Наконец-то он обращает внимание на меня, и мой желудок переворачивается, когда я вижу пустоту в его голубых глазах. В таких же голубых глазах, что и у Холта. В тех, что могут остановить тебя на своем пути, только его глаза пусты. Глубокие морщины подчеркиваются его хмурым взглядом, а верхняя губа искривлена в отвратительную улыбку.
— Прошу прощения, — говорит он, отступая в сторону, но все еще недостаточно далеко, чтобы я смогла пройти. Я улыбаюсь и делаю еще один шаг вперед, молясь, чтобы он дал мне пройти. — Надеюсь, я ничего не прервал, — произносит он, снова возвращая свое внимание к Холту.
— Нет-нет, — запинаюсь я. — Мы только собирались вернуться наверх. Я дам вам пару минут наедине.
Продвигаюсь чуть вперед, тем самым призывая его уйти с дороги, но он остается на месте.
— Ты и вправду милашка, верно? Я не услышал твоего имени. — Он склоняет голову набок, изучая мое лицо.
Я натянуто улыбаюсь. «В этом я становлюсь все лучше и лучше», — думаю про себя.
— Сейдж. — Я протягиваю свою руку. — Сейдж Филлипс.
В ответ все его тело замирает, а взгляд перемещается к Холту. Затем он разражается громким смехом, закидывая голову назад.
— Ты действительно себя превзошел, сынок! — ревет он, поглядывая на меня. — Ну и ну, а ты выросла красоткой. — Он продолжает тихо посмеиваться и держит кулак у рта, пытаясь сдержаться.
Я бросаю взгляд на Холта.
— О чем он говорит?
Лицо Холта искажает мука и злость.
— Сейдж. Иди наверх.
Я делаю глубокий вздох и выпрямляюсь, приподнимая подбородок, пока отец Холта продолжает посмеиваться в кулак.
— Я не расслышала, как зовут вас, — говорю я решительным тоном.
— Сейчас же! — командует Холт, но я упрямо смотрю на отца Холта. Он приподнимает брови, но все-таки перестает смеяться.
— Не надо, — приказывает Холт, но я не уверена, к кому он обращается: ко мне или своему отцу.
Голубые глаза его отца сосредотачиваются на мне, и он протягивает руку. Я помещаю свою ладонь в его твердый захват. Он мягко сжимает, держит недолго и только потом пожимает.
— Джонатан Беркшир.
И тут весь мой мир останавливается.
Мое сердце перестает биться. Кровь отливает от лица от звука его имени. Во рту пересыхает, а губы приоткрываются, будто я пытаюсь что-то произнести, да только мой язык словно парализовало.
Я едва ли способна повернуть голову налево, чтобы увидеть, как Холт пересекает комнату и притягивает меня в свои объятия, а затем чувствую, как подкашиваются колени.
* * *
Я практически не слышу их повышенные голоса, упреки и словесные перепалки из-за стука собственного сердца и несущейся по венам крови, заглушающей способность слышать.
Оглушительный удар вырывает меня из тумана, и я вижу, как Холт бьет своего отца прямо в челюсть. Джонатан Беркшир падает спиной, задевая стул, и оказывается на столе для переговоров.
— Убирайся нахрен отсюда! — рычит Холт. — В этой жизни ты натворил столько дерьма, сколько другие смогут лишь за сотню лет. Я действительно имел в виду то, что сказал, что больше никогда не желаю тебя видеть.
Его отец лишь потирает челюсть и ухмыляется мне.
Грудь Холта поднимается и опадает. Слезы жгут мои глаза, гнев начинает охватывать все мое тело. Я смотрю на Джонатана, одетого в дизайнерский костюм с часами, которые, вероятно, стоят больше, чем вся земля моей семьи — наверняка купил их на деньги, которые украл у моего отца. Я прикрываю глаза, быстро отбрасывая образ безжизненного тела своего отца на полу в конюшне, и затем снова открываю их, когда слышу удар.
Холт снова ударяет Джонатана в лицо, и тот падает на пол. Кровь струится из его носа прямо в рот, но нездоровая ухмылка ни на мгновение не покидает лица.
Холт замахивается, чтобы нанести третий удар, когда я, наконец, обретаю свой голос.
— Холт, остановись. — Получается неубедительно, негромко, но Холт прекращает свои действия.
Он поворачивается ко мне, когда я встаю с дивана, на который он усадил меня несколько минут назад, подхожу к столу Холта и поднимаю телефонную трубку.
— В кабинете мистера Гамильтона возникла проблема, и нам нужна помощь, немедленно, — говорю я дрожащим голосом.
Потом спокойно кладу трубку и, сделав глубокий вдох, нахожу в себе мужество, чтобы произнести все то, о чем мечтала сказать мужчине, который разрушил мою семью. Закрываю глаза, позволяя, наконец-таки, пролиться слезам. Где-то вдалеке слышу выстрел ружья и ощущаю запах пороха и крови.
Открываю глаза и говорю сквозь размытое от слез зрение.
— Мистер Беркшир… — Мои ноги неприятно дрожат, когда я подхожу к нему, сидящему на полу и прикрывающему рукой нос. Он достал из своего кармана шелковый носовой платок, и теперь я наблюдаю, как белоснежная ткань впитывает кровь. Я думаю о крови, которая струилась из моего отца, и о том, сколько крови мистер Беркшир заслуживает потерять.
Когда я подхожу, внутри меня что-то переворачивается. Этот мужчина, эта пустая трата воздуха для человека, был другом моего отца, его наставником, его партнером. Все это время я представляла себе этот самый момент, но никогда и подумать не могла, что упаду перед ним на колени, громко всхлипывая.
— Я ненавижу тебя, — бормочу между вздохами. — Я ненавижу тебя. — Мое облегающее длинное платье рвется по шву, когда я неуклюже падаю на колени. Сжимаю ладони в кулаки и бью его в грудь. Он пытается увернуться, но я падаю на него, непрерывно ударяя. — Я ненавижу тебя, — кричу сквозь слезы.
Холт делает шаг ко мне, но я выставляю ладонь, указывая ему держаться подальше.
— А ты, — я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, — ты врал мне.
Слезы гнева превращаются в слезы боли, когда Холт подходит ко мне.
— Сейдж, позволь мне объяснить. — Он присаживается на корточки поближе ко мне. Могу точно сказать, что его одолевает мучительная боль. Но мне все равно.
Я качаю головой. Он никак не сможет все исправить. Никак. Я доверяла ему.
Дверь в кабинет Холта резко открывается, ударяется и отталкивается от стены, и три охранника влетают внутрь. Я прикрываю лицо ладонями, пока двое из них помогают Джонатану Беркширу подняться, а Холт в это время объясняет, что произошло. Третий охранник спрашивает, в порядке ли я. Но я игнорирую его вопросы.
Не уверена, что я когда-либо впредь буду в порядке. Не уверена, что когда-нибудь прощу Джонатана Беркшира или Холта, если уж на то пошло. Дотянувшись до края стола, я поднимаюсь на ноги и затем одергиваю порванное платье. Смахиваю горькие слезы со щек и поворачиваюсь к Холту.
— Почему? — спрашиваю его, нуждаясь в объяснении, почему он так долго от меня это скрывал.
Холт встает и проводит ладонью по своим темным волосам.
— Ответь же мне, Холт.
Он садится на край дивана и обхватывает лицо ладонями.
— Сейдж, мне столько тебе нужно рассказать…
— Ты лжец, — выкрикиваю я, гнев нарастает в моем голосе. — Ты лжец, и больше никто. Ты вообще хоть когда-нибудь собирался мне рассказать? — Он не отвечает. — Так значит, в Нью-Йорке, когда мы были на ужине у твоей мамы, это тоже было отвлечением?
После этого замечания на его искаженном болью лице появляется новое выражение. Он кажется сбитым с толку.
— О чем ты вообще говоришь, Сейдж? Что значит «отвлечение»?
— Той ночью, когда ты перестал говорить со мной. Ты сказал, что любишь меня. — Мой голос ломается на этих словах. — Это было отвлечение, чтобы не говорить мне, что твоя мать поняла, кто я такая? Она узнала меня. Она соединила кусочки пазла воедино, когда я назвала ей свою фамилию.
Боже, она поняла это еще тем вечером. Я прижимаю ладони к животу, пытаясь остановить боль. Холт глубоко вдыхает и сжимает губы в тонкую линию.
— Боже мой, Холт! О чем еще ты врал?
— Это не было ложью, — злобно огрызается он. — Сейдж, я бы никогда не стал тебе врать, что люблю.
— Чушь собачья! — кричу на него, шампанское в желудке грозится выйти наружу. Слезы теперь льются ручьем, и я едва могу отдышаться, чтобы говорить. — Кто еще знал обо мне?
