В предстоящем походе на варваров мы наберём ещё рабов и рабынь с детьми, и всех их будет много, и состояние твоё увеличится так, что ты станешь крупнейшим рабовладельцем в городе на радость всем домочадцам твоим.
Прикажи только рабам своим через Таррву пристроить новые каморы для будущих рабов и рабынь с детьми, то-то высокорожденный отец наш будет рад новым рабыням, познает их и зачнёт им детей - народятся будущие, новые рабы тебе! Много будет рабов и рабынь, и детей их в доме твоём, о Господин мой!
Северус внимательно выслушивал словоизлияния Квотриуса, стараясь, наконец, полностью войти в роль крупного рабовладельца. Что ж, конечно, основной целью будет разыскать среди племён и родов х`васынскх` победителя, и привезти его сюда, в «свой» дом, чтобы вместе обдумать пути возвращения домой, в двадцать первый век, да не в сороковые или, к примеру, шестидесятые годы века двадцатого, или же в конец девяностых, во второе мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года, в день Битвы за Хогвартс. Тогда ведь либо Поттер ещё не родился, либо будет два идентичных снаружи, но с прямо говоря, разной… духовной начинкой Северуса Снейпа. Временной парадокс недопустим. Нельзя встречаться со своим двойником, от этого могут произойти… Да, много, чего невероятного может случиться. И допускать это недопустимое нельзя.
Но ему, человеку двадцатого, да уже двадцать первого века, хотя Снейп и считал себя человеком именно конца двадцатого века, и в голову не пришла такая естественная мысль человека века пятого, как не просто допросить пленников под Веритасерумом, но и обратить их, прежде свободных, в рабство.
- Да не забыл ли ты, Квотриус, за нашими любовными игрищами, что я - пришлец не от дикарей, но от народа многоучёного, не знающего рабства, из, - Северус понизил голос, - будущего?
И что всё богатство, рабы и роскошь будут сопровождать, к счастью, не мою, но твою, теперь уже к твоему счастью, жизнь?
О, Квотриус, неужели нас связывает только плотская любовь, хоть и взаимная, и разделённая, с принятыми и отданными дарами - сердцем и душой?! В остальном же, кроме тяги к чтению, ты так отличен от меня потому, что разделяет нас глыба времени!
- Брат… возлюбленный… Северус! Я, говоря словеса те о рабах и приумножении богатств дома, Господином которого ты сейчас являешься, думал только о том, что… быть может, ты… останешься здесь, со мною, ещё хотя бы на годик - другой, чтобы мы могли быть счастливы всё это время.
Хотя бы это, такое короткое время, Северу-ус!
Прости, если оскорбил я тебя словами моими, но не ведаю я, как можно обходиться без рабов и колонов. Так научи же меня!
- Опомнись, брат мой Квотриус, такого не может быть.
Это знание излишне для тебя - свободного человека патрицианской крови.
Пойми - я вовсе не собираюсь переделывать или ломать ваши сложившиеся обычаи, это… Это вторжение в ход настоящей, реальной жизни многих сотен тысяч людей - патрициев, граждан, колонов, рабов. Сейчас ваше время, время патрициев - Господ надо всеми во всём и вся, что и кто в доме, что и кто в поле, не моё, брат мой.
Как только мы найдём тех, кого я так ищу, а после, обучив тебя нескольким магическим заклинаниям, что не займёт много времени, ибо ты весьма прилежен к учению чародейского искусства, мы все, принадлежащие… тому миру, тотчас покинем место это и время.
Но мне пора, Квотриус. Надо подкрепиться перед важными делами.
И, не желая вглядываться в застывшее в маске скорби лицо Квотриуса, не поняв даже, какую глубокую рану он нанёс сейчас брату своими словами, Северус, обуреваемый своими мыслями, покинул опочивальню брата.
- А, может, не думать об этих несчастных унтерменшах, а просто жить и любить, быть любимым? - думал Снейп, идя на кухню за хлебами. - Да, пожалуй, это единственный выход… пока я здесь, а не снова навеки одинок в своём «настоящем» времени, мечущийся по роскошной, но одинокой постели, на мягком матраце, в мягких подушках прячущий слёзы, скидывающий с разгорячённого тела одеяло графских цветов, онанирующий и кричащий во тьме ночной, а ведь в подземельях всегда темно, имя Квотриуса, вспоминающий каждое мгновение нашей такой короткой, горячей, страстной, неправильной любви, любви двух мужчин…
… Тох`ым лежал под телегой с перевозным домом - шатром х`васынскх`, которую разгружали остальные рабы Истинных Людей, почти без сознания. Только боль не давала лишиться его вовсе. Теперь он чувствовал неимоверную боль в груди, каждой царапинке и ссадинке, в разодранной спине. Особенно горело исколотое сучьями лицо - у Тох`ыма была слишком нежная, почти девичья кожа, конечно, загрубевшая за четыре года нахождения под открытым небом и летом - в зной, и зимой - в мороз. Но у него была одежда, которой он иногда укрывал и себя, и Х`аррэ с головой. Они поджимали босые ноги и закутывались в почти тёплый, к сожалению, весьма дырявый, кокон. Уже продырявилось за эти годы дождей, снегов и ветров, тяжёлой работы постоянно носимое багряное одеяние во многих местах, а уж после избиения-то…
Рабы пока не трогали Тох`ыма, даже Рангы не приставал, чтобы Тох`ым не разлёживался тут, у них под ногами, а подключился бы к общей работе. Напротив, все были преисполнены жалостью к столь терпеливому товарищу, перенёсшему такие муки, молча, без единого стона, да ещё и смотревшего при этом в глаза вождю, лишь раз опустив их, и то, даже, не после ударов мечом по голове, таких болезненных. Словно ему на ухо кто шепнул, он даже голову тогда повернул-то, чтобы, значит, лучше расслышать, но вот кого? Неужели брат Вуэррэ заговорил с Тох`ымом, вопреки всем законам похорон Истинного Человека - воина? И о чём говорить благородному хозяину с будущим, в той, другой жизни, конечно, посмертным рабом? Да ещё и, по всеобщему пониманию, как-то убившего его брата, захотевшего ничтожного раба при жизни?
Вечернее происшедствие начисто стёрло из их короткой памяти утреннее избиение Тох`ыма бичом под присмотром вождя, но Тох`ым и Х`аррэ помнили - Тох`ым - про неизведанную боль ударов с оттягом, рвущим его драгоценную одежду, и оба - про проснувшееся у Тох`ыма, не подходящее рабу чувство гордости, которым могут обладать только воины Истинных Людей, но уж никак не их раб. Рабу даже в имени отказывают, давая кличку, вот, как Тох`ыму и Х`аррэ дали. Помнил же Тох`ым, что хоть имя, но было у него, только вот остальное плохо помнил, но ведь вспоминал же.
Тох`ым страстно хотел испить родниковой воды, из того ручейка в лесу, который он нашёл, собирая хворост для погребального костра. После… того наказания у него горела спина, и бросало то в жар, то в холод, но чаще в жар, поэтому как же счастлив, словно дитя, был Тох`ым, напившийся ледяной, остужающей, кажется и горящие рубцы на спине, воды, свежей, пахнущей ещё не перепрелыми опавшими листьями из того, ярко искрящегося радужными цветами в разрывах развесистых крон деревьев, ручейка.
