?
И его голос, и его дыхание были лаской. Холодность в его глазах замораживала ее ресницы.
— Я боялась, что вы найдете его, — сказала Виктория.
— Но я, действительно, нашел его.
— Я боялась, что вы будете разговаривать с ним.
— Я, действительно, разговаривал с ним.
Черные точки застилали взгляд Виктории.
— Я боялась, что он расскажет вам, кто я.
— Я знаю, кто вы.
— Вы не знаете, кто я! — выкрикнула она.
Он не опустил ресниц при ее вспышке — вспышке, которая снова доказала, что Виктория не была той женщиной, которой, как она всегда думала, является.
Спокойной. Рациональной.
Выше желаний плоти.
Темное знание блеснуло в глазах Габриэля.
— Я знаю вас, Виктория.
Он видел ее голое тело, сказали его глаза.
Габриэль знал размер ее грудей, узость ее бедер, изгиб ее ягодиц. Но он не знал ее.
— Что вы знаете обо мне?
— Я знаю, что вы наслаждаетесь ощущением шелка на вашей коже. — Его взгляд скользнул по ее голым плечам, поиграл с шелком, собранным в складке между грудями. — Я знаю, что вы храбрая. Я знаю, что вы преданная.
Его ресницы поднялись, серебряный взгляд пригвоздил ее.
— Я знаю, что вы собираетесь погубить меня.
Дыхание Виктории застряло в горле — или, возможно, это его дыхание забило ей горло.
— Я никогда не причинила бы вам боли.
— Я знаю и это.
— Откуда вы знаете?
— Из-за ваших глаз. — Глаза Габриэля потемнели, серебряный цвет стал серым. — Вы здесь из-за ваших глаз.
Она, должно быть, неправильно расслышала его.
— Прошу прощения?
— Мадам Рене сказала вам, что мы с Майклом — друзья.
Мыслям Виктории потребовалась секунда, чтобы переключиться с одного предмета на другой.
— Да. Она сказала, что между вами есть узы, которые ничто не сможет разрушить.
Кроме смерти…
— Когда нам было тринадцать, нас подобрала мадам в Париже. — Прошлое переполнило глаза Габриэля. — Она выучила нас быть шлюхами.
Шесть месяцев назад Виктория ужаснулась бы. За последние шесть месяцев она видела на улицах гораздо меньших мальчиков и девочек, предоставляющих свою плоть.
— Майкл. — Виктория тщательно формулировала следующий вопрос, боясь нарушить шаткое равновесие, снова установившееся между ними. — Он тоже был обучен угождать… мужчинам?
Лицо Габриэля осталось невозмутимым.
— Нет.
Виктория попыталась вообразить разновидность дружбы, которая могла вырасти между двумя мальчиками, обученными так по-разному.
— Не жалейте меня, мадемуазель, — резко сказал Габриэль.
— Я не жалею. — Горло Виктории напряглось. — Я думаю, что вам повезло иметь такого друга, как Майкл.
Друга, который понимал мальчика, которым Габриэль был, и мужчину, которым он стал.
На левой щеке Габриэля дернулся мускул.
— Вы здесь, потому что у вас глаза Майкла.
Виктория моргнула в замешательстве.
— У вашего друга синие глаза?
— У Майкла голодные глаза, мадемуазель. Цвет не имеет значения.
Голодные глаза…
Викторию бросило в жар.
— Я не… кокетка…
Она не завлекала последние шесть месяцев…
— Вы хотите быть любимой, мадемуазель.
Виктория прожила пять лет под опекой отца после ухода матери, обрушившегося, как снег на голову. Отец запрещал выражения эмоций, физические контакты, нежности.
Потребность женщины любить, неоднократно повторял он, есть женский грех.
— А это так дурно? — спросила Виктория, ее голос был эхом крика юной девушки. — Потребность любви — это грех?
— Шлюхи не могут позволить себе любить.
— Почему нет? Почему кто-то должен быть лишен простой привязанности?
Отдающее корицей сожаление мелькнуло в глазах Габриэля, серебряный цвет перешел в серый, серый — в серебряный.
— Я не способен любить женщину, мадемуазель.
Виктория выпрямилась в полный рост.
— Я не просила вашей любви, сэр.
— Я разделил с вами больше, чем когда-либо делил с кем-то еще…
— Спасибо…
— …но доверие дорого обходится.
Они всегда возвращались к одному человеку.
Виктория не могла сдержать гнева в голосе.
— Я не знаю, кто тот человек, которого вы ищете.
— Я знаю это.
Тогда почему он продолжает ее расспрашивать?
— Я не знаю, кто написал письма.
Запах корицы обдал ее щеку и губы.
— Тогда скажите мне что-нибудь, что вы знаете, мадемуазель.
Виктория не знала, как любить мужчину. Она не знала, как соблазнить мужчину.
— Я не могу представить, что знаю что-нибудь, представляющее для вас интерес, сэр, — сказала она. — Я гувернантка, а не… э-э…
Виктория запнулась.
— Шлюха? — цинично подсказал Габриэль.
— Я этого не говорила, — парировала она.
— Вы защищали меня перед мадам Рене, — неожиданно сказал он. Осторожность прорезалась в его голосе, затеняя глаза. — Почему?
Почему Виктория защищала мужчину, который то соблазнял, то угрожал ей?
— Потому что вы желаете, — сказала Виктория.
Несмотря на свое прошлое. Или благодаря ему.
Габриэль не отрицал своих желаний.
Сожаление блеснуло в его глазах.
— Если бы вы могли, мадемуазель, вы бы помогли мне?
Помочь неприкасаемому ангелу…
— Да.
Виктория помогла бы ему.
— У вас есть информация, в которой я нуждаюсь.
Снова он начинает…
Виктория открыла рот.
— Я хочу знать планировку дома Торнтона, — сказал Габриэль.
Ее рот захлопнулся.
— Что?
— Я хочу знать, в какой комнате спит миссис Питер Торнтон, — сказал он так, будто для мужчины было самой обычной вещью на свете попросить женщину, которую он похвалил за храбрость и преданность, сообщить ему информацию о спальных покоях другой женщины. — Я буду искать ее вне зависимости от того, дадите вы мне эту информацию или нет. Однако с этой информацией меньше вероятности, что я случайно кого-то удивлю.
