На губы набежала слабая улыбка.
Витя очень явно чувствовал свою ответственность за случившееся; говорить на эту тему не приходилось, однако Лизавета в том не нуждалась — видела и так. И — странное, наверное, дело — вовсе его не винила. Почему, понять не могла, да и не пыталась. Простила давно, вот и весь, наверное, ответ.
Осознание рождало в душе отчаянный страх — Витя пошёл по краю. Былая страсть к фарцовке не прошла даром, и, если у Лизы получилось вырваться из заманчивого круговорота, то у него — нет. И Витя отчаянно рвался дальше, желал большего, не понимая, что дорожка давно уже стала кривой. Отчасти понять его можно — времена настали слишком тяжёлые, и за каждую копейку приходилось рваться на куски. Однако честность поступков рисковала навсегда остаться позади, и Лиза боялась, что однажды её Витя переступит незримую черту навсегда. Потому что на том пути, который он выбрал, рано или поздно всегда появляется нечто, что делит жизнь на «до» и «после», не оставляя шанса отступить. А самое страшное — Лиза понимала, но верить отчаянно не желала, — что Витя бы не отступил. Никогда. Даже если бы шанс представился.
А что она? О том и рассуждать толком не приходилось, потому что уверенность оказалась непоколебимой — она бы осталась с ним. Быть может, сумела бы устоять, не нырнуть в омут с головой вновь, потому что из-за неё уже погиб Юрка, потому что её рвение уже привело к самым страшным итогам. Но она бы не смогла оставить Витю.
Той ночью он признался ей в любви. Вновь и вновь вспоминая, как негромко и хрипло звучал его голос, Лиза чувствовала неуёмную дрожь во всём теле и понимала, что ждала этих слов всю жизнь. И сейчас уверенность зрела в душе: стоило только ему позвать её с собой — и она бы пошла. Всегда была бы если не рядом, то чуть позади, но ни за что бы не отступила.
Замыленный взгляд скользнул к фотографии. Та девочка в джинсовой куртке даже представить не могла, что с ней случится к девяносто первому году. Авария, гибель самого близкого друга, кома, шрам от трепанации, который так удачно можно найти среди пышной копны волос, если только знать, где прикасаться — всё стало обыденностью, Лизиным прошлым, настоящим и будущим. Слишком ярки отголоски, и вряд ли они когда-нибудь потускнеют. По крайней мере, врачи и результаты обследований говорили именно об этом. Глядя на снимок, Лиза вдруг впервые задумалась: смогла ли она отказаться от всего, что имела тогда, чтобы не оказаться в своей нынешней ситуации? И понимала лишь одно — смогла бы.
Лишь бы Юрка остался жив. Лишь бы отношения с Витей не закончились крахом.
Давно знакомая горечь таблеток сменилась не менее привычной прохладой воды. Поморщившись, Лиза приложила ладонь к губам и медленно вдохнула. Если бы только она не села тогда к Юрке в машину! Если бы только отказалась от его предложения — он бы один, верно, тоже никуда не поехал. Она могла сберечь сразу несколько судеб, а в итоге поддалась мимолётной слабости.
И теперь всё, что ей оставалось — как можно серьёзнее относиться к собственному здоровью, чтобы прожить подольше. Это единственное, что она могла сделать для Юрки. Именно поэтому ей никогда всерьёз не приходило в голову сделать то, чего так страшилась мама — наложить на себя руки. Слишком просто. Слишком трусливо.
А теперь ей и подавно нельзя сдаваться — потому что в её жизни вновь появился Витя. Потому что ей страшно за него, потому что он совсем рядом. Потому что он рискует оказаться на самом краю, а она могла вовремя схватить его за руку и удержать.
Тихонько выдохнув, Лиза посмотрела на тёмное ночное небо. Один-единственный вопрос застрял под горлом, и озвучить его, даже самой себе, даже шёпотом, отчего-то не хватило смелости.
Как ей уберечь Витю?
Комментарий к Драббл, G. Лиза, 1991-ый год.
Обо всём и ни о чём одновременно. Просто нахлынуло что-то.
Пусть будет здесь – как напоминание о Вите и Лизе; как доказательство того, что именно «Живи и помни» послужил самым резким толчком к моему развитию как автора. Думаю, это особенно видно, если сравнить мой нынешний слог и тот, что был в самом начале. Пусть многое, если не всё, во мне поменялось, в том числе касательно самой работы и первоисточника.
Любовь к этой истории подтверждена годами.
Завтра в своём паблике https://vk.com/jane_lana_doe я опубликую небольшую историю о том, как «Живи и помни» появился на свет, что послужило предпосылкой, как он повлиял на меня, и что я думаю о нём сейчас, когда с момента публикации эпилога прошло (подумать страшно!) больше четырёх лет. Поэтому, если вам станет интересно, милости прошу.
========== Драббл, R. Витя, 1998-ой год. ==========
Комментарий к Драббл, R. Витя, 1998-ой год.
Тем, кто до сих пор любим.
Совершенно спонтанная зарисовка, написанная буквально за полтора часа под огромным впечатлением от того, что история Вити и Лизы до сих пор находит отклик во многих сердцах. Мой вам поклон.
Также спешу сообщить, что работа претерпела небольшие изменения. Подробнее о них вы всегда можете прочесть здесь: https://vk.com/wall-151001705_328.
Пустынная квартира впервые давила безмолвием так сильно.
Витя сидел в гостиной на диване — в одном халате, с початой бутылкой виски в руке — и тупо пялился в стену напротив. Разбитая губа мерзко саднила, каждый глоток отдавался резкой болью, от которой уже порядком надоело морщиться, но попытки напиться не оставлялись. Да только вот не брал алкоголь, как ни сильны были старания забыться.
Сегодня днём они могли встретиться.
Мысль вызывала скупую ухмылку. Всего пару часов назад он, Витя Пчёлкин, стоял на краю собственной жизни — в холодной сырой яме и под прицелом десятка автоматов. Стоял, понимая лишь две вещи, и обе они вызывали волны хладного ужаса, бившегося на подкорке. Первая — бежать ему некуда, у СОБРовцев все автоматы заряжены и взведены. Так что из ямы путь существовал лишь один. Вторая же мысль сливалась с первой в какой-то чудовищный коктейль, целиком завладевала остатками разума.
Они с Лизой впервые за долгие годы оказались слишком близко.
Выстрел, мгновение, и они оказались бы вместе. Осознание этого сводило с ума, а теперь, когда всё осталось позади, когда расстрел каким-то чудом оказался ложным, Витя волей-неволей возвращался к странным и совершенно безрадостным мыслям. За минувшие семь с лишним лет Лиза превратилась в тень — далёкую, недосягаемую для него, но неотступно следовавшую рядом, а теперь же получалось, что…
Оберегала?
Витя хоть и крещёный, но в высшее провидение не верил, крест почти не носил. На шее много лет оставлял только цепь, которую Лиза подарила ему однажды. Не мог снять, даже не думал о том всерьёз ни разу. Да только вот сейчас, когда тепло пустынной трёшки расслабляло тело и возвращало в суровую реальность, не мог найти объяснения иного. Что стоило автоматчикам довести дело до конца? И искали бы их — троих «новых русских» — в загородной лесополосе чёрт знает, сколько времени.
А ведь сколько раз до сегодняшнего дня он, Витя Пчёлкин, стоял на пороге смерти? Если начинать считать, то пальцев рук не хватит. И каждый раз как будто отводил кто-то, отмаливал. Смерть блуждала совсем рядом, но не подступала ближе, чем жалкие часы назад. Вите вдруг захотелось думать, что это Лиза отмаливала, не позволяла встрече состояться раньше положенного. Да только вот когда оно, это положенное, настанет?
Готов ли Витя к этой встрече? Нет.
Ответ приходил на ум моментально, и иного не существовало. Вите мало, чем гордиться в жизни, но расставаться с этой самой жизнью он не был готов. Потому сейчас, скупо усмехнувшись, одними губами проговорил скупую благодарность.
Спасибо тебе, Лиз. Спасибо, что не сейчас.
Пошатнувшись, встал с дивана, вновь прихлебнул виски и неспешно прошёл в коридор. У спальни остановился, вгляделся в тёмную комнату. Скольких девок повидали эти стены? Скольких ещё повидают? Витя бы всё отдал, чтобы рядом была не вереница случайных безотказных любовниц, а лишь одна. Лиза почему-то довольно легко представлялась ему здесь — в коридоре, в спальне. Причём не двадцатиоднолетней девушкой даже, а взрослой, состоявшейся женщиной, сильной, способной принять его всего, со всей выбранной им жизнью, и любящей, несмотря ни на что. Его одного любящей. К её ногам Витя без раздумий бросил бы весь мир.
