Я бросаю взгляд на компьютерные мониторы, где, помимо всего прочего, у него на паузе видеоигра «Мстители». — Выкладывай.
Он тяжело вздыхает. — Ее не существует.
— О чем, черт возьми, ты говоришь? Что значит «ее не существует»?
Рэт встает, подходит к одному из компьютеров в стороне и набирает несколько клавиш. На задней части его черной футболки изображен мотоцикл с Чудо-женщиной верхом на нем в сексуальной позе пинапа. Поперек футболки под байком написано: "Чудо-женщина — Моя старушка».
Только Рэт мог носить что-то подобное.
— Зацени это. — Он машет мне рукой. — Я искал ее по всей Сети и нигде не мог найти. У нее нет аккаунтов в социальных сетях под именем Эмма или каким-либо другим именем. На ней вообще нет никаких бумажных следов, но вот тут-то все и становится странным.
Я присоединяюсь к нему у монитора.
— Полностью игнорируя тот факт, что девушка ее возраста никогда не была в Интернете и у нее нет телефона, она не оставила никаких следов ни в одной правительственной базе данных. — Его пальцы яростно двигаются по клавишам, волнение на его лице, когда он открывает дюжину страниц в социальных сетях. — У нее нет номера социального страхования, нет свидетельства о рождении, ничего.
— Откуда ты это знаешь?
— Я знаю парня, который знает парня, который знает хакера. Спайдер, каждый оставляет какой-то след. Больничные записи об их рождении. Визит к врачу. Штраф за парковку. Ди сказала, что она была на улице, но не выглядела так, будто пробыла там долго. А это значит, что у нее была работа до Логова дьявола.
Он поднимает один палец.
— Так вот, у нее действительно была одна работа под именем Стефани Джонсон, зарегистрированная в Агентстве няни в Лас-Вегасе. Но об этом было мало информации, и после этого она исчезла из всех записей.
Агентство няни. Это то, куда она звонила по телефону Сэм. Но почему она не осталась там? Почему она оказалась на улице? И почему она решила работать в стриптиз-клубе, когда могла бы устроиться на работу в одно из этих агентств?
Все сигналы тревоги снова звучат у меня в голове. — Ну, я уже знаю, что она от кого-то скрывается. Она не хочет, чтобы ее нашли.
— Нет. — Он набирает еще несколько клавиш. — Дело не только в этом. Есть только одна работа под ее псевдонимом, но нет истории работы или чего-либо еще под ее настоящим именем. Даже для кого-то, находящегося вне поля зрения, я должен был что-то найти. В наши дни правительство все время так вмешивается в наши дела, что ты не можешь мочиться без того, чтобы кто-нибудь об этом не узнал. Единственные люди, которые остаются так далеко от сети — это шпионы, правительственные агенты или компьютерный гений, как ваш покорный слуга. Она — ничто из этого. Она ведь даже не знала, что такое MК, верно? Жизнь полностью вне сети требует подключений, денег и серьезных технических ноу-хау. У нее нет знаний о реальном мире, чтобы вести такое подпольное существование. И все же она призрак.
Я сглатываю, глядя на монитор, где я вижу Эмму, закованную в цепи и висящую посреди камеры, в которую ее поместил Акс. Она выглядит такой невинной, такой скромной. Как такая девушка в конечном итоге связалась с таким парнем, как Адамсон?
— Как это возможно? — спрашиваю я его.
— Это невозможно.
Я выдыхаю и снова смотрю на нее на экране телевизора. Она связана с человеком, который представляет опасность для клуба и всех, кого я считаю семьей. Я не узнаю, что это значит, не вытянув это из нее.
Кто ты, Эмма Вайнмэн?
— За исключением того, что у нее это вышло, — говорю я. — Так что же это значит?
— Это значит, что она либо действительно опасна, либо… — Он замолкает и качает головой.
— Либо?
Он пожимает плечами. — Я не знаю. Я не считаю ее опасной, но она скрывает что-то серьезное. Типа, крышесносного, серьезное дерьмо из преступного мира, огромное. Мне это не нравится.
Я долго сидел в кресле перед мониторами Рэта, и у меня кружилась голова. Думая о том, как подойти к этому. Ей удавалось скрывать, кто она такая все это время, никогда ничего не упуская из виду.
Что-то мне подсказывает, что мне будет нелегко вытянуть из нее правду.
Вот почему, как только я закончил с Рэтом, я подошел к допросу ее с такими крайними мерами. Пролить кровь и напугать ее так, как это сделал я — это то, что я приберегаю для худшего из худших. Закоренелые преступники, которые не хотят говорить без серьезной боли, чтобы развязать языки.
Безопасность клуба — вот что имеет значение. Я не могу позволить тому, что было между нами, помешать этому. Я должен быть твердым. Холодным. Жестоким.
Сейчас, когда я стою перед ней и смотрю на ее обнаженное, сочное тело, это помогает напомнить себе, что я, возможно, позволил себе лечь в постель с кем-то, кто связан с тем, кто хочет навредить моему клубу, может превратить всю нашу жизнь в прах.
Адамсон — грязный парень, и у меня такое чувство, что я не до конца понимаю насколько он грязный. Любой, кто связан с ним — это проблема. Она взломала мою броню и проникла мне под кожу. Предательство пронзает меня насквозь, обжигая, как солнце. Она обманула меня.
Я позволил этому знанию проникнуть в мой мозг, стирая любые защитные импульсы, которые, кажется, вспыхивают вокруг нее. Я не могу принимать все, что она говорит, за чистую монету. Я не могу доверять ей, и я не могу позволить ей добраться до меня, какой бы милой, невинной и уязвимой она сейчас ни выглядела.
Я расскажу тебе все. Вот что она сказала. Поэтому я стою там, скрестив руки на груди, и жду правды.
Эмма на долгое мгновение закрывает глаза, словно подбирая слова. Когда она открывает их, ее мягкие, темные глаза прикованы к моей груди.
— Посмотри на меня, — приказываю я. Я хочу видеть каждую эмоцию и все страдания, которые я причиняю ей.
Ее глаза не отрываются от моей груди.
— Посмотри. На. Меня.
Ее глаза устремляются на меня. Ее розовый язычок высовывается, чтобы облизнуть губы. Мой член дергается в ответ, и я представляю, как вместо этого этот маленький язычок лижет меня.
Черт, я больной ублюдок.
Я жду, когда она заговорит. Она прерывисто вздыхает.
— Ты был прав, — говорит она тихим голосом. — Я от кого-то убегала.
— Ты уже говорила мне это, воровка. Тебе придется придумать что-то получше.
Она панически вздыхает. — Это религиозный орден.
— Что ты имеешь в виду под религиозным орденом? Кто они такие? — требую я.
— Это патриархальный порядок, ясно? Это Колония. Та, которая следует чрезвычайно архаичным правилам.
— Какого рода правила? — черт, вытащить это из нее — все равно что вырвать зубы.
Ее грудь несколько раз вздымается, глаза влажные. — Никаких современных технологий. Никаких посторонних. Никакого участия правительства, кроме тех случаев, когда у нас нет выбора.
— Ты имеешь в виду что-то вроде общины амишей (прим.перев.: Религиозное движение, зародившееся как самое консервативное направление в меннонитстве и затем ставшее отдельной протестантской религиозной деноминацией. Амиши отличаются простотой жизни и одежды, нежеланием принимать многие современные технологии и удобства) или что-то в этом роде?
— Нет. — Она обиженно улыбается. — Даже близко нет. У прихожан-амишей есть выбор следовать своим убеждениям или нет. Им разрешено уйти. А нам — нет.
— Ты была в плену?
— Да. Я сбежала. В ту ночь, когда я украла эти чаевые из Логова Дьявола, там был один из дьяконов. Он нашел меня. Я украла деньги, чтобы поскорее смыться из города, прежде чем он сможет утащить меня обратно в Колонию.
Пока она говорит, ее так сильно трясет, что локоны, свисающие перед ее лицом, дрожат. Черт меня побери, кем бы ни были эти люди, она их боится.
Желание убрать эти шелковистые мягкие локоны, чтобы предложить ей хоть какое-то утешение, почти болезненно. То, что она говорит, звучит так безумно, что это должно быть ложью. Это также вызывает слишком много вопросов, чтобы их можно было сосчитать.
