Сейчас, как никогда, я чувствую необходимость напомнить ей об этом.
Она обнимает меня в ответ, ее маленькие ручки крепко сжимают меня.
— Я тоже тебя люблю.
Подавив эмоции, снова обретаю способность улыбнуться и смотрю на ее рисунок.
— Что это у тебя?
— Наша семья. Это ты и папочка, — объясняет она, указывая на левую сторону листа. — Это папа Тэтчер. — Он стоит рядом с трактором, держа что-то в руке.
— Что это? — спрашиваю я, указывая на предмет.
— Губная гармошка.
— Замечательно.
Она обращает мое внимание на другую сторону листа.
— А вот дядя Нокс с дядей Брэкстеном.
То, что они оба держат оружие, вызывает на моем лице улыбку.
— А эти двое? — подсказываю я, указывая на двух маленьких человечков из палочек.
— Это я и мой младший братик или сестренка.
Я перевожу взгляд на нее, напрягаясь каждым мускулом.
— Помнишь тот день, когда я бросила монетку в фонтан желаний?
Я киваю.
— Именно это я и загадала. Что вы с папой поженитесь, а у меня будет маленький братик или сестренка.
Мое сердце трепещет от тех же надежд и мечтаний.
— Я тоже этого хочу, — признаюсь шепотом. Это так близко к тому, чтобы стать реальностью, в пределах моей досягаемости, я чувствую, и ради всех нас я буду бороться, чтобы это произошло. — Никогда не отказывайся от желаний, Ханна, так мечты и сбываются.
— Не буду, мама.
Прижавшись поцелуем к ее головке, оставляю ее заканчивать рисунок, а затем возвращаюсь на кухню к Тэтчеру.
— Садись, дорогая, — мягко говорит он, подавая мне дымящуюся чашку чая. Он устраивается на стул рядом со мной и берет мою руку в свою. — Поговори со мной.
Я смотрю на его отсутствующие пальцы; на ту же искалеченную руку, которая утешала меня шесть лет назад, когда я сидела на этом самом месте, не имея никого, к кому можно было бы обратиться. Этот человек был мне больше родителем, чем мои собственные.
— Знаешь, когда я была беременна Ханной, то больше всего боялась, что не стану хорошей матерью. Не только из-за молодости и неопытности, но и потому, что у меня никогда не было хорошей матери. У меня никогда не было никого, кто любил бы меня, так как же я могла знать, как любить свою дочь?
При взгляде на него на глаза снова наворачиваются слезы.
— Но в тот момент, когда она родилась, я знала, что с каждым вздохом буду ее любить. Она стала для меня целым миром, и это заставило меня задуматься о том, почему моя мать так и не смогла полюбить меня. Почему она так меня ненавидит, Тэтчер? Не понимаю, что я сделала плохого.
Его рука сжимает мою, его лицом овладевает печаль, отражая ту, что в моем сердце.
— Ты ничего не сделала, дитя.
— Я пытаюсь убедить себя в этом, но теперь, зная, каково это — быть матерью, чувствую, что причина должна быть. Причина, по которой она питает ко мне столько гнева и обиды.
На его лице появляется выражение, которое я не могу распознать.
— Видимо, пришло время кое-что тебе рассказать, — начинает он, ерзая на стуле. — Я слышал эти слухи много лет назад, но никогда не обращал на них особого внимания, так как этот город всегда славился сплетнями. Тем не менее, чем больше времени проходит, и после того, как я узнал, как ужасно эта женщина вела себя с тобой, полагаю, это стоит упомянуть.
— Что? — мне любопытно, что могло заставить его так себя вести.
— Поговаривали, что твой отец часто наслаждался женским обществом на стороне. Одна из этих женщин заявила, что беременна, и начался настоящий бардак. Настолько грязный, что, в конце концов, она уехала из города.
Я вглядываюсь в него, потрясенная тем, что он открывает.
— Твоя мать забеременела в то же время, по крайней мере, так она говорила, но кое-кто не верил, что она вообще была беременна.
— Ну, очевидно, была, потому что мое присутствие тому доказательство.
Выражение его лица становится более серьезным.
— Однажды твоя мать уехала из города. На весь период беременности, и не возвращалась, пока не родила тебя.
Я сажусь прямо, сердце в груди бешено колотится.
— Что ты говоришь? Хочешь сказать, моя мать мне не родная?
— Понимаю, звучит безумно, даже для меня, но... неужели ты никогда не замечала, что совсем на нее не похожа? Ни единой черточкой.
Я открываю рот, потом закрываю, обдумывая услышанное. Я всегда больше походила на отца, чем на мать, но даже и на него я не очень похожа.
У нас есть некоторые общие черты, но их немного.
Чем больше я думаю об этой безумной возможности, тем больше понимаю, почему она так меня ненавидит, но если я не ее, то чья и где сейчас эта женщина?
Я вновь смотрю на Тэтчера, и мое сердце пылает от потребности знать ответы.
— Понятия не имею, как ты вообще можешь выяснить правду, — говорит он. — Но уверен…
— Гвен, — говорю я, ее имя мгновенно всплывает в моей голове. — Она должна знать. Должна. — Эта возможность заставляет меня вскочить на ноги. — Мне нужно с ней увидеться.
— Сейчас?
— Да. Это не может ждать.
Он встает и берет меня за руку.
— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Но подожди, пока сын вернется домой. Я не хочу, чтобы ты вела машину такой расстроенной.
— Со мной все будет в порядке. Обещаю. — Я хватаю сумочку и ищу ключи от грузовика Джастиса, обнаруживая их на стойке. — Присмотришь за Ханной пока меня нет?
— Конечно, но, пожалуйста, Райан…
Я прерываю его поцелуем в щеку.
— Я вернусь до темноты.
Не говоря больше ни слова, выбегаю из дома, чувствуя, как меня переполняет стремление немедленно узнать правду. Правду, которую я начинаю чувствовать всем своим существом.
Глава 27
Джастис
К тому времени, как мы подъезжаем к складу, на дорогу у нас уходит почти час. Грузовик Крейга припаркован снаружи, он стоит рядом с ним, его плечи напряжены.
Я сканирую глазами окрестности, мы все начеку. Я доверяю Крейгу больше, чем многим другим, но все же доверять никому нельзя, никто из нас не может, поэтому мы держимся настороже.
— Он не настолько глуп, чтобы нас на*бать, верно? — спрашивает Брэкстен.
Нокс качает головой.
— Я так не думаю.
Я согласен. Он захотел встретиться с нами так далеко, и приехал на личном грузовике, а не на полицейском, что заставляет меня чувствовать себя немного лучше.
Выбравшись из машины, мы втроем направляемся к нему.
— Клемсон, — приветствую я его кивком. — В чем дело?
— Парни, вы не поверите, что я нарыл.
Мы втроем переглядываемся, когда он открывает дверцу грузовика и наклоняется, вытаскивая коричневую папку. Открыв ее, достает листок бумаги и протягивает нам.
Шагнув вперед, я беру его и чувствую, как братья становятся у меня за спиной. Это копия старого документа. Похоже на какой-то акт, но большая часть написана от руки.
— На что мы смотрим? — наконец спрашиваю я.
— Передача права пользования участками недр. На земле вашего отца.
Мои брови взлетают вверх.
— Недрами?
Он кивает.
— Ваш отец сидит на нефти стоимостью в миллионы долларов. Вот почему им нужна его земля.
Я снова смотрю на документ, от шока меня качает.
— Вот дерьмо, — бормочет Брэкстен.
От понимания того, что теперь у нас есть мотив, меня пронзает волнение.
— Где ты это взял? — спрашиваю я.
— В кабинете Тодера. После нашего вчерашнего разговора я не мог перестать думать об этом. Особенно с учетом слов Ходжеса о запахе бензина. Меня осенило в три часа ночи. — С блеском в глазах он продолжает: — Тодер ездит только на патрульной машине, всегда. В каждой полицейской машине этого округа есть камера. Она стала обязательной три года назад. Обычно записи с камер наблюдения хранятся в отдельном кабинете, по понятным причинам Тодер держит их поближе к себе.
По моему телу пробегает искра адреналина.
— Хочешь сказать, что преступление есть на камере видеонаблюдения?
