Глава 24
Советы на будущее от Тани Мальцевой самой себе:
1) Не съедать больше половины банки мороженого за один раз.
2) Не появляться во время видеозвонка с мамой с красными глазами.
3) Не давать ключи от квартиры излишне заботливым подругам.
Но обо всем по порядку.
Таня терпеть не могла мороженое. С самого детства она не понимала безумную страсть ровесников к этому лакомству. Холодное и водянистое. Оседающее химическим железным привкусом на языке. То ли дело шоколад – и пока ешь сладко, и после...
Таня не любила мороженое и теперь будто наказывала себя, поглощая его ложками из большого пластикового ведра. Наверное, ей хотелось соответствовать этим образам из фильмов по типу «Дневник Бриджет Джонс», будь он неладен. Просто когда ты смотришь, как страдает от разбитого сердца главная героиня какой-нибудь мелодрамы, ты вроде как и сочувствуешь ей, а вроде как и знаешь, что скоро все закончится, и закончится обязательно хорошо. Со всеми этими раскаяниями и признаниями в любви. И заберется богатый роскошный мужик, боящийся высоты, ради тебя на балкон по пожарной лестнице, и подарит тебе потрепанные цветочки, и уедешь ты с ним в малиновый закат...
Так, стоп.
Или это из другого фильма?
А, к черту, да какая разница?
Таня ела ложку за ложкой, глядя в темный экран телевизора, потому что этот ублюдок решил, что сейчас самое время сломаться. А за ноутом идти было далеко – аж до спальни. Тело Тани сопротивлялась любой физической активности, кроме поднесения ложки ко рту.
В итоге ее вырвало.
Прямо фисташковой желчью в унитаз.
И именно этот момент мама выбрала для того, чтобы позвонить. Таня как раз полоскала рот водой из-под крана, когда раздался звонок. Мама никогда не спрашивала, удобно ли Тане говорить. А зачем, правда? Она же дочь, ей всегда должно быть удобно.
Таня попыталась пригладить волосы ладонями, но получилось плохо, хотя бы потому что для этого нужно было помыть голову. Плюхнулась обратно на диван в гостиной и приняла звонок.
– Господи, Таня, что с тобой?! – запричитала мама, едва на нее взглянув. Отца рядом с ней не было, что прискорбно, потому что его присутствие всегда вселяло уверенность.
– Отравилась мороженым, – сухо ответила Таня.
– И поэтому плакала?! И не спорь со мной, дочь, ты плакала! Боже, что случилось?
– Мам, слишком много упоминаний господа всуе.
– Либо ты мне расскажешь, либо я сейчас приеду!
Рассказать ей? Хм, а с чего бы начать?
Может быть с того, что она три дня не выходила на работу под предлогом болезни и понятия не имела, где возьмет больничный лист? В связи с чем, скорее всего, она будет уволена в ближайшие дни?
Или с того, что три дня назад ее сердце расколотили металлической битой?
Или с того, черт побери, что последний раз она видела психа, когда тот стоял в дверях со своими вещами и смотрел на Таню этим-своим-сука-взглядом, пока Таня не вытолкала его с криками? Она дала ему пять минут на сборы, а тот задержался. Тане пришлось его выталкивать, потому что последнее, чего она хотела в тот момент – это выслушивать тупые объяснения, какими бы милыми и трогательными они не выглядели в фильмах.
Таня кивнула. Посмотрела на маму через экран. Внезапно вся ее жизнь показалась ей такой идиотской. Как будто она всегда пыталась казаться кем-то другим. Хорошей девочкой Таней, как сказал Костя – «славной». Пыталась жить правильно. Пыталась не огорчать мать.
– Давай, мам, приедь, – сказала она. – Приедь и в очередной раз натыкай меня носом в то, какая я никчемная. В то, что я ни разу не была в нормальных отношениях. В то, что проебала очередного потенциального жениха, который был слишком идеальным для тебя, и ты почти сошла с ума представляя, как будешь хвастаться этим великолепным зятем на ваших сходках «гордящихся матерей». Давай, ворвись в мою жизнь в очередной раз и сделай все так, как хочешь ты, ведь твое слово не обсуждается.
Она замолчала.
Мама молчала тоже. Таня смотрела на нее сквозь экран и ничего не чувствовала. Ни угрызений совести, ни злости, ни агрессии – ничего.
Она чувствовала только пустоту, огромную дырень в своей грудной клетке, которая с каждой секундой как будто все больше и больше разрасталась.
Потому что он, сука, сказал Тане, что любит ее! Он сказал это, он, скотина, сказал это, какого хера?! Как его чертов рот смог открыться и выплюнуть эти слова, зная, что Таня – всего лишь копия предыдущей версии его большой и светлой любви?!
– Ты... Рассталась с Егором?
– Да, мам. Но на случай, если спросят подружки – можешь сказать, что он моряк дальнего плавания и уехал в очередной рейс. Глядишь, к моменту его «возвращения» на меня снова кто-нибудь клюнет, и мы сделаем вид, что это один и тот же парень.
Мама моргнула. Таня увидела, как в ее глазах собираются капли слез и ей вдруг показалось, что такой маму она видит впервые. Такой... ранимой.
– Так нечестно, Таня, – прошептала она, и изображение задрожало – вероятно, она держала телефон в руках. – Так нечестно.
А потом она отключилась, и Таня рухнула лицом в подушку, безмолвно крича.
Подушка, предательница, пахла психом.
Она уснула прямо так – в толстовке, забрызганной собственной блевотиной, в слезах и в совершенно неудобной позе. Проснулась от того, что Джек тыкался мокрым носом ей в ладонь.
Когда псих уходил, Таня вдруг поймала себя на мысли, что она будет драться, если у нее заберут Джека. Будет драться, пинаться, бить, кричать, звать на помощь.
Потому что Джек был не виноват ни в чем. Джек был лучшим, что произошло в этих тупых недоотношениях, ведь он был честным. И не причинял боль.
Но псих только погладил пса по холке, прошептал «надеюсь, мы еще увидимся, приятель» и ушел.
С тех пор Джек от Тани не отходил. А еще заставлял ее выходить на улицу. Всего на пару минут около дома два раза в день. И того – шесть походов на свежий воздух. Двенадцать минут вне квартиры. Тане казалось, что этого вполне достаточно.
