Но лекарства помогали, и это стало очевидно, потому как, встретившись с ней взглядом, он на самом деле увидел ее.
– Дочь моя, – сказал он на старом языке, – как твое здравие этой ночью?
Она ответила на предпочитаемом им родном языке:
– Хорошо, отец мой. А ваше?
Он поклонился с грацией аристократа, которым являлся по крови и общественному положению.
– Как всегда, я очарован вашим приветствием. Ох, да, доджен оставила мой сок. Как мило с ее стороны.
Взмахнув одеждами, ее отец сел и взял керамическую кружку, держа ее словно прекрасный английский фарфор.
– Куда держишь путь?
– На работу. Я собираюсь на работу.
Сделав глоток, ее отец нахмурился.
– Тебе прекрасно известно, что я не одобряю твою деятельность за пределами дома. Леди твоего круга не должны торговать своим временем, как таковым.
– Я знаю, отец мой. Но это доставляет мне радость.
Его лицо смягчилось.
– Ну, это другое дело. Увы, я не в силах понять современное поколение. Твоя мать управляла домом, садами и слугами, и этого было достаточно, чтобы обеспечить ей ночную активность.
Элена опустила взгляд, думая о том, что ее мать разрыдалась бы, узнав, где они оказались.
– Я знаю.
– Поступай, как пожелаешь, я буду вечно любить тебя, не смотря ни на что.
Она улыбнулась словам, которые слышала всю свою жизнь. И на этой ноте…
– Отец?
Он опустил кружку.
– Да?
– Я немного задержусь по возвращении домой этим вечером…
– Действительно? Почему?
– Я собираюсь выпить чашку кофе с мужчиной…
– Что это значит?
Перемена в его голосе заставила ее поднять голову и осмотреться, чтобы увидеть, в чем… о, нет…
– Ничего, отец, воистину, там ничего нет.
Она быстро подошла к ложке, которой размельчала таблетки, и, схватив ее, бросилась к раковине, словно обожглась и нуждалась в холодной воде.
Голос ее отца задрожал.
– Что… что это здесь делало? Я…
Элена быстро вытерла ложку и бросила ее в ящик.
– Смотри. Все ушло. Видишь? – Она указала туда, где лежал столовый прибор. – Кухонный стол чист. Там ничего нет.
– Она была там… я видел ее. Металлические предметы запрещено оставлять на виду… Это небезопасно… Кто оставил… Кто оставил ее… Кто оставил ложку?
– Горничная оставила.
– Горничная! Снова! Ее нужно уволить. Я сказал ей – ничего металлического, ничего металлического, ничего из металла, ничего из металла – они-следят-и-накажут-техктоослушаетсяониближечеммыдумаеми…
Когда у отца только начались приступы, Элена подходила к нему, когда он злился, решив, что ему сможет помочь обычное похлопывание по плечу или успокаивающая рука в ладони. Теперь она была осмотрительней. Чем меньше сенсорной информации поступит в его мозг, тем быстрее накатившая истерика пойдет на спад: совет его медсестры. Элена должна привлечь его внимание к реальности, а потом не двигаться и не говорить.
Но так тяжко наблюдать за его страданиями и быть не в состоянии помочь. Особенно, если приступ возникал по ее вине.
Отец качал головой влево и вправо, от тряски его волосы встали дыбом, руки дрожали, и CranRas выплеснулся из кружки на испещренную венами руку, рукав одежды и на поверхность Формайка. С его дрожащих губ срывались стаккато слов, его внутренняя пластинка проигрывалась на высокой скорости, безумие руководило горлом и вспыхивало на щеках.
Элена молилась, чтобы припадок оказался несерьезным. Его приступы варьировались по силе и продолжительности, и лекарства помогали снизить оба показателя. Но, порой болезнь брала верх над химическими веществами.
Когда слова отца стали слишком беспорядочными для ее понимания, и он выронил кружку на пол, Элене оставалось лишь ждать и молиться Деве-Летописеце, чтобы припадок поскорее закончился. Заставляя свои ноги не отрываться от истоптанного линолеума, она закрыла глаза и обхватила себя руками.
Если бы она только не забыла убрать ложку. Если бы она не…
Когда стул ее отца, заскрипев, рухнул на пол, она поняла, что опоздает на работу. Снова.
***
Люди – на самом деле крупный рогатый скот, подумала Хекс, окинув взглядом головы и плечи посетителей, толпившихся возле бара ЗироСам, пользовавшегося большой популярностью.
Словно какой-то фермер наполнил корыта зерном и молоком, и дойные коровы бились за место для своего рыла.
Бычьи качества Хомо Сапиенса – это нетак уж и плохо. Стадным разумом легко управлять с позиции обеспечения безопасности, и в некотором смысле, их можно доить как коров: эта давка вокруг алкоголя сопровождалась опустошением кошельков, и денежный поток шел в одном направлении – в кассу.
Продажа спиртного радовала. Но наркотики и секс были более рентабельны.
Хекс медленно обогнула внешний край бара, купаясь в горячих взглядах гетеросексуальных мужчин и жестких, гомосексуальных женщин. Блин, она не понимала этого. Никогда не понимала. Женщина, носившая простую белую майку и кожаные штаны, и которая стригла волосы коротко, как пехотинец, привлекала столько же внимания, сколько и полуголые проститутки в VIP-зоне.
С другой стороны, грубый секс в наши дни имел популярность, и добровольцев для аутоэротического удушья и порки, а также тройничков с наручниками, – как крыс в канализационной системе Колдвелла: ночью они выползали изо всех дыр. Что выливалось в треть ежемесячной прибыли клуба.
Спасибо люди добрые.
В отличие от профессионалок, она никогда не брала денег за секс. Вообще редко занималась сексом. Исключением стал Бутч О'Нил, тот коп. Ну, коп, а также…
Хекс подошла к бархатной веревке VIP-зоны и заглянула в элитную часть клуба.
Дерьмо. Он здесь.
Только этого ей сегодня не хватало.
Любимая услада для ее либидо сидела за дальним концом столика Братства, приятели расположились по обеим сторонам от него, преграждая тем самым путь трем девушкам, пристроившимся на диване. Черт, он казался таким большим, разодетый в футболку Affliction[20] и черную кожаную куртку – отчасти байкерскую, отчасти – мажорную.
Под ней было спрятано оружие. Пушки. Ножи.
Как же все изменилось. Когда он появился здесь впервые, то был размером с барный стул, ему едва хватало мускул, чтобы отжать на скамье палочку для коктейля. Но сейчас все было иначе.
