— До свидания, Дэн!
— Они придут в суд с обналиченными чеками, чтобы доказать, что платили детективам, и заявят, что легенда была разработана для ее же блага.
— Расслабься!
— И ты получишь пятнадцать лет за совращение несовершеннолетней, черт побери!
— А как же Морески?
— А что Морески? На него ничего нет. Нигде не сказано, что он к ней прикасался. И живет-то она с тобой!
— До свидания, Дэн! Я позвоню.
Я проверил и перепроверил дом. Все крепко-накрепко заперто на замок: окна, двери, вход на веранду, замок на двери в мансарду, замок на двери в фотолабораторию.
Картины, фотографии, камеры, одежда уже погружены в мини-вэн.
За исключением ее чемоданов, лежащих на белом стеганом покрывале латунной кровати.
Дорогая, возвращайся, пожалуйста, домой. Ну пожалуйста!
Я ей сразу же все расскажу. О том, что узнал. Даже о том, что Бонни, возможно, держат в неведении. Потом я скажу: «Послушай, тебе никогда не придется об этом говорить, а потому забудь обо всем. Но ты должна знать: я на твоей стороне и я здесь, чтобы тебя защищать, я смогу защитить тебя от них, если понадобится, и, наконец, дело касается нас обоих, если на то пошло. Разве ты не понимаешь?»
Она поймет. Обязательно поймет. Или нет? А вдруг она возьмет свои чемоданы и положит их в такси, которое будет ждать ее на улице, а проходя мимо меня, бросит на ходу: «Ты предал меня, ты лгал мне, лгал с самого начала».
Если бы она действительно была ребенком, если бы она была «маленькой девочкой», «сущим дитя», «малолеткой». Все было бы гораздо проще.
Но она не ребенок, и я знал это с самого начала.
Четыре тридцать.
Я сидел в гостиной и курил сигарету за сигаретой. Я смотрел на игрушки, на карусельную лошадку — словом, на хлам, который мы оставляли за спиной.
Надо бы позвонить Дэну и попросить его продать все мое барахло, нет, лучше пожертвовать сиротскому приюту или школе. Это старье мне больше не нужно.
То, что я чувствовал три последних месяца, находясь рядом с ней, и называется счастьем. Настоящим счастьем.
И меня внезапно осенило, что по своей интенсивности чувство утраты, посетившее меня прошлой ночью, было равносильно ощущению безграничного счастья, когда она была рядом. И оба чувства несли в себе испепеляющий жар, подобный страсти, что я испытывал к ней. То были те самые крайности, которых мне так не хватало до встречи с ней.
Такое я переживал лишь в далекой юности: все эти бури, бушевавшие в моей груди, до того как я сник под бременем успеха и славы. Я и не подозревал, до чего же мне не хватало настоящих эмоций.
Я будто снова стал молодым — волшебное и одновременно пугающее состояние. И на секунду я посмотрел на происходящее словно издалека и задумался над тем, буду ли я впоследствии сожалеть об упущенном — и, наверное, последнем — шансе снова ощутить радость любви и горечь разлуки. И в эту минуту, испив любовный напиток, отравленный страхом и плохим предзнаменованием, я почувствовал себя живым — живым, как никогда.
Белинда, возвращайся скорее!
Напольные часы пробили пять, а ее все еще не было. И мой страх потихоньку усиливался. В доме было темно и холодно, но я не мог заставить себя встать, чтобы включить свет.
Я еще раз посмотрел в окно в тайной надежде увидеть, что она бежит по улице от остановки метро.
Белинды все не было.
А вот лимузин до сих пор здесь. Шофер спокойно покуривал себе, стоя рядом с машиной, словно ему было абсолютно некуда спешить.
Интересно, что он здесь забыл?
Неожиданно присутствие лимузина насторожило меня. Показалось подозрительным, если не сказать зловещим.
В детстве я ездил в таких машинах, причем исключительно на похороны два-три раза в год. И для меня они стали символом смерти. И была некоторая ирония судьбы в том, что именно эти роскошные черные монстры возили меня на радио- и телестанции, в редакции газет, на официальные обеды и встречи с читателями — словом, на мероприятия, неизбежные во время стандартного писательского турне.
Терпеть их не могу за то, что они такие мрачные, громоздкие и чем-то напоминают гробы или коробочки для ювелирных украшений с бархатными подушечками.
Внезапно у меня внутри все похолодело. Нет, это просто глупо. Детективы не выслеживают тебя в лимузинах.
Пробило шесть. Шесть ударов — и снова тишина. За окном еще вовсю светит солнце.
Я решил, что подожду еще час, а потом попытаюсь разыскать Джорджа Галлахера. У него должны быть хоть какие-то наводки.
В холодильнике ничего стоящего. Пожалуй, надо сходить за стейками. Последний ужин вдвоем перед долгой дорогой. Нет. Уходить нельзя. Нельзя уходить из дому, не дождавшись ее.
Внезапно тишину разорвал телефонный звонок.
— Джереми!
— Белинда, я с ума схожу! Где ты, моя дорогая девочка?
— Со мной все в порядке, — ответила она дрожащим голосом. Ее было плохо слышно, и, если судить по шуму, похожему на звук прибоя, звонила она из телефонной будки где-то на берегу.
— Белинда, я приеду и заберу тебя.
— Нет, Джереми. Не надо.
— Белинда…
— Джереми, я знаю, ты рылся у меня в шкафу, — запинаясь, произнесла Белинда. — И смотрел мои видеокассеты. Ты даже не потрудился их перемотать…
— Да, солнышко, это правда, и я не собираюсь ничего отрицать…
— Ты разбросал по полу мои вещи. И…
— Знаю, дорогая. Я виноват. Очень виноват. Я еще кое-что сделал, чтобы выяснить, кто ты такая. Задавал вопросы, провел расследование. И ничего не хочу отрицать. Но я люблю тебя. Я люблю тебя, и ты должна понять…
— Джереми, я никогда не врала тебе о себе…
— Знаю, любимая. Это я плел паутину из лжи. Но выслушай меня, пожалуйста! Теперь у нас все будет хорошо. Мы можем прямо сегодня вечером уехать в Новый Орлеан. Как ты и хотела, мое солнышко. И мы будем далеко-далеко от тех, кто тебя ищет. А тебя действительно ищут, Белинда, ищут!
В ответ раздались лишь сдавленные рыдания.
— Белинда, послушай! Мои вещи уже собраны, картины погружены в мини-вэн. Только скажи «да» — и я положу в багажник твои чемоданы. А потом приду и заберу тебя. И мы тут же отправимся в путь.
— Джереми, ты должен хорошенько подумать. — Теперь Белинда плакала, уже не скрываясь. — Ты должен быть уверен, потому что…
— Я уверен, моя дорогая девочка. Я люблю тебя. Белинда, для меня существуешь только ты! А все остальное не имеет значения…
— Джереми, я не собираюсь больше о них говорить. Не хочу ничего объяснять, вытаскивать на свет божий или отвечать на вопросы. Не желаю. Категорически не желаю.
— И не надо. Я от тебя этого и не жду. Клянусь. Но пойми, солнышко, даже с учетом того, что я сделал, между нами больше не должно быть никаких тайн.
