Я засунул руки в карманы и отвернулся, когда девушка подошла ближе. Она смотрела своим двадцатилетним взглядом и была просто поразительной — черные шелковистые волосы, веснушки, голубые глаза. Ее волосы были заплетены в длинную косу, спускающуюся вниз по позвоночнику. Я видел ее почти каждый раз, когда был здесь, но мне никогда не приходило в голову, что она могла бы искать меня.
— Да, посмотрю, — сказал я. — Я делаю свой обход.
— Мама уже работает над твоей рукописью. Знаешь, она действительно любит это делать. И все же она не позволяет мне прочитать ее.
Девушка подошла, чтобы встать передо мной. Она, казалось, была слишком близко, но с другой стороны, я был пьян, потерявшийся в дерьме пространства и времени.
— Ну, да, — пробормотала я. — Это личное.
— Ничего страшного, — девушка хмыкнула.
Она встала на цыпочки и обняла меня за плечи. Ее грудь задела мою.
— Мэтт? — прошептала она.
Я не двигался. Я ощущал себя каким-то куском глины. Ее руки были прохладными и тонкими, и я в курсе, что она прижималась ближе. Ее дыхание щекотало мою шею. Как странно. Я ничего не чувствовал. Я стоял там с унылым видом, уставившись на стену сарая.
— Почему ты такой грустный? — спросила девушка. — Ты слишком печален. Позволь мне попытаться осчастливить тебя.
Знакомая холодная ухмылка исказила мои губы.
— Ты думаешь, что сможешь? — поинтересовался я.
— Я знаю это. Я позабочусь о тебе, — руки девушки двинулись вниз по спине.
Огонь не возник по их следу. Я только стал осознавать свои выраженные ребра и хребет моего позвоночника. Ха. Мне надо взять несколько яиц, пока я здесь. Больше жира, больше белка.
Девушка принялась расстегивать мои джинсы. Я позволил ей и бесстрастно наблюдал за ее действиями. Она взяла мой вялый член, и я увидел, как ее брови нахмурились. Моя ухмылка дернулась.
После безрезультатного массирования, девушка упала на колени. Нужно отдать ей должное — она была полна решимости. Она лизала вдоль мягкого органа и посасывала кончик. Когда она взглянула на меня, растерянность мелькнула в ее глазах.
У моего члена был нулевой интерес.
Я пожал плечами, а затем начал беспомощно смеяться. Девушка покраснела.
— Хорошая попытка, малышка, — сказал я.
Я спрятал мой член обратно, привел в порядок джинсы, и вышел из сарая. Оказывается, я смеялся со слезами на глазах.
Я приготовил две яичницы, когда вернулся в хижину. Я катал их по тарелке, запивая маленькими глотками бурбона. Каким-то образом выпивка и фармацевтические препараты сохраняли мой желудок полным. Я пытался поесть в течение дня, но большинство ночей заканчивались рвотой.
Ничего страшного, тошнота в порядке вещей.
Я писал в течение нескольких часов, а затем был слишком пьян, чтобы смотреть прямо. Я столкнулся с препятствием в «Суррогате». Мой главный герой собирался заняться любовью с женщиной, которую он половину романа преследовал. Я хотел написать полную сцену секса, но слова не шли.
Образы не приходили.
Обычно я мог расслабиться, вообразить сцену и воспроизвести ее. Но не в этот раз. Я продолжал думать о Ханне, читающей ее. Я хотел написать это для нее.
Я пытался восстановить ту страсть, которую мы привыкли испытывать. В моей машине, с поле, в ее комнате, в моей кровати. Эти образы были безрезультатны. Руки на коже, соединенные рты.
Блядь. Что со мной происходит? И почему я с помощью Пэм кормлю Ханну своим романом? В этом не было никакого смысла. Прошло три месяца. Отношения между Ханной и мной определенно закончились.
Я едва мог вспомнить звук ее голоса, запах ее волос.
Она стала навязчивой идеей.
Я отправил свою историю Ханне, как мольбу, как просьбу в небеса. Просьбу, чтобы она поняла меня. Чтобы смотрела на знаки.
***
Я проснулся на диване. В какой-то момент я переоделся в пару свободных пижамных штанов. Холод пронзил меня, но я пропустил его сквозь себя. Сейчас большая часть моей жизни была глупым сожалением.
После приема двух шотов и Ксанакса, я позвонил Майку. (Примеч. Ксанакс — применяется для лечения неврозов, психопатий, сопровождающихся чувством страха, тревоги, беспокойства.)
Майк по-прежнему приличный психиатр, даже если я и не доверяю ему. Он урегулировал мои приемы лекарства, прежде чем я вылетел в Нью-Йорк. Я ему звонил время от времени. Тридцать минут разговора с Майком обходились мне в сто баксов, но деньги не имели значения.
— Привет Мэттью. Как у тебя дела?
— Прекрасно. Ты и сам знаешь, что хорошо. Ты сейчас можешь разговаривать?
— Да, конечно.
Я услышал, как захлопнулась дверь.
— Посмотришь кто расшифровывает твои заметки? — спросил я.
— Мэттью, мы уже говорили об этом. Я…
— Нет, я помню. Но мама Ханны делает это, ты знал? Расшифровывает их. И я подумал, если она печатает твои заметки...
Майк был одним из очень немногих людей, которые не прерывали меня, когда я начинал много говорить. Конечно, моя говорливость работала в его денежную пользу. Я по-прежнему ценил его.
— Ты знаешь, что это было бы плохо для меня, — сказал я. Я начал бродить по хижине. Тени собирались на полу. Я понятия не имел, сколько времени или даже какой сейчас день. Я потерял целые недели в ритме пьянства. — Есть вещи, которые я хочу сказать. Но никто не должен знать. Это распространится в Интернете и повсюду.
Связь мамы Ханны и Майка ускользнула от меня. Я много думал об этом. Есть мама Ханны и медицинские документы. Есть Майк, мой психиатр. Они, возможно, беседуют между собой, но как я мог узнать правду?
— Я отношусь к нашей врачебной тайне очень серьезно, Мэттью. Кроме того, как я уже говорил, я диктую свои заметки с помощью программы распознавания голоса.
— Ах, да. Точно. Ты делаешь заметки и по этим звонкам?
— Да, я делаю короткие заметки об этих звонках. Позволь мне задать тебе вопрос, Мэттью.
— Дерзай.
— Ты принимаешь Зипрекс, который я тебе прописал? (Примеч. Зипрекс — антипсихотический препарат нейролептик с широким фармакологическим спектром влияния на ряд рецепторных систем.)
