В лицо бьет холодный ветер, глотаю свежий воздух и никак не могу надышаться. Мне даже кажется, что пахнет гарью, и в горле пересыхает. Трясёт как ненормальную. В этом доме аура смерти, словно его семья до сих пор здесь. Константин запер их души в доме и не отпускает. Мучает и себя, и их.
Адамади выходит следом, садится рядом на крыльце, прикуривает сигарету, глубоко затягивается и выпускает облако дыма в небо.
— Откуда ты узнала, что я здесь? — тихо спрашивает он хриплым голосом, смотря вдаль на серебряное озеро.
— Виктория сказала, — отвечаю и обнимаю себя руками.
— Опять Виктория, — грустно усмехается. — И как же вы встретились?
— Я была в усадьбе…
— Зачем?
— Хотела тебя увидеть…
— Вопрос тот же. Зачем? — еще одна глубокая затяжка, и он вышвыривает сигарету в урну.
— Мне очень нужно… — все, что и могу сказать. На воздухе становится немного легче.
— Не нужно было сюда приезжать, — холодно констатирует он.
— Да, ты прав, — киваю и иду к машине. Не нужно. Это его территория, я здесь даже физически не могу выдержать. Аура слишком тяжелая. Он слишком любит своих призраков. Нет, Константин не виновен. Я, наверное, вообще не пережила бы то, что пережил он.
Шаги даются с трудом, будто ноги налились чем-то тяжёлым. Мне не нужно было сюда приезжать. Глаза наполняются слезами горечи.
Тошно.
Жутко больно.
Невыносимо.
Утираю проклятые слезы, дохожу до машины. Андрей спешит открыть мне дверь, я сажусь на заднее сидение и обнимаю себя руками. Срываюсь и начинаю рыдать в голос, закусываю ладонь, чтобы не кричать, но выходит плохо. Ну почему он не трогается?! Даже не замечаю, что Андрей так и не сел в машину.
— Мамочки, — голодаю воздух. Мне кажется, что мой мир рухнул именно сейчас. Разбился на мелкие осколки, и ничего не собрать. Голова кружится, в глазах темнеет. Съезжаю с сиденья, пытаюсь успокоиться, но ничего не выходит. Андрей, наконец, садится в машину и трогается с места. Мне и выбежать назад хочется, унижаться, но быть рядом, и уехать прочь подальше от этого места и от Адамади.
Вдыхаю глубоко и замираю, замолкая, потому что явно чувствую горько-терпкий запах Константина. Фокусирую взгляд и понимаю, что за рулем ОН! Смотрю ему в затылок, и ни вздохнуть ни выдохнуть. Слезы все равно катятся из глаз, но уже беззвучно…
Минут через десять езды на скорости он резко сворачивает в небольшую рощу и тормозит. Выходит из машины, громко хлопая дверью, и машина содрогается. Так и не оделся, в одной тонкой рубашке. Тишина, вновь курит, запрокидывая голову к небу.
Слишком много сигарет.
Слишком много молчаливой истерики от Константина.
Слишком много разрушительных эмоций от холодного мужчины.
Его словно разрывает изнутри и ломает. А я уже давно сломалась и жду его вердикта.
Он вышвыривает недокуренную сигарету, открывает дверь с моей стороны и садится рядом. Не дает опомниться и надышаться им. Обхватывает мое лицо холодными ладонями и долго смотрит на мои слезы. Дышит часто, словно пробежал марафон напряженный, но глаза уже не пустые. Там много всего наслаивается друг на друга, и все эти чувства лавиной обрушиваются на меня.
— Сейчас у меня есть только ты и сын, — его голос хрипит, будто он простужен. — Не бойся меня. Я держу свое сумасшествие под контролем, — глотает воздух, ему трудно говорить и раскрываться предо мной, но он это делает, словно вскрывает старую болезненную рану. Мне даже кажется, что я слышу оглушительные удары его сердца. — Я заматерел, циничный и холодный, так сложилось. Отогрей меня. Ты сможешь. Я знаю, — хаотично стирает с моих щек слезы. — Я разучился любить, но я постараюсь дать тебе все, что ты хочешь, — произносит шепотом. Мне кажется, мы падаем с высоты, больно, страшно, но вместе. — Солгу, если скажу, что мое прошлое не будет нам мешать. Они всегда останутся во мне. Это то, что невозможно забыть. Это часть меня. Больная, нездоровая, параноидальная, но я бросаю свой дом с призраками, отпускаю их и хочу быть с тобой. С тобой и сыном. Помоги мне шагнуть в новую жизнь, вылечи меня, — надрывно просит он. — Я обнажен перед тобой, дальше некуда, даже кожу содрал и показал свою уродливую душу. Делай, что хочешь, — останавливается, глотает воздух, закрывает глаза, но через несколько секунд открывает. И мой разрушенный мир собирается снова… Приобретая форму, уже не ту, что была раньше, обретая новые грани. — Я не изменюсь завтра, — усмехается сквозь боль. — И, скорей всего, никогда не изменю характер, но ты полюбила меня такого… Прими меня всего, и я брошу мир к вашим ногам… Нам нужно уехать. Ради сына, ради нас… И я все равно вас заберу с собой. Даже если ты не хочешь. Потому что назад дороги нет…
Он замолкает, словно ждет моего вердикта, но я молчу, потому что сердце замирает. Голова кружится. Константин отпускает мое лицо и шумно выдыхает, зажмуриваясь. Не хочу терять его тепло, так как, несмотря на то, что между нами было, настоящая связь появилась только сейчас, и мне нужно еще. Сама обхватываю его лицо, лаская ладонями колючие щеки, глажу дрожащими руками, пока он не поворачивает голову, перехватывает мои ладони и начинает их целовать.
— Ну куда я без тебя? Я не смогу… Мне кажется, я уже не умею без тебя, — мой голос дрожит, дыхание сбивается.
— Соскучился по рукам твоим, по губам, по запаху. Дико соскучился… — шепчет он и накрывает мои губы своими губами, дергая на себя, вжимая, лишая дыхания.
ГЛАВА 37
София
Мы приехали в квартиру поздно ночью, следом привезли небольшую сумку с вещами Константина. Я успела подремать по дороге на коленях у Константина. Несмотря на напряжённый разговор, меня отпустило. Так легко стало, словно все встало на свои места. Он рядом, и теперь все будет хорошо. Тишина, мама и Саша спят. Константин помогает мне раздеться и проходит в гостиную, оглядывается по сторонам, словно впервые в своей квартире, и глубоко вдыхает.
— Пахнет домом, уютом и молоком. Хочу, чтобы в нашем доме на Корфе пахло так же.
— Где? — переспрашиваю, иду в зону кухни и ставлю чайник, Хочется напоить его чаем с травами и уложить спать, Он очень вымотан, и эмоционально, и физически.
— Я купил дом на острове Корфу, Большой, просторный, с видом на бухту Святого Георгия. Тебе понравится, Такой светлый, с белыми стенами. Хочу, чтобы ты разрисовала гостиную и детскую, — с усталой полуулыбкой сообщает он и садится за стойку, наблюдая, как я суечусь, заваривая чай.
— Расскажи мне, как там?
— Там прекрасно. Узкие улочки, поперек которых натянуты веревки с бельем, кованые балкончики, увитые зеленью, напоминают Италию. В ресторанах в меню всегда есть спагетти и пицца, — так тепло рассказывает он, — Там щедрая природа, Роскошные апельсиновые сады, тенистые вековые оливковые рощи, заложенные еще при венецианцах, виноградные плантации, живописная береговая линия, изрезанная бухточками и заливами, Климат средиземноморский: мягкий, субтропический. Летом на Корфу около плюс тридцати, зимой плюс десять. С сентября по март бывает дождливо. Но не сыро, Хорошо.
— Так заманчиво. Никогда не была за границей, Вообще дальше нашей области не выезжала, — ставлю возле него чашку ароматного чая с чабрецом и мятой, — Я пирог испекла с яблоками, будешь?
— Из твоих рук я буду все, моя зайка, — усмехается и отпивает чаю, — Корми, — Отрезаю кусок пирога и ставлю рядом с чаем. — Я покажу вам весь мир. Все, что хочешь,
— Какой вы щедрый, Константин Александрович, — сажусь напротив, наблюдая, как он ест.
— Ты изменилась.
— Поправилась? Да?
— Нет, стала женственнее, но я не про фигуру. Ты другая. Более… — подбирает слова. — Уже не та наивная девочка.
— Учитель был хороший и методики у него жесткие. Пришлось быстро измениться, — я не со зла, просто пытаюсь объяснить. Адамади хмурится, всматриваясь в меня. Глаза у него по-прежнему стальные, жестокие, тучи сгущаются, но я их люблю. Уже не страшно. — Нет, ты не так понял, — выставляю руки, пытаюсь оправдаться.
