– Борис Михайлович! – защебетали. – Расскажите о себе! Пожалуйста! Вы живете в Минске? У вас есть семья?
– Извините! – Валентина Тимофеевна разрезала их окружение, как корабль волну. – Наш гость устал. Вы же слышали: он еще не оправился от ранения. Давайте поблагодарим его за интересное выступление и замечательные песни. Надеюсь, мы еще не раз увидим Бориса Михайловича в наших стенах.
Она захлопала в ладоши. Аудитория поддержала. Заведующая кафедрой взяла Бориса под руку и повела к выходу. Вслед им аплодировали. Бориса отвели в кабинет Оловникова, где к ним присоединился ректор. Секретарь принесла им чай и печенье на подносе. Все трое с удовольствием отведали угощения – чай у ректора оказался очень вкусным.
– Разрешите поинтересоваться вашими жизненными планами, Борис Михайлович, – начал ректор, когда чашки опустели. – Собираетесь ли продолжить образование? Если да, то где?
– В Московском государственном художественном институте имени Сурикова, – сказал Борис.
– Так вы еще и художник? – удивился ректор.
– Творческий конкурс прошел, – сообщил Борис. – В конце августа зачислят.
– А у нас учиться не хотите? – спросил ректор.
– Да какой я музыкант? – усмехнулся бывший пограничник. – Даже нотной грамоты не знаю.
– Это не проблема, – покачал головой Оловников. – Грамоте обучим – это самое простое. Лишь бы был талант, а у вас он несомненный. Выбирайте факультет: вокально-хоровой или народных инструментов, на любой зачислим. Творческое испытание – чистая формальность, а экзамены сдавать не нужно.
– Вы комсомолец или кандидат в члены партии? – подключилась заведующая кафедрой, глянув на его пиджак. Комсомольского значка под орденом не имелось – прицеплять его Борис не стал, не смотрелся под наградой.
– Комсомолец. На заставе был комсоргом, – сообщил Борис.
– Замечательно! – обрадовалась женщина. – Изберем вас секретарем комсомольской организации консерватории. Понимаете, Борис Михайлович, студенческий коллектив у нас довольно специфический – музыканты и певцы. Жизненного опыта мало, парней, отслуживших в армии, почти что нет. Ну, а вы Герой Советского Союза. Да вам будут в рот смотреть!
– В партию вас примем, – поддержал Оловников. – Где трудиться после обучения, выберете сами. Все пути будут вам открыты. Соглашайтесь!
– Я подумаю, – пообещал Борис…
Из консерватории он вышел в мрачном настроении. На крыльце снял с пиджака награды, сунул их в карман и пошел по улице Ленина к Ульяновской. Там он сядет на трамвай. На душе было погано. Поначалу он поверил: у него талант. Оказалось, что консерваторскому начальству нужен не Коровка-музыкант, а Герой Советского Союза для общественной работы. Будут похваляться перед всеми: вот какой у нас комсорг! Наверное, так же думают и в Московском институте. Им его регалии ценнее, чем талант, какового у Бориса, может быть, и нет. Или есть, но крохотный.
Борис не знал, что в Московском институте его рисунки вызвали фурор. Что руководители мастерских на факультете графики отчаянно ругались за право обучать такого перспективного студента. Который в будущем пробьется в знаменитые художники, а, возможно, – в академики, и тем прославит своего учителя. Он ничего не знал о нравах в творческой среде и был не в состоянии определить способности доставшегося ему тела. Мыслил, как обычный офицер, каковым вообще-то и являлся. Поэтому терзал себя.
На следующий день он рано встал и отправился на кладбище. Навел порядок на могилке матери Бориса, немного постоял у памятника в надежде, что услышит от призвавшей его в этот мир души напутствие или слова поддержки. Не дождался. С медальона на него холодными глазами смотрела чужая ему женщина. Борис, вздохнув, потопал к выходу. На следующий день он поехал в церковь – в собор на площади Свободы. Без наград и комсомольского значка, чтоб не привлекать внимания. На службу опоздал – не знал, когда она начнется. Народу в церкви оказалось много – стояла плотная толпа. Купив в притворе полдесятка свечек, Борис протиснулся к шандалам у больших икон, где их по очереди и поставил. В образах он не разбирался, куда пробился, там и возжигал. Проделав это, он попробовал молиться, но ничего не вышло – не смог сосредоточиться. Внутри стояла духота, люди двигались, его толкали, отвлекая. Вздохнув, Борис перекрестился и выбрался в притвор, затем – на паперть. Там встал и осмотрелся. Его внимание привлек монах в серой рясе и такой же круглой шапочке. Согбенный от прожитых лет, он, опираясь на клюку, ковылял от выхода к ступеням и, подойдя к ним, замер, как видно, в опасении по ним спускаться.
– Позвольте помогу!
Борис подскочил к старику и взял его под руку. Та оказалась сухонькой, но твердой. Монах кивнул. Борис помог ему спуститься.
– Отведи туда! – монах указал клюкой на лавочку неподалеку. – Передохну немного. Ветхим стал и немощным, сил нет даже службу отстоять.
Борис отвел. Монах сел и указал на место рядом.
– Садись!
Борис молча подчинился. Монах поставил клюку между ног и оперся на нее ладонями со сморщенной, сухою кожей и синими сосудами.
– Когда Господь уж призовет? – сказал, вздохнув. – Зажился я на этом свете. Здесь скорби и печали. Две войны видал, глад, мор и разорение в умах. Устал на это все смотреть. Грех мне роптать, но туда бы поскорей! Молю об этом Господа.
– Там хорошо, – внезапно для себя сказал Борис.
– Ты откуда знаешь? – глянул на него монах. Борис невольно удивился – собеседник ничуть не походил на немощного старика. Иконописное лицо с красивым, тонким носом, высокий лоб, живые, яркие глаза…
– Я был там, – произнес Борис смущенно. – После ранения потерял сознание и трое суток пролежал в беспамятстве. Я видел свет и находился в нем. Испытал блаженство, которого не знал до этого. Мне не хотелось возвращаться, но пришлось.
– И что тебе сказали? – спросил монах.
– Мне рано в свет и нужно выполнить свое предназначение.
– А ты засомневался? Поэтому пришел сюда?
– Не ведаю, каким путем идти. Их много, выбрать трудно.
– Господь подскажет, раз тебя отметил, – сообщил монах. – Путь будет трудным, раб Божий Николай. Тебя ждут клевета, узилище и искушение мирскою славой. Отвергни все сомнения и укрепи свой дух. Господь с тобой, а с ним не страшно. Ладно, заболтался я. В храме причащают.
Монах перекрестил его, встал и пошел обратно к церкви. При этом он не опирался на клюку, а ступал уверенно и твердо. Борис проводил его изумленным взглядом. Откуда собеседник знает его прежнее имя? Или просто угадал?
– Что он говорил тебе?
Борис повернул голову. У лавочки стояла тетка в платье до колен и простеньком платочке. Лицо насупленное, неприятное.
– Почему вы спрашиваете? – удивился он.
– Так это ж старец Гавриил! – с придыханием сказала тетка. – Он ни с кем не разговаривает, кто б не подошел, пусть даже архиерей. Говорят, что дал обет молчания. А с тобой беседовал, а потом благословил. О чем вы говорили?
– Это личное, – сказал Борис, встал и ушел. Тетка вслед что-то пробурчала, но он не оглянулся. Шел и улыбался…
Конец первой книги.
Выражаю признательность своим бета-ридерам: Владиславу Стрелкову, Вячеславу Котову и Михаилу Бартош. Их помощь сделала эту книгу лучше. Особая благодарность писателю Анатолию Матвиенко. Его подсказки о реалиях 60-х годов прошлого века трудно переоценить, как и сведения о боевой технике того времени и деталях конфликта на острове Даманском. Всем большое спасибо.
