— А как же люди? Мирные жители?
— Оборона Сноу строится на Дистрикте-2. Стоит уничтожить все академии миротворцев, казармы и склады вооружения, и военной мощи Капитолия конец.
— Их система ПВО остановит любые ваши ракеты даже до того, как они в воздушное пространство Панема войдут.
— А вот для этого ты нам и нужен, — произносит Коин. — Ты должен достать эту информацию.
— Но выходит, что мы ничем их не лучше. Те же жертвы, те же жизни. Те же игры.
— Пит, любая война не обходится без пострадавших, уж тебе это более, чем известно. Не я отправила тебя на арену, заставляя биться, словно мышей за корку хлеба. Не я создала эту систему. — Её голос становится напряженным, он давит на виски, заставляя склоняться под его тяжестью. — И не мне нести теперь моральную ответственность.
— И что будет потом? Что станет с жителями Капитолия? Что будет с играми?
— Думаю: это будет решать совет. Но в качестве символа победы мы можем устроить финальные Голодные игры. Среди детей Капитолия, среди тех, кто мучил и насмехался над вами.
В ее глазах бушует холодный дикий огонь, и я понимаю: позволив ей победить, меняю одну тюремную камеру на другую.
***
— Ты как, лучше? — раздается за спиной знакомый голос. Алекс подходит ближе и садится на скамейку рядом. — Хотя не знаю, правильно ли употреблять слово «лучше» в данной ситуации, — улыбается она.
— Порядок, — тихо отвечаю я.
— Я рада, что ты здесь.
Девушка притихает, но эти сказанные от души слова значат гораздо больше, чем тонны словесных кружев. За время нашего короткого знакомства мы не успели толком пообщаться, однако есть люди, которых знаешь словно с рождения. С ними даже молчать легко. Наверное, Алекс одна из таких. А может, просто дело в том, что Пит ей доверяет.
Алекс уходит, я жду Пита, но он так и не возвращается. Устав от безделья, я возвращаюсь в дом в надежде найти хотя бы Финника. Рассматривая богато украшенные стены, пересекаю холл, решаю заглянуть на кухню, но только делаю первый шаг, как меня подбрасывает, словно я на оголенный электрический провод наступила.
— Только если она уйдет, — доносится тихий женский голос, и я не могу понять: кому он принадлежит.
— Она уйдет. Я обещаю. И больше в нашей жизни не появится.
Боль рикошетом проносится в голове, потому что этот тембр я смогу узнать из тысячи. Спокойный, рассудительный, в эту секунду слегка дрожащий, но все равно уверенный. Эти слова может произносить только один человек. Пит.
Я тихонько всматриваюсь из-за угла, пытаясь разглядеть, что происходит, но вижу совсем немного. Только край рукава розового халата.
Я делаю еще пару шагов, половица под моим весом скрипит, и две знакомые фигуры у окна одновременно оборачиваются.
Ее волосы, собранные в пучок, слегка растрепаны, а розовое платье, которое я приняла за халат, запахнуто совершенно небрежным образом. Словно второпях. Но это она. Аннабель.
Девушка замечает меня и не отводит взгляда. Ее идеальная фарфоровая кожа усыпана веснушками. Ничего не изменилось с того вечера, как я видела ее в Четвертом. Однако глаза выглядят по-другому: усталые и налитые кровью. На лице уже не идеальная кукольная маска. Сейчас оно выражает жестокость.
Значит, Аннабель просит, чтобы я исчезла из их жизни?
В наступившей тишине я нервно тереблю край кофты, пока Пит не нарушает молчание:
— Уходи, Китнисс, — шипит он, но я застываю, не в силах сделать шагу.
***
2 года до конца
— Мы что, ужинаем в каком-то супермодном месте?
Закрыв за собой дверь, Алекс, этакий лимон на тонких ножках, осторожно спускается по ступенькам.
— Из всего гардероба я могу влезть только в это проклятое зеленое платье, — разводит она руками и делает оборот вокруг себя.
— Зеленый не такой уж плохой цвет, — пытаюсь подбодрить ее я.
Девушка, тяжело вздохнув, закатывает глаза и, держась за поручень, перешагивает лужу на асфальте.
— Боже, я сейчас все делаю с изяществом пьяной курицы. Когда уже это закончится?
— Ты прекрасно выглядишь! — Я оборачиваю руку вокруг ее широкой талии и улыбаюсь. Странное чувство, как будто этот ребенок мой. Хотя это не правда, ведь мы даже не вместе. Но все равно все так считают, поэтому что мешает мне дать ему свою фамилию?
— Ты рассказала брату? — спрашиваю я у нее и, открыв дверь автомобиля, помогаю сесть внутрь.
— Еще нет, — растягивая слова, отвечает Алекс. — Как-то не было повода.
— Думаю, тебе стоит поторопиться, потому что репортерам не трудно будет сложить два плюс два, и тогда Рай из газет узнает, что это я сделал его девушке ребенка.
— Я не знаю, когда смогу приехать в Двенадцатый, — Алекс рывками тянет автомобильный ремень, выплёскивая на него злость, словно пытается его вырвать и разодрать на кусочки. — И это не телефонный разговор.
— Совершенно не телефонный, — соглашаюсь я, наблюдая за ее попытками пристегнуться. — Кстати, ты стала осмотрительней. И гораздо спокойнее. Беременность действует на тебя положительно.
Алекс посылает мне полный презрения взгляд.
— Знаешь, что самое противное, Пит? — Я, не отрываясь от дороги, качаю головой. — С детства я слышала, как люди жалуются на мою болтовню. Я всегда говорила слишком много. Слишком эмоционально. Слишком громко. А теперь я сдерживаюсь. Означает ли это, что я становлюсь более взрослой? Более зрелой?
— Наверное, ты просто становишься мудрее.
— И это пугает.
— Почему? — выезжая на широкое шоссе, я выстраиваюсь в ряд машин.
— Мудрые взрослые люди не говорят, что на самом деле чувствуют и думают. Они просто молчат. Разве нет? Они продолжают молчать, что бы вокруг ни происходило. Рассержены они или печальны. Согласны они с тем, что видят, или нет.
Алекс парой резких движений скидывает с ног туфли, будто они, а не политическая обстановка в стране, виновники наших бед и продолжает:
— Нация молчащих.
— Неплохое название, — соглашаюсь я, поворачиваясь в её сторону.
— А теперь и у меня становится на один повод больше сохранять согласное молчание, — она кладет руку на свой большой живот.
Я хмыкаю. Наверное, смирился.
— По крайней мере, сообщи: кого я играю сейчас для твоей матери?
— Себя, — коротко отвечает она.
— Себя как себя или себя как отца твоего ребенка? — уточняю я.
— Моя семья более чем вольных нравов, Пит, — повернувшись, отвечает Алекс. — Мы же не в Двенадцатом. Тут забеременевшую девушку не ждет позор. Хотя твое желание меня защитить весьма похвально.
И до конца пути мы больше не произносим ни слова.
Дом Крейнов оказывается на самом краю Капитолия. Я открываю дверь и помогаю Алекс выйти из машины. Миссис Крейн, женщина с идеально уложенными короткими каштановыми волосами, при встрече меня обнимает, тихо говоря:
— Рада наконец познакомиться, Пит!
Мы проходим в гостиную и садимся для беседы, словно ожидая, когда кто-то возьмет на себя роль ведущего. «Кто знает, — проносится в голове, — привыкну ли я когда-нибудь к этой светской жизни или нет?».
Алекс, совершенно не нервничая, устраивается рядом. Она подзывает рукой прислугу, и та возникает словно из воздуха.
— Выпьете что-нибудь?
— Воды будет достаточно, спасибо, — отвечаю я.
— Мне чай, — добавляет Алекс.
Горничная уходит, и все семейство смотрит ей вслед так пристально, будто пытается прожечь в спине дыру.
— Что происходит, Алекс? — шепотом спрашиваю я, начиная дёргать коленом вверх и вниз.
Она встаёт, закрывает шторы и, направляясь к массивной двери, распахивает ее. Да уж, к такому сложно подготовиться!
— Да вы издеваетесь? — шепчу я, гладя в лицо человеку, отправившему меня на арену. Приобняв дочь за широкую талию, на пороге стоит ее отец, Сенека Крейн.
— Мистер Мелларк, — улыбается он. — Вот и настало время нам поговорить. Потому что Сопротивлению нужна Ваша помощь.
***
Я уверена: это какая-то галлюцинация, потому что не могу поверить в то, что Пит сказал такое. Он говорит что-то еще, но я не слышу: в голове бьются его слова, произнесённые час назад: «Я хочу, чтобы ты мне верила»
