Стегнер, не глядя вверх, выжидательно кивнул.
— Сколько женщин ты убил?
Стегнер, подняв голову, встретился с ним спокойным взглядом.
— Только тех двоих.
— Ладно, — Карлсен, чувствуя облегчение, встал. — Это мне и надо было установить.
В коридоре ему повстречался Кен Никкодеми.
— Обедать готов?
— Вполне.
Впервые за все время здесь стенная роспись больше не коробила — ее невинность словно отражала реальность более глубокую.
Телфорда и Хорвата он застал в небольшой столовой для начальства. Те уже заканчивали обедать. Себе Карлсен взял из простого рациона: сырную запеканку, листья латука и ржаной хлеб. Налил свежего яблочного сока и подсел к их столику.
— Как утро, нормально? — поинтересовался Телфорд.
Карлсен знал, что он имеет в виду.
— Я только что от Энди Стегнера.
— И…?
— Чарли, ты на меня, может, зуб заимеешь, но я согласен с доктором Хорватом.
Удивление, пронизавшее жизненную ауру, никак не отразилось у Телфорда на лице — самоконтроль, лишний раз объясняющий, как ему к тридцати двум удалось стать начальником тюрьмы.
— Почему?
Карлсен, вынув из кейса папку, раскрыл ее на столе. Перед Телфордом он выложил фото миссис Дирборн.
— Вот почему.
Из них ни один, похоже, с делом знаком не был, так что Карлсен с радостью предоставил такую возможность, сам тем временем налегая на еду.
Прочитав заключение психиатра, Хорват сказал:
— Меня занимает обонятельная зона. Лизание крови — в основном, из ольфакторики.
— Порой бывают исключения, — дипломатично заметил Карлсен.
— Ты насчет той, пожилой? — спросил Телфорд.
— Миссис Дирборн. Она, оказывается, очень походила на тетю Мэгги, единственного человека, к которому Стегнер относится с любовью. Хорват явно заинтересовался.
— И он ее все же убил?
— Было темно. До него дошло только позже.
— А-а. — Аура Хорвата отразила некоторую разочарованность.
— Это письмо от тети Мэгги? — спросил Телфорд.
— От нее. А двадцати долларов, про которые она говорила, не было — вытащили. Письмо пришло незадолго до попытки самоубийства Стегнера. Ховат прочел с интересом.
— Жалость была последней соломинкой, — подытожил он, приятно впечатлив Карлсена своей проницательностью.
— Верно. Денег у тети Мэгги не особо. Можно сказать, от себя оторвала, но чувствовала, что ему в тюрьме они еще нужнее. Кража повлекла приступ вины, которой он и без того уже тяготился из-за миссис Дирборн. Если б не надзиратель, заглянувший в комнату, Стегнера уже бы не было в живых. Причем, это подлинная попытка самоубийства, не какая-то там выходка, чтоб внимание привлечь. — Он посмотрел на Хорвата. — Это, может быть, отвечает на ваш вопрос насчет ольфакторной области. Стегнер не подпадает под тип сексуального преступника.
— А что это вообще — тип сексуального преступника? — поинтересовался Хорват.
— Насчет этого у вас говорится в книге (хорошо, что выделил час на прочтение). Вы, видимо, правильно замечаете, что сексуальное возбуждение — своего рода легкое сумасшествие. Человек, им охваченный, способен выделывать вещи, абсолютно противоположные своей, как правило, скованной натуре. Иными словами, оно превращает нас в Джекиллов и Хайдов. — Хорват кивнул. — У некоторых из крыла «С» доктор Джекилл настолько слаб, что их перевертывает на мистера Хайда — некрофил Джефф Мадигэн, например. Другие сознательно решают сделаться мистером Хайдом, такие как Спиридон Камбанис. Но Стегнер, я считаю, не принадлежит ни к тем, ни к другим. Его охватило какое-то безумие, от которого он теперь в ужасе.
— Тогда, ты считаешь, остальные убийства — не его рук дело? — спросил Телфорд.
— Не его.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Просто идет вразрез с тем, что мне про него известно.
— А Обенхейн? — поинтересовался Хорват. — Как вы его охарактеризуете? — То же самое, что Камбанис — человек, сжившийся со своим мистером Хайдом. Мне из опыта помнится, заматерелые сексуальные преступники в большинстве именно такие.
— И вы, тем не менее, считаете, что их можно вылечить, — рассудил Хорват.
— Во как! — Телфорд изумленно вскинул брови.
— В своей книге «Рефлективность» он аргументирует, что они поддаются лечению, если заставить их полностью осознать себя.
— Не совсем так, — возразил Карлсен.
— Тогда, может, вы сами изложите свою теорию, — предложил Хорват. — Хорошо, попытаюсь. — Карлсен глянул на часы. — Я рассуждаю, что у большинства «состоявшихся» бывают моменты, когда они как бы видят себя в некоем зеркале. Через меня таких людей прошло множество — от артистов и бизнесменов до психологов, — он улыбнулся Хорвату. — Причем у каждого начиналось с того, что он видел себя «состоявшимся». Но главное, у каждого бывал определенный момент — в основном, за бокалом, эдак без спешки, — когда в мыслях проносилось вдруг: «Черт побери, а ведь у меня получается», и образ при этом усиливался. Один из тех людей привел сравнение, что, вот идешь мимо зеркала, и неожиданно бросается в глаза: «А вид-то у меня сегодня недурственный!» Стены нашей жизни отражения по большей части не дают, и мы бредем как бы вслепую. И тут наступает момент, когда мы будто предстаем перед зеркалом, причем отражение нам по душе. У преступников таких моментов не бывает, а если и да, то крайне редко. Я рассуждал так: будь у них эти «зеркальные» моменты, преступная сущность исчезла бы из них навсегда. В ту пору Борхардт и Китка изобрели бетамизин, тот самый наркотик-релаксант, и Майк Китка предложил его мне попробовать. Я как раз работал тогда в «Склепе» и переутомлялся жутко. И что вы думаете — в первый раз я ощутил тогда небывалое блаженство, на себя взглянув как на собственное отражение. Я тогда и подумал, что вот оно, решение проблемы. Я добился разрешения на эксперименты с заключенными, и экспериментировал года два. Результаты поначалу казались грандиозными. Когда бетамизин принимался под контролем, с основательной словесной подготовкой…
— От кого? — возник с вопросом Хорват.
— От меня, разумеется. (Читать-то книгу читал, да видимо, вполглаза). Уж слишком обнадеживающие были результаты. Наркоманы полностью «завязывали» и начинали ходить на курсы лекций. Был взломщик, который стал очень даже неплохим художником. Вымогатель один, из тех, что с полицией всегда на ножах, вдруг одумался, заделался страховиком и преуспел, кстати. А на второй год выяснилось, что у наркотика есть нежелательные побочные эффекты: при долгом употреблении действует на почки и вызывает депрессию. Федеральное управление его запретило. Но я все равно почувствовал, что он дал правильный ответ. Найти бы такое же средство без побочных эффектов, и пятьдесят процентов преступников было бы вылечено.
