– Ми-и-иш… – Миронова, блин, как отвыкнуть ее так называть теперь, подняла на меня глаза и опять захлюпала носом. – Правда? Спасибо, Миш, спасибо-спасибо!
– Погоди спасибкать. Сначала что-то сделать надо. Вставай давай, ехать надо.
– А Женя тебе ничего не скажет? Не будет против?
– Она на задании же сейчас. Устрою тебя в моей комнате, сам перекантуюсь на кухне, чего бы ей быть против? Тебе же чисто пересидеть, пока мы все порешаем. Пошли-пошли, Све… Валь.
– Господи, мне так стыдно! – прошептала девушка, втягивая голову в плечи, когда я ее вывел на улицу. – Как я до такого докатилась-то?
– Ты топай до тачки быстрее, холодно же на улице – пипец. А стыдно-то чего? Судимость погашена, значит, перед законом чиста. А что по чужим докам – ну так ты же работала честно, а не воровать-обманывать пошла.
– Думаешь, не начнут косо смотреть все, как узнают? И эта история картежная… позорище же какое.
– Подумаем о косых взглядах потом, Валь. А насчет этого проигрыша… Ты, конечно, дура, что с таким гандо… идиотом связалась и не ушла вовремя. Ведь не в один день он скотом таким стал, так? Но! Умничать со стороны мы все горазды, а когда такое у самих, то и язык и мозги внезапно в жопе. И у тебя была весомая причина – документы. Так что, кончай на себя вину напяливать за это и за то, давай дух переводи сегодня, а завтра разруливать все будем. И не спасибкай! – ткнул в нее пальцем, обрывая. – Все, тронулись.
Дома Светку… хм… Валю, Валю, блин, я накормил, поболтали чуток, порассказал ей о наших квартирных коллизиях, чтобы отвлечь и отправил спать, сам же обзвонил Никитина, Ковалева и Усова, объясняя проблемку с вывозом вещей ее, что, однозначно, будет силовым. Заодно и растолковать нужно, кто кому должен, а кто – нет.
Поутру Валя кинулась полы драить, типа не халявщица она, а польза есть, я же не стал спорить и глаза закатывать, смысл? Выведал адрес мудака Яши, и поехали мы.
Яша оказался борзым понтарезом из самых конченных. В смысле орал и кидался ровно до того момента, как по брюху не словил. Потом отдал вещи девушки, но все же гад мстительно вывалил про документы, а я ведь не хотел афишировать, пока с Корниловым не поговорим. Обыгравших его катал не обнаружилось, но послание свое мы им передали. Услышав это, Яшка совсем заистерил, еще и таким дерьмом облил Валю, что Никитин не сдержался-таки – вырубил урода.
Чтобы зря не кататься, когда высадили Усова и Ковалева, мы с Сандро заехали к стекольщику и забрали готовые банки. Эх, скорее бы увидеть реакцию Женьки на мой сюрприз!
Телефон зазвонил как раз тогда, когда я загрузился по самые брови и вошел в подъезд. Сквозь мелодию аппарата я услышал где-то наверху разговор на повышенных тонах. Голос Вали я сразу признал, в ответ бубнел незнакомый мужской, и вдруг по ушам резануло верещанием адвокатши:
– Егор, да кого ты слушаешь! Это натуральная банда, их поголовно сажать нужно в этом их «Орионе»!
Резко наклонился, поставил аквариумы на ступеньку и ломанулся вверх. Вылетел на лестничную площадку, увидел там здоровенного мужика лет тридцати, который пялился с каким-то пришибленным видом на Вальку, что-то гневно ему выговаривающую, Баринову, что дергала мужика за локоть и пыталась перекрыть Валин голос своими воплями. Но все они вдруг стали безмолвными и прозрачными, стоило мне заметить за спиной Вальки в коридоре мою Женьку. Пугающе бледная, с глазами горящими каким-то странным блеском, она стояла там, привалившись плечом к стене, как если бы очень нуждалась в опоре.
Я смел всех со своего пути, даже не осознав этого, и подлетел к Женьке, сграбастав ее в объятия. Но моя Ворона не ответила, не обняла в ответ, она была в моих руках какая-то безвольная что ли, никакого отклика. Отстранился, заглянул в глаза и прямо передернуло от опустошения там увиденного. Женька же оттолкнула мои руки, заставляя отпустить, и начала пятиться.
– Это перебор… Понимаешь? Слишком… слишком… нельзя так… – бормотала она, качая головой и продолжая увеличивать между нами расстояние.
О чем она? Что происходит-то?
Глава 29
Ворона
– Эй, кто здесь? Жень, это ты вернулась? – послышался подрагивающий голос Мироновой, раздался тихий стук, и только тогда я моргнула и осознала, что сижу на полу у стены, скрючившись и обхватив колени, стремясь сохранить хоть часть своей целостности, не дать внезапной боли разодрать себя изнутри, оставив одну пустую оболочку.
Отвечать Светлане не стала, я не могу и не хочу говорить ни с кем, но она была настойчива.
– Женя, Же-е-ень! Не пугай меня, это же ты? Можно мне войти и посмотреть? – дверь скрипнула, Миронова охнула и через секунду очутилась передо мной на коленях. Схватила за плечи, затрясла, заглядывая в лицо и чуть ли не заголосила: – Жень-Женечка, что с тобой? Что случилось? Плохо? Скорую? Я мигом!
Она рванулась, вскакивая, но я схватила ее за запястье и сжала его так, что девушка вскрикнула.
– Нет! – выдавила из себя и прошлась по ней взглядом снизу вверх, встречаясь взглядами. На Светлане была серая футболка Сойкина, судя по размеру, и спортивные штаны, подкатанные снизу.
Девушка распахнула глаза, глянула сама на себя, ойкнула и опять бухнулась передо мной на колени.
– Жень-Жень, ты только не подумай чего такого! В смысле про нас с Мишей… – торопливо затараторила она. – Ничего не было, ты что! Вообще и близко, Жень! Он мне помогает, правда-правда! Жень, ну ты хоть словечко скажи, а! Сидишь тут, белая как стена и молчишь. Жень, реально это все я.
– Что ты? – заставила произнести себя, на самом деле не интересуясь ответом.
Не понимание – знание, что так и есть, не было ничего у Сойкина с Мироновой пришло как ниоткуда еще до того, как Светлана ворвалась и начала меня убеждать. Миша не такой, нет в нем подлости, он бы все честно и в лоб… Но ведь это не меняло ничего в том, что я за один вдох буквально поняла о себе.
– Я из дому вчера ушла, куда идти не знала, в офис хоть согреться прибежала, а там Миша. Ревела сидела в спортзале, уже мысли вздернуться к чертям были, но мама же и мелкие, кто им поможет. А как к Яшке возвращаться, он же меня в карты проиграл, представляешь! Позор такой, рассказать кому язык не повернется. А Миша пришел, разговорил, сказал, мол, дура я, конечно, но все равно поможет. Привез меня сюда, переночевать чисто, пока мои вещи у Яшки заберут… я же без всего, Жень, прямо в халате сбежала, он в стирке сейчас, а Миша вещи дал. Сказал – квартиру найдем мне жить, денег с парнями займут, с продуктами помогут поначалу, только надо обязательно Корнилову сдаться, что я по чужим докам-то… Жень, ну ты скажи хоть что-то! Миша у тебя – добрый и отзывчивый, ему ни на кого не наплевать, всем бы такими быть. Он очень хороший и все время о тебе говорит, вот клянусь!
– Я знаю какой он, – пробормотала, глядя сквозь Миронову.
Я действительно уже знаю какой он, и как раз это и станет причиной моей погибели. Вот почему нечто во мне, инстинкт самосохранения, упорно протестовало против сближения с Мишей. Никто в своем уме и имея выбор, не подпишет собственноручно свой смертный приговор. А я слышала рев тревоги внутри, но похоть и голод по чувствам заглушили его, и вот я обречена. Все, поздно. Только тень подозрения, порожденная чужой пустой трепотней, продемонстрировала мне со всей безжалостной четкостью – я пропала! Я не смогу сама отказаться от Миши! Я не могу лишиться всего того тепла, что вломилось беспардонно в мое существование с ним! Не смогу, ни по какой причине, даже если бы Миронову он притащил, чтобы переспать!
Осознала себя не просто сидящей на этом полу, как собака, которую пнули, но и с абсолютной четкостью увидела, что было бы дальше. Собаке этой не разлюбить уже своего хозяина, поскулив, она опять поползет и униженно попросит о новой капле тепла. Пусть и сделает больно, но потом же погладит, согреет, сделает это как никто другой на всем белом свете, ведь никому другому дела до этой псины нет и не было до сих пор. А ему – есть. По-настоящему. А, почувствовав это, бесконечно голодной душой отказаться невозможно, даже пусть боль раз за разом. Боль – плата за тепло потом, которого никто больше не даст. Отвратительно видеть себя абсолютно жалким, навсегда теперь зависимым от душевной близости, существом, но обратной дороги мне уже практически не разглядеть. Бесконечно гордыми, несгибаемыми и независимыми мы бываем только в своих мечтах или же когда и так совершенно одиноки. Вот о чем предупреждал инстинкт. Запас прочности иссяк, жить вне общей с Сойкиным атмосферы больше не могу.
