— Это мило и все такое, но у меня нет иллюзий, что первый секс не причинит мне ни малейшей боли. Я в порядке, честно, и не хочу, чтобы ты останавливался. Я просто имела в виду, что тебе нужно... ты должен продолжать двигаться.
О, бл*ть, спасибо!
Я медленно продвигаюсь вглубь, все еще беспокоясь о том, чтобы все не испортить. Натыкаюсь на барьер и останавливаюсь, глядя в расширенные от беспокойства глаза Кеннеди.
— Это будет больно, детка, но обещаю, что после боль притупится.
Кеннеди закрывает глаза, когда я перехожу к самому интересному. Замираю, позволяя ей привыкнуть к тому, что я внутри нее. Я бы солгал, сказав, что не был в нескольких секундах от преждевременного взрыва.
— Открой глаза, Кен, — шепчу я, убирая с ее глаз несколько выбившихся волосков. — Мне нужно тебя увидеть.
Кеннеди медленно распахивает глаза, улыбается невероятной улыбкой и мягко кладет руку мне на щеку.
— Я в порядке, но мне нужно, чтобы ты двигался, Грэм, — улыбается она, давая мне уверенность, что она полностью наслаждается этим.
— Думаю, я смогу это сделать, — ухмыляюсь я, точно зная, что ей нужно.
До Кеннеди, до того, как она вошла в мою жизнь, секс был просто сексом. Это был акт согласия между двумя людьми, которые ничего не ожидали после. То, что Кеннеди доверяет мне, только укрепляет то, как много она для меня значит. Она стала самой большой частью моей жизни быстрее, чем я мог себе представить. Я всегда верил, что, в конце концов, я влюблюсь и женюсь, и все это другое глупое дерьмо, которое люди постоянно ищут. Я не думал, что это случится со мной до тридцати лет или позже. Теперь, глядя на Кеннеди, понимаю, что нашел это. Я нашел ее.
«Тебе повезло, сукин сын».
Я провожу большим пальцем по щеке Кеннеди.
— Ты прекрасна. Ты ведь это знаешь, да?
— О боже... — она не сводит с меня глаз.
Начинаю двигаться в унисон с ее телом. Она отпускает себя и расслабляется подо мной. Кеннеди доверяет мне достаточно, чтобы дать то, чего я не достоин. Я не достоин того, как она на меня смотрит, потому что понимаю, что она заслуживает кого-то гораздо лучшего, чем я.
Я чувствую, как Кеннеди балансирует на краю, когда впивается ногтями мне в спину, и начинаю двигаться с большей скоростью, пока она держится за меня изо всех сил.
— Просто отпусти Кеннеди, — шепчу я ей на ухо и намеренно целую ее в это сладкое местечко за мочкой уха, зная, что это приведет ее в неистовство. Словно по сигналу я чувствую, как ее лоно сжимается и пульсирует вокруг меня, вызывая мое собственное освобождение.
Не хочу выходить из нее. Мысль о разлуке с ней вызывает в груди боль. Осознание того, что Кеннеди только что поделилась со мной самым сокровенным, вызывает такую волну эмоций, что она просто захлестывает меня. Я смотрю, как ее поразительно голубые глаза пожирают меня простым взглядом. С меня хватит, и Кеннеди – единственная причина моей гибели.
— Кеннеди, прошлой ночью... — я позволяю этой мысли затихнуть.
Она играет с прядями моих волос, ожидая продолжения. Я не знаю, как сказать это, не смутив ее. Не хочу, чтобы она думала, что единственная причина, по которой я что-то говорю, это то, что мы только что разделили. Кеннеди замечает мои опасения.
— Ты можешь рассказать мне все, Грэм, — говорит она с такой убежденностью, что я начинаю верить в ее правоту.
— Я не знаю, как это сказать, — объясняю я.
— Попробуй с самого начала.
Я выхожу из Кеннеди, зная, что во время этого разговора будет лучше не быть похороненным глубоко в ней. Приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть вниз на ее раскрасневшиеся щеки, зная, что я причина малинового цвета ее волнения. Мне просто нужно это сказать.
— Ночь, когда я сбил тебя – самый страшный момент в моей жизни, Кен. Я думал, что убил тебя, и, зная то, что знаю сейчас, я не хотел бы жить в мире, где тебя нет. — Я делаю паузу, чтобы перевести дыхание. Нервы сходят с ума. Я никогда не нервничаю. Чувствую, как в горле образуется комок. — Тогда я все испортил и не могу найти оправданий своему поведению. Мне было страшно, и я все еще боюсь. Между нами все происходит так быстро, а когда увидел тебя лежащей прошлой ночью на его кровати мне показалось, что кто-то вырвал мое сердце, потому что ты испытывала физическую боль, Кеннеди. Я никогда намеренно не причиню тебе боль, и хотя слова ничего не значат, я обещаю тебе, что сделаю все, чтобы исправить то, что сделал.
— Я тебе верю. — Кеннеди приподнимается на локтях и быстро целует меня.
— Это еще не все. Прошлой ночью, когда я пошел в ванную, чтобы взять телефон, ты, должно быть, заснула. Я сидел и смотрел на тебя. Просто сидел на краю кровати и знал, что во мне что-то изменилось, потому что когда смотрел на тебя, я понял, что... — я убираю ее волосы за ухо. Мне нужно увидеть ее, когда я скажу то, что собираюсь сказать.
— Что ты понял? — Кеннеди выглядит обеспокоенной тем, что я собираюсь сказать. Она закутывается в одеяло, словно ожидая, что я скажу что-то ужасное.
— Я понял, что могу полюбить тебя! — выдыхаю я.
Кеннеди молча садится на кровати. Через окно ее спальни проникают лучи солнца и заставляют ее кожу светиться золотом. Ее голая спина открыта моим глазам. Я восхищался тем, как ее позвоночник торчит достаточно, чтобы показать, что она стройная.
На ее спине под лопаткой прячется от остального мира маленькая татуировка. Это пара балетных туфель. Ну, это сюрприз. Нужно будет расспросить ее об этом. Татуировка напоминает мне о том, что Кеннеди потеряла из-за меня. Единственное, что она любит больше всего – это танцы. А я лишил ее, возможно не навсегда, но это неважно.
Как я могу иметь наглость признаться ей в своих чувствах и ожидать, что она ответит мне взаимностью, когда все это время был эгоистичным и ненадежным? Как могу ожидать, что она разделит мои чувства, когда я не верю, что заслуживаю ее? Черт, я не заслуживаю эту девушку.
— Грэм... — голос Кеннеди звучит тихо. Я поглаживаю ее спину, выводя круги кончиками пальцев вверх и вниз по ее позвоночнику, пробегая по татуировке. — Я думаю, что смогу полюбить тебя в ответ.
Она повторяет мои слова, сказанные прошлой ночью, когда я думал, что она спит. Меня накрывает облегчение от знания, что эта сумасшедшая удивительная девушка любит меня. Мы лежим рядом, прикасаясь друг к другу и просто наслаждаясь этим моментом. Пока разговариваем, позволяем всему догнать нас – нападение Крейга, Кеннеди, отдающая мне свою девственность, а затем правда, что мы, очевидно, не должны быть друзьями. Это много для одних суток. Нет никого, с кем бы я предпочел лежать рядом прямо сейчас. Обретают смысл все события, приведшие меня в этот момент.
Родители Кеннеди возвращаются домой около полудня, как раз когда я натягиваю джинсы, пролежав в постели все утро. Нам удается часами говорить обо всем, кроме одной важной вещи. Что будет в понедельник? Мы собирались придерживаться того же плана и делать вид будто не встречаемся или сделать все известным? Я сделаю все, что она захочет, потому что сейчас Кеннеди – это все, что имеет значение. Идея скрывать то, что происходит, и то, что уже произошло, мне не нравится. Я не хочу прятать ее, как грязную тайну.
Замок на входной двери со щелчком открывается. Кеннеди выбегает из своей комнаты так быстро, насколько позволяют ее костыли, чтобы поприветствовать родителей, прежде чем они успеют войти в ее спальню. Я остаюсь один в ее комнате, пытаясь найти свою рубашку. Застать меня полуголым в комнате дочери – это самое худшее первое впечатление.
Я слышу голос Кеннеди, когда она говорит со своими родителями. Она спрашивает о том, как прошли посещения музеев и как вообще они провели время во время поездки к брату. Слушая их разговор, чувствую, как на сердце теплеет. Хотел бы я иметь то, что есть у них. Я знаю, что у них есть свои проблемы из-за спора, который я подслушал в первую ночь, когда пришел сюда, но думаю, что они спорят только за свою дочь. Они хотят для нее только лучшего. Я не понимаю всю динамику «я люблю тебя» в ее семье. Понимаю, что не каждая семья идеальна и у всех нас есть причины, которые заставляют нас едва терпеть друг друга, но я бы все отдал, чтобы мои родители говорили со мной с таким обожанием, как родители Кеннеди говорят с ней.
