Бо невысокого роста, с бочкообразной грудью, бритой головой и седыми волосами на груди, которые обычно можно увидеть, потому что он ходит без рубашки или наполовину расстегнут. В своей тюремной форме, поясом, отягощенным рацией, телефоном, дубинкой, Береттой, он выглядит крутым парнем.
Он крутой парень. У него есть шрамы, чтобы доказать это. Я видел, как он однажды подрался в баре. Он уничтожил чувака, который затеял драку. Просто уничтожил его.
Отчасти из-за Бо я учусь в Патнеме, а не в местном колледже. Потому что я верю, что он сохранит свою работу, позаботится о маме, присмотрит за Фрэнки и не превратится в извращенца или мудака, когда я перестану обращать на это внимание.
Он их любит. Их обеих.
Я никогда не был до конца уверен, что мама любит его в ответ. Ему пришлось несколько раз приглашать ее на свидание, прежде чем она согласилась. Пришлось ухаживать за ней несколько месяцев, прежде чем она начала ночевать у него. Ей нравится быть с ним, нравится его дом, но я не думаю, что ей нравится идея быть старухой Бо до конца своей жизни.
Я думаю, что она зависима от того, что мой отец заставляет ее чувствовать. Этот волнующий, резкий, гребаный порыв, который она может получить только от него.
«— Я влюбилась в него в ту же секунду, как встретила», — сказала она мне однажды. «— Мне было пятнадцать, и он приехал в город на мотоцикле, и мир перестал вращаться.»
Бо не может сравниться с этим. Никто не может.
Я знаю, потому что я почувствовал то же самое, когда впервые увидел Кэролайн, и до сих пор чувствую. Если и есть какой-то способ отключить это, я его еще не нашел.
Бо стряхивает пепел об зазубренный край стекла, роняя его в сорняки по другую сторону окна.
— Что случилось с копами? — спрашивает он.
Он не имеет в виду, обыскивали ли они это место или ушли, я уже сказал ему об этом. Он имеет в виду, что я сделал, чтобы привлечь их внимание.
— Это девушка, с которой я встречаюсь, у нее есть бывший, которому я не очень нравлюсь.
— Ты дал ему причину? Кроме как украл его девушку.
— Я не крал ее. Они уже расстались.
Но я действительно украл ее, немного. На первом курсе, когда она жила напротив, я наблюдал за ней. Пытался вывести ее из себя. Я делал все, чтобы привлечь ее внимание, и Нейт знал это. Он ненавидел меня уже тогда.
Он имеет полное право ненавидеть меня.
— Я подрался с ним. За то, что он говорил о ней всякую чушь.
Бо делает глубокую затяжку, прищурив глаза, наблюдая за мной.
— Дважды. Второй раз был немного хуже, чем первый.
Я думаю о Кэролайн, которую вырвало в моей ванной. О ревущей боли в моей руке, когда я коснулся его лица. Его грудной клетки.
Я указываю на пачку сигарет в кармане рубашки Бо.
— Можно мне взять одну?
Он приподнимает бровь. Я не курю, но это не значит, что я не умею. Мне нужен прилив сил прямо сейчас, то, как никотин обострит грани всего, сделает меня осторожным, сделает меня умным.
Мне нужно поумнеть.
Он протягивает мне сигарету, и когда я кладу ее в рот и обхватываю кончик ладонями, он дает мне прикурить от своей Зиппо.
— Что он имеет против тебя? — спрашивает Бо.
— Я столкнул его с пожарной лестницы. Возможно, он сломал себе ребра. Нападение, я, полагаю. Особенно, если после этого он отправился в больницу.
— Был ли свидетель?
— Его друг. И Кэролайн.
Он кивает.
— Я продал другу, — добавляю я.
— Больше одного раза?
— Да.
— Значит, он предупредил копов.
— Возможно. Я имею в виду, что любой мог бы, вероятно. Ты думаешь, они вернутся?
— Да.
Я поджимаю губы и вдыхаю, благодарный за тихий шелестящий звук воспламеняющейся бумаги. Благодарен, что у меня есть эта крошечная искорка, на которую можно смотреть, эта тугая полнота в груди, когда я задерживаю дым в легких.
Хорошо, когда есть с кем поговорить.
— Думаешь, я должен прекратить продавать? Залечь на дно на семестр?
— Если ты сможешь обойтись без денег.
Я колеблюсь. Делаю еще одну затяжку. Набираюсь смелости и признаюсь:
— В итоге я отправляю большую часть денег маме.
Он издает этот звук, я не уверен, что это значит. Что-то вроде смеха, только в нем слышится боль. Впрочем, он не удивлен. В этом смехе есть смирение.
Он долго ничего не говорит. Докуривает сигарету до фильтра, бросает ее на грязный пол, растирает.
— Ей это не нужно, — говорит он.
— Тогда что она с ними делает?
Он пожимает плечами.
— Ты не имеешь ни малейшего представления?
— Подарки ей не нужны. Одежда и всякое дерьмо для нее и Фрэнки есть. Я думаю, она дала деньги одной из твоих кузин, чтобы избавиться от ребенка, но она не хочет говорить об этом.
Я позволил этому впитаться.
— Она навещает твою бабушку раз в неделю.
Он не имеет в виду маму мамы, которая раньше жила в Калифорнии, но теперь умерла. Он имеет в виду папину маму.
Он имеет в виду, что десятилетний разрыв между моей мамой и семьей моего отца был тихо устранен, и она мне не сказала. Что мои деньги уходят на то, что нужно папиным родственникам или на то, что они хотят, потому что так мама обращается с деньгами. Если они у нее есть, она отдаст их кому угодно, за что угодно.
Если они у меня, она считает, что это то же самое, как если бы они принадлежали ей.
— Он уже возвращался сюда?
Мне не нужно говорить Бо, что я имею в виду своего отца. Мы оба знаем, о чем идет этот разговор, и это облегчение говорить о подводных течениях, скрытых за словами, выкапывать спрятанные провода, не называя их.
Чем дольше я остаюсь здесь, тем очевиднее становится, что в глубине души все глубоко испорчено.
В пяти километрах отсюда, в дерьмовом трейлере в трейлерном парке, в котором никто не живет, если у них есть лучший вариант, живет человек с моими глазами.
— Один раз, — говорит Бо. — Я прогнал его с помощью дробовика.
— Чего он хотел?
Бо бросает на меня жалостливый взгляд, я снова затягиваюсь сигаретой и смотрю себе под ноги.
Глупый вопрос. Он хочет того, чего хочет всегда. Все, что есть у моей мамы. Ее сердце. Ее киска. Ее деньги. Ее гордость.
Ему нужна преданность Фрэнки.
Он хочет расположить всех к себе, привлечь их на свою сторону, заставить их пожалеть его, посмотреть на мир его глазами, думать: «Приятель, у него были трудные времена, но он хороший парень. Я рада, что на этот раз все работает на него. Я рада, что он взял себя в руки.»
Он хочет влюбить в себя мою маму, а потом, когда она зайдет так далеко, что даже не сможет вспомнить, что было раньше, он ударит ее в живот.
В последний раз, когда я видел своего отца, он пнул меня, как собаку. Плюнул на меня. Оставил меня там с разбитой губой, скривившегося от боли.
Я не знаю, почему моя мама не может понять. Это то, чего он хочет.
— Она виделась с ним?
Бо так долго не отвечает, что я думаю, он и не собирается этого делать. Он смахивает неопрятный слой почвы в горшках, растирает сухие коричневые листья растения между большим и указательным пальцами.
— Пока я был в Калифорнии, продавал урожай.
— Она сказала тебе?
Выражение его лица мрачнеет.
— Думаешь, я бы, бл*дь, позволил ей жить здесь, если бы она мне сказала? Я услышал это от одного знакомого парня. Она говорит, что это чушь собачья.
— Ты ей не веришь.
— Я еще не принял решения. Но ты знаешь, что произойдет, если я узнаю, что она встречается с ним за моей спиной.
Бл*дь. ДА.
Я знаю, что произойдет.
Он вышвырнет ее на улицу, и это будет заслужено.
И Фрэнки тоже. Бо не собирается воспитывать девятилетнего ребенка, который ему не принадлежит. Не без моей мамы в его постели.
Он поворачивается ко мне. Подходит ближе, кладет руку мне на плечо.
— Я бы хотел, чтобы все было не так, — говорит он.
Я не могу смотреть на него. Я смотрю на звезды и докуриваю сигарету.
Это груз прошлого, подвешенный над нашими головами на потертой веревке.
