Провал на тестинге, не так уж ты и хорош в социальной инженерии, господин Гросу.
— Жила, — охотно подтвердила я, — только у тебя снова подмена понятий. Ты же явно выяснил, чем Рэм занимается. Гроссмейстер. Сам он нихуя ничего не делает, у него есть загон баранов, которые на бартерной основе ему деньжата отваливают за то, чтобы он свел их с желательными людьми. Есть полубизнесмены, которые считают его вестником оптимизма и платят ему, чтобы он сливал вовремя интересующую инфу из околоправительственных кругов, но это нечасто и только если Маркелов уверен, что ему это никак не аукнется. У него есть загон марионеточных клоунов, развлекающих публику на политтрибуне, с хайпа он денег состригать умеет не хуже Ульки моей. У него есть подкормленные шавки, которые по его команде кому-то надоедают, ему отваливают бабла, и он делает вид что договорился, на самом деле дав воспитательного пинка своей шавке и вновь посадив ее на цепь. Чуешь разницу между собой и ним? Он не тетку из Воронежа обкрадывает, снимая у нее, может быть последние два косаря с карты. Вообще, если совсем уж честно, то мы с ним оба шлюхи, на том и сошлись, наверное. Только я, прости за откровение, пиздой торговала, а он своей беспринципной гибкостью и умением вовремя поставить раком дебилов с деньгами ради других дебилов с еще большими деньгами. Беспринципность она разная бывает, Марин. — На твоей стороне сейчас деньги, сила покровительствующей власти, коррупция. Система сгнила насквозь и такие как ты думают, что вы избранные, вы под защитой, вы ведь самые умные и незаменимые, а факт в том, что всегда приходят новые. Ты же говоришь, что у тебя одна из самых мощных скам-команд. Во множественном числе, значит, таких как ты немало. Завтра заблистает на сцене очередной самородок, готовый за копейки ебашить… о, еще момент в памяти всплыл. Помнишь наше первое псевдосвидание в трактире Некрашевича, которое закончилась еблей в туалете? — улыбнулась, с отдаленно садистским удовольствием наблюдая иронию в сплетении со злостью в обжигающем карем бархате. Эка как сильно мы правду не любим, оказывается… — я пришла, когда вы с Темой трещали с интересными и самого серьезного вида дядечками. Тёма потом все переживал, что много вы им процентов башляете. Так вот, с такого все и начинается. Вы в себя верите очень, за всеми вы следите, и вообще самые умные и мощные, а вскоре появятся на горизонте такие же умные, с голодными глазами и готовые пахать за копейки, понимаешь, чем все обернется? Поучись у Рэма, Мар, он всегда в тени, и вот тогда ты незаменим.
Секунда и второй его ожидаемый провал — самообладание все-таки утратил. Я заблуждалась, когда думала, что я к этому готова. Когда намеренно добавляла выверенный сарказм в интонации, говорила с прохладной иронией, ударяя по болевым точкам. По болевой точке. Чтобы вывести в бешенство, когда он перестанет контролировать и фильтровать то, что говорит. Прокол с осуждением проститутки был первым этапом, подготовительным ко второму, и я действительно была уверена, что готова. Однако… глядя на лицо, такое знакомое, глядя в глаза в которых растворялась, видя как все это искажается, уродуется яростью, балансирующей на тончайшей грани с ненавистью, внутри все содрогнулось. Сжалось и истошно завопило остановиться и остановить. Необдуманно, на защитном рефлексе, все еще оберегающем запятнанные кровью нутра осколки надежды. Дурная бабская натура… Взятая в тиски. Когда прямо смотрела в глаза, в которых отчетливо, обжигающе светилось «ты предала меня». Смотрела, ощущая как холодны руки на моих коленях, усилием удерживаемые от дрожи, когда внутри отпечатывалось то, что неистовством полыхало в глазах и Мар как-то очень по звериному оскалившись хлестнул:
— Может быть, если у тебя такие мысли о бывшем, то ты сама себе врешь, Соня? Первые проблемы — к нему. Заглотила факт его гнилого поступка, когда он прислал мне видео как вы в машине тискались и мне в глаза сидела и как равнодушная, наигравшаяся сука говорила, мол, ну да, ну было, ну сосались. Меня тогда это еще поразило… вот так, в один щелчок пальцев, так просто говорить. Так просто врать… а потом ты на мне висла, умоляя ничего ему не делать. Уж не потому ли, что не хотелось… — понизил голос и ударил словом, — чтобы твоему любимому бывшему мужу счет предъявили за его шакалье поведение? И все твои заходы с вопросами издалека об итогах этой ситуации… интересная ситуация складывается, ты мне постоянно врала, а мудак все равно оказался я и мне бы у твоего Маркелова еще и поучиться надо. Я вообще сейчас не уверен, что тогда, у тебя в квартире, когда ты на мне висла в любви признаваясь, ты снова говорила правду. Ты же постоянно лжешь. И часто получается, чтобы выгородить его. И вот докажи мне, докажи, Сонь, что тогда, когда этот урод у салона мне ультиматум двигал… вы же тогда рядом стояли, хуй знает о чем говорили пока мы не приехали, может быть, ностальгия твоя любимая накатила, и все это… это снова ложь, повод меня бросить и с чистой совестью побежать к нему. Ну так ты скажи прямо, хули ты мне тут нотации читаешь?..
Смотрела в его глаза, приподняв уголок губ. Не пытаясь проглотить ни комок в горле, не подавить шум крови в ушах. Пытаясь подавить единственное желание ринуться к нему, чтобы ударить. Наотмашь. Со всей силы, которая сейчас сворачивала внутренности. Душу. Я впервые поняла, что значит выражение «душа болит». Состояние, когда хочется закричать, убежать, спрятаться и со всей пугающей ясностью понимаешь — не поможет и еще не скоро спадет тошнотворная яркость боли, потому что вот этот взгляд, которым на тебя сейчас смотрят, он еще очень долго будет питать боль, будет бередить порезы эхом слов, в которых он уверен, потому что взгляд… почти презрение. А он не понимает, чего ради это все…
Вдох. Глоток. Выдох. Усилием заслон на ощущениях, потому что либо сейчас, либо никогда…
— Если бы этот твой бред был бы реален, — утомленно прикрыла глаза, — я бы была в курсе того, чем он тебя шантажировал, Мар. Ты требуешь от меня не лгать, ты постоянно меня обвиняешь во лжи, а сам?.. — посмотрела на него, приподнявшего бровь, а в глазах снова эта же выражение. — Ты ведь только сейчас мне рассказал все… и все равно не полностью. Чем ты его шантажировал, что Рэм только околонамеками обошелся? Ну же, мы же с тобой начистоту, давай уж до конца.
— И вот оно подтверждение, — в глазах неверие и уже окончательно утверждаемое презрение. Полосующее воющее нутро. — Рэм-Рэм-Рэм… у нас с тобой проблемы сейчас, а у тебя мысли о бывшем?.. Ты вообще понимаешь, что ты делаешь? Что ты говоришь? Я же тебе душу всю открыл, сука… я же тебе такие вещи рассказал, о которых вообще никто не знает… — его кожа болезненно бледна, выдох неровный, и у меня в голове стучит только одно «нельзя реветь, не сейчас!», — ты мне в очередной раз плюнула в душу и снова о бывшем… Ебать, блять… — качая головой, тихо хрипло рассмеялся, взгляд вообще нехарактеризуем, просто полосует сильнее. А я сижу и смотрю, сдерживаясь из последних сил.
Не скажет. Он не расскажет про это, ясно как день. Отвела взгляд, закусывая губы до боли, будто она могла перекрыть ад внутри… И вроде все понятно — он не понимает и не принимает то, почему я считаю его деятельность неприемлемой. Не понимает и не хочет понимать, что он зависим, что он наебывает прежде всего самого себя. Он разочаровал, умом я понимаю, что здесь снова нужно выбирать себя, только на этот раз это сделатьоказалось гораздо болезненнее, как и сосредотачиваться на мысли, что всегда нужно выбирать себя, ибо нихера хорошего не выйдет, когда выбираешь мужика, да еще и заблудившегося в собственной философии.
— Ты мне показал, — кивнула, окидывая взглядом пустые столы. — Рассказал. Я выбор сделала. Не надо было предоставлять это право, если тебе так претит исход, это не очень умно. — Поднялась на неожиданно слабые ноги, а в голове головокружение, будто пьяная. Опьянеть можно и от эмоций, вот что я сегодня еще узнала, помимо значения выражения «душа болит». Узнала… Ощутила. Боковым зрением увидела как тоже встал, и бросила, — ты прав, наверное, по Рэму еще не отболело. Его номер я наизусть знаю, твой нет, тоже показатель. И если сейчас посмеешь вынудить остаться… я не твоя вещь, и я уже научена.
