– Выбрал бы остров. Ведь оставалась бы хоть какая-нибудь надежда на спасение.
Она отодвинулась от меня и снова съежилась, спрятав ладони между колен.
– Вот как? Вокруг одни скалы и камни, ни единой травинки, – бросила таким тоном, словно от моего ответа зависело невесть что.
– Возможно, удалось бы поймать морскую рыбину или насобирать водорослей, а еще остается надежда на то, что приплывет корабль.
– Ну а если бы ты твердо знал, что не приплывет? – она говорила, глядя мимо меня, куда-то в сумерки, затаившиеся за окном. – Если бы ты знал, что в тех местах вообще никогда не проплывают корабли? А вокруг безжизненного скалистого острова не водится рыба, и берега там столь отвесны, такой крутизны, что волны ничего туда не могут выбросить, тогда что?
– Все равно хоть какая-нибудь надежда теплилась бы. Сколько бы ты не ужесточала условия, даже если бы сказала, что я буду прикован к скалам цепями, то даже и в таком случае я бы выбрал остров.
Она подняла голову и посмотрела на меня так, словно видела впервые, что-то из сказанного мной явно задело Марьяну за живое, но что это было, я не мог понять, расспрашивать же сейчас я счел неуместным, ведь, обняв ее, ощутил, как тело ее дрожит еще сильнее, а заглянув в ее глаза, увидел в них слезы.
– Что случилось? Ты плачешь?
– Нет-нет, ничего, – захлопала она ресницами и, резко схватив бокал, стала пить как-то спазматически, нервно, а слезы стекали по щекам и смешивались с вином, рука с бокалом тряслась, и я уже не знал, что подумать, что предпринять. Вдруг она, так же резко отставив бокал, вскочила с дивана и устремилась в ванную.
Тут я и себе налил вина, и тоже выпил, но со злости. Отчего это мне так фартит на истеричек? Почему она расплакалась? Может, я в чем-то повел себя нетактично? Но в чем именно? На улице залопотал дождь, ветер раскачивал ветви деревьев, и они хлестали мокрыми листьями по окнам, чудесная погода, лучше не бывает для того, чтобы зарыться с книгой в теплую постель, а еще лучше с книгой и Верой-Лидой-Лесей, и читать вслух что-нибудь стильное, задушевное, одновременно лаская друг друга, но слегка, без напряжения, еле-еле касаясь пальцами, чтобы затем, спустя час-два-три, отложив книгу, сплестись в горячий клубок и буквально за считаные минуты получить одновременный оргазм.
Плеск воды в ванной прекратился, и Марьяна вышла оттуда свежая и просветленная. К тому же она еще и улыбалась.
– Что это с тобой происходило? – поинтересовался я.
– Ничего особенного. У меня пошла кругом голова… я многовато выпила… это с непривычки.
– Однако я бы не сказал, что ты пьяна.
– И все же я немножко захмелела. Не обращай внимания. Лучше поцелуй меня.
В этот раз поцелуй был долгим и страстным, а когда моя рука скользнула под майку и прикоснулась к груди, она уже не сопротивлялась. Все ее движения были замедленны, будто во сне, она позволяла себя раздевать с покорностью обреченной, улыбаясь кому-то невидимому, но только не мне, взгляд ее устремлялся в сторону и вверх, а я снимал с нее все аккуратно и последовательно, словно с уснувшего ребенка, которого не хотелось будить, и, когда она осталась безо всего, глаза ее смежились, и она, казалось, предавалась уже настоящему сну. Ее теплое тело, словно принесенное ласковой морской волной, льнуло ко мне с удивительной покорностью, я обнимал ее, и она прижималась к моей груди с радостной улыбкой, хотя руки ее оставались неподвижны. Я гладил ее небольшие круглые налитые груди, ощущая, как под пальцами набухают бутоны, а затем… затем, скажу вам, тот, кто не ласкал живот юной девушки, никогда не оценит удивительного переживания и наслаждения от прикасания к этой нежной шелковистой коже, напоенной какой-то фантастической теплотой и свежестью, я чувствовал такое же опьянение, какое испытывает следопыт, проникая в места, куда не попадала еще ни одна живая душа, и хотя совсем недавно та же ладонь с не меньшим восторгом первопроходца исследовала экваториальную часть тела Веры, а все же разница ощущалась значительная, ведь Вера уже созрела для любви и тело ее сполна было заряжено сексом и жадно воспринимало мой следопытский порыв, тогда как здесь меня ожидала настороженность, удивление и притворная апатия, а непокорные завитки, в которых запутывались пальцы, кудряшки не подстриженные и ершистые, а упругие и нежные, будто волны морские, по которым так легко скользить в теплые врата рая, до сих пор снятся моим пальцам. Покорность Марьяны, впрочем, оказалась обманчивой, она хотя и лежала с закрытыми глазами, без сопротивления подчиняясь моим рукам, зато ноги держала вместе, и мой палец напрасно скользил, ища место где глубже. А когда я лег на нее, то не мог избавиться от мысли, что напоминаю святотатца, стремящегося в храм, дабы осквернить его, по крайней мере, двигался я вкрадчиво и осторожно, словно боясь, что меня вот-вот застукают, разоблачат и арестуют. Я действовал одним только кончиком, ведь ног она так и не разжимала, а как только я начинал идти на прорыв, сразу сокращала мускулы на всем протяжении фронта от стоп до бедер. Пришлось смириться, и я, завершив атаку залпом в простыню, лег рядом. Она сделала вид, будто мне отдалась, а я сделал вид, будто ее взял.
Какое-то время мы лежали молча, я думал о потерянном дне, а за окном хлестал дождь, несколько раз с оглушительным сухим треском ударил гром, и фонари за окном погасли. И только свеча горела.
– Я боюсь грозы, – прошептала Марьяна и, прижавшись, посмотрела мне в глаза. – Я плохая, да?
– Почему ты так решила?
– Потому, что не отдалась тебе. А ведь я хотела…
– И что же помешало?
– Ты… ты сам… ты все испортил.
– Я? Когда? И чем?
– Не скажу. Сам подумай.
– Ну, знаешь ли, это уже слишком. По-моему, ты просто издеваешься надо мной. Зачем ты говоришь загадками?
– Никаких загадок. Все ясно как белый день. Ты сам когда-нибудь удивишься, что сразу не догадался. Ой, что это? – она подняла руку и показала свои пальцы. – Это твоя сперма?
– Нет, это мармелад.
Она поднесла пальцы к носику и принюхалась:
– Как странно пахнет… – потом лизнула, словно пробуя, и мило призналась: – Не сказала бы, что это такой уж деликатес. Впрочем, когда-нибудь, если будешь себя хорошо вести, я попробую исполнить для тебя все, что все вы так любите.
Она вытерла пальчики о простыню и снова поспешила в ванную, прихватив свечу. Я налил вина и наскоро выпил. Собственно говоря, ничего страшного не случилось, не единожды мне приходилось именно таким образом возиться с целочками, пока они не созревали для того, чтобы отдаться по-настоящему, сполна. В таких случаях необходимо терпение. Хотя, имея на выбор трех готовых к употреблению девушек, я вовсе не должен был тащить в постель еще и четвертую. Не должен был… Но вот Марьяна вернулась, держа свечу перед собой, и я поневоле залюбовался ее совершенным телом.
