— Вы что купили? Супы? Ах, ведь у нас точно такие же (и как у них на все это соображалки хватает?) «горячие кружки». Нам тоже такие нравятся… Именно эти.
Кружки! — у Флоры Ресторанной брови лезут на лоб, глаза из орбит, она всплескивает пухлыми руками.
А еще Толя бросила какие-то кальсоны в корзинку, так они подумали, это для меня, и:
— Ой, какие кальсоны… Самая важная часть мужского гардероба…
И именно в этот момент приходит эсэмэска от Мирека: «Ухожу, ключи у соседки».
А Толя на это и говорит:
— Слушай, Флорка, поехали, съездим на квартиру, а то я не знаю, что там застану!
А теперь представьте эту фразу в исполнении Флоры, старающейся воспроизвести познанский акцент Толи, с которым говорят простые женщины из познанских предместий, и в этом голосе беспокойство за свою утварь, за квартиру…
Открываю дверь, входим, она — бах, в прихожей на пол и в рев! Как начала реветь! Толя наша. Му и му. Наконец поднимается с пола и, не переставая реветь, направляется в кухню:
— Боже, Флора, как он со мной поступил, столько лет! — и му-у-у, ревет. Но это еще ничего, потому как пока что она изучает кухонные шкафчики, только откроет — взорвется ревом и запричитает: — О Боже, мои стаканы! Стаканы мои забрал, му-у-у… — и давай проверять степень опустошения квартиры: — О Боже, две кастрюльки забрал, мууу… Последние две кастрюльки, мои кастрюльки… — Наконец она немного успокаивается, но, выйдя в коридор, опять взрывается: — О Боже, Боже, куртку мою кожаную забрал, ну уж этого я ему не прощу, мууу! Отдаст, сукин сын!
— Это что, дорогой мой, гастрономическое заведение первой категории? Нет уж! Первая категория — образцовое учреждение, а что я здесь вижу: бардак бардаком!
Флора Ресторанная рассказывает, как к ней на работу приходит одна тетка из санэпида. А вернее, влетает. С помощницей, молодой запуганной девушкой. Вся в утреннем возбуждении, порхает, видать, только что кофе выпила. Влетает, требует халат, одноразовый медицинский чепчик, и сразу в подсобку, на кухню.
— Это что такое? — тычет пальцем в кастрюлю. — Это, по-вашему, посуда для тушения мяса? Ничего себе! Посмотрите, голубчик (это она так к Флоре обращается), что я вижу — остатки пищи… Ну уж нет — берем на мазок. Малгося! Возьми образец.
Вот ей уже и халата не хватает, она уже всем брезгует, уже и маску бы себе на лицо из пакета сделала, хоть всем известно, что в городе ресторан Флоры — номер один, в газете даже писали…
— А в этой посуде вы что храните? — открывает пластиковую коробку с панировочными сухарями. Флора так испугана, что ошибается и говорит:
— Муку.
— Муку? Это же панировочные сухари! Прекрасненько. Была ли эта панировка сегодня уже использована в производстве?
— Да, свежайшая, только утром натер, только что поставил… — На что она сухо:
— Нет, голубчик, в данный момент это уже не имеет значения, — и бах, высыпает панировку в мешочек и велит оформить и направить на анализ.
А теперь она копается в шкафу:
— Это что за емкости? А где разрешение? Сертификат Евросоюза? — Тут Флора начинает нервически переворачивать котлеты, а она: — И вы этими руками после денег прикасаетесь к продуктам? Нет, нет, и еще раз нет, так быть не может и так не будет.
Теперь Санэпидяра всю свою харю засовывает в остекленный холодильник и разглядывает бутерброды. Ворчит себе под нос:
— Эти бутерброды вам привозят, эти привозят, привозят, срок годности, упаковка, бактериальная флора. — Наша Флора еле сдерживается, потому что не знает, смеяться ей или плакать. — А что тут делают эти салаты?! Вы что, не знаете, что салат ни в коем случае… Этот автоклав не работает? В таком случае вы не имеете права подавать металлические столовые приборы, только одноразовые, пластиковые!
Флора чуть не за голову хватается: Боже, Боженька, у меня, в лучшем заведении города, пластиковые приборы? Тетка тетке уготовила такую судьбу?!
Зато Флора Ресторанная умеет передразнивать. Выпячивает губы, вращает белками. Санэпидяра эта — тетка, уже за сорок, толстая, но вся как будто прямо из аптеки. А голос будто из зала суда или из госучреждения. Подходит к раковине:
— Н-да, пан Флориан, непорядок… Что это? — И своей помощнице: — Пиши: «в раковине для мытья столовых приборов присутствуют остатки моркови». И в скобках: «взята проба».
А теперь она проводит пальцем по полу:
— И на этом еще никто не поскользнулся? Ничего себе. А я-то вас, пан Флориан, хвалил! А тут прямо каток!
Флора Ресторанная возносит очи горе, сверкает белками, всплескивает руками. А та что-то заметила в углу. Флора устраивает нам настоящую пантомиму:
— Боже! Боже, что это такое! Ах! Пиши: «органические остатки в высокой степени разложения»! — Косточку от вишни, сука, нашла, а сколько шуму, — объясняет нам Флора. — Для нее все, что органическое, так сразу и тухлое: мясо, труп. Еще издалека театрально кривит рыло и демонстративно, рукой в полиэтиленовом пакете, чтобы не подхватить заразу, поднимает косточку, а другой рукой затыкает нос, обмахивается, сучара. А через неделю, ясное дело, снова приходит:
— Вот, пан директор, — под ручку с ним, словно на прогулке, — это как раз то самое образцовое заведение, которое я хотел вам показать, вот, пожалуйста, взгляните: новинка, стерилизаторы для столовых приборов лучшей фирмы, а вот рабочие места в полном соответствии с требованиями эргономики, впрочем, пан Флориан может детально вас проинформировать, а потом, — здесь Санэпидяра понижает голос, — пирожных обязательно отведайте, вот этих, с вишней, фирменное блюдо…
Писсуаресса с Центрального вокзала
цеплялась к теткам.
— Черт бы вас побрал! Сколько еще раз будете приходить справлять нужду! Сегодня уже двадцатый раз заходите!
— Но ведь я за это плачу…
Всю коммунистическую эпоху она просидела у входа в туалет, в этой своей приемной, сердитая, в фиолетовом халате ниже колен, растрепанная, шумно отхлебывая холодный чай из стеклянной банки, в общем: «сидела». Сидение — своего рода образ жизни. Звонит одна другой:
— Что делаешь?
— А, сижу…
Или:
— Зачем мне три раза пересаживаться, возьму на прямой поезд, может, и дороже на десять злотых, зато сяду и до самого до Любиева с места не сдвинусь, удобно задницу устрою и шикарно провезу…
Так вот, эта самая Писсуаресса повесила у себя на рабочем месте, на стекле, Святое Сердце Господне и еще какую-то там Богоматерь. Из этой каморки у нее открывался вид на писсуары, а кабинок, которые были с ее стороны, она не видела. Пришли две тетки, закрылись в кабинке. Потом, когда кто-то еще пришел, она:
