Мне показалось, что мы чем-то похожи: оба целые снаружи, но разломанные внутри. Есть ли в её жизни человек, которому может полностью доверять? И способна ли она вообще на доверие хоть кому бы то ни было? Не уверен. В её глазах застывшая, зацементированная боль, и это мне показалось таким знакомым, таким родным, что захотелось помочь, хотя бы просто выслушав, ничего не требуя взамен. Но позволит ли она? И на самом ли деле мне это нужно?
А ещё у неё потешный сын, который по секрету, когда мама отвернулась, поведал, что папы у них нет. Помнится, Фил послал тогда пару самых выразительных из своих взглядов в мой адрес, но я сделал вид, что не понял его намёков. У всех моих друзей одна общая идея фикс на всех: пристроить Арчи в хорошие руки. Наверное, изящные руки Кристины показались Филу подходящими для таких целей. Небось, Фил размечтался, как она возьмёт вожжи и оттащит меня в светлое будущее. Смешно, право слово.
Но то, что папы у них нет, я запомнил.
Хотя то, что с ними под одной крышей никто не живёт, разбрасывая по всем углам грязные носки, не говорит, что в жизни Кристины нет постоянного мужчины. Не может такая девушка быть одинокой — это просто преступление с её стороны. Такие красавицы должны пробираться сквозь лес восторженных поклонников, а не проводить свою жизнь, возложив на себя крест одиночества.
— Эй, что с тобой? — Фил бьёт меня по плечу, от чего морщусь, потирая ушибленное место. Дури в этом дрыще многовато, конечно. — О чём задумался? Когда ты с таким видом сидишь, уйдя с головой в мысли, мне становится не по себе.
Мы находимся в "Ржавой банке" — мастерской, что обоим заменила дом. Это наше детище, наша гордость — место, за которое не стыдно. Здесь всегда хорошо и уютно: тепло в любое время года, пахнет спиртом, кожей, машинным маслом и свободой. Нам ничего больше не нужно для счастья, как и большинству из наших друзей, что слетаются сюда денно и нощно. Их манит покой, который они могут здесь обрести, понимание и возможность быть самими собой. Таким людям, как мы большего и не нужно.
— Да в порядке со мной всё, — стараюсь изобразить полное безразличие, чтобы пресечь на корню все дальнейшие расспросы. Представляю, каким идиотом ему кажусь, изображая из себя мистера Равнодушие. Никогда мне не удавалось обмануть Фила, сколько бы ни пытался. — Не обращай внимания, просто немного устал. Но, в общем и целом, всё просто зашибись.
Филин смотрит на меня, чуть сощурившись. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать: он мне не верит. Я сам виноват: слишком часто заставлял его в последние годы волноваться. Неоднократные попытки изменить что-то в себе, стать прежним, завязать с шатаниями по разномастным притонам неизменно заканчиваются провалом. Раз за разом Филин едет вытаскивать мою задницу из разной степени фатального дерьма, каждый раз на утро обещаю ему, что это было в последний раз, однако наступает ночь, и я слетаю с катушек, будто в меня бес вселяется. Мне порой до чёртиков стыдно, но после смерти Нат не могу ничего с собой поделать, как не пытаюсь. Или просто недостаточно стараюсь?
— Повторяю: всё нормально со мной, не парься. — Поднимаюсь с дивана и направляясь в кабинет. — Сейчас вернусь, не скучай.
В спину мне несётся злобное шипение и мат: Филин знает, зачем направляюсь в нашу общую вотчину. Точно не для того, чтобы заняться текущей отчётностью, нет. Мне нужен бар, и только он. О делах буду думать завтра, но сегодня хочется разогнать кровь, пустив по венам зелёного змия.
Вернувшись, ожидаю увидеть перекошенное в гневе лицо, но взамен наблюдаю блуждающую улыбку на его лице и взгляд, устремлённый в экран телефона. Сто процентов не обошлось без его любимой Птички — девушки, которая так неожиданно ворвалась в жизнь моего лучшего друга. Благодаря ей он стал чаще смеяться и вообще выглядит счастливым, а это дорогого стоит — за это я готов терпеть её, хоть она ещё та любительница морали читать.
— Что пишут? — спрашиваю, протягивая Филу запотевшую бутылку, которую тот машинально берёт в руку. Длинные пальцы сжимают горлышко, но пить не спешит. — Наши рубежи всё ещё под надёжной защитой? Ядерная зима откладывается? Сексуальные скандалы вышли на новый уровень?
— Птичка прислала фотографии с шоу, — произносит, не отрывая взгляд от экрана. — Очень любопытные фото, между прочим.
Его девушка — неплохой фотограф, но её чёртовая привычка везде таскать с собой камеру и фотографировать своего ненаглядного Фила, а с ним и всех нас заодно, иногда до коликов раздражает. Уже две выставки с нашими рожами сварганила и всё никак не успокоится. И, главное же, ходят, смотрят, ахают и охают над нашими портретами, сумасшедшие какие-то ценители искусства. Мне-то пофиг — пусть хоть до дыр засмотрят. Но некоторым из нас такая петрушка весь салат портит. Брэйну, например, бабы прохода теперь не дают, даже какой-то замызганный фанклуб организовали, где, наверное, при свете полной луны заклинают Богиню Плодородия подарить им страстную ночь с татуировщиком. Шагу теперь ступить не может, чтобы на его шее не повисла очередная истеричка. Скоро будут трусами его забрасывать. И не то, чтобы он кому-то хранил верность или берёг свою девственность для особо торжественного случая, но такая популярность тяготит его. Он у нас — самец и хищник, любит сам выбирать, с кем на простынях кувыркаться. Когда сами гроздьями висят, его не вдохновляет.
Правда, клиентура в его тату-салоне увеличилась в разы, но и это не приносит ему удовлетворения, потому что сейчас слишком часто предлагают расплатиться натурой за работу. Наверное, он скоро на лбу себе наколет предупреждение, что секс — валютой не является, и голые сиськи так себе оплата, тем более для Брэйна.
— Даже смотреть не буду, можешь не уговаривать, — говорю, прежде чем сделать глоток пенного. — Чего я там не видел? Своей физиономии мне и в зеркале хватает поутру, другие морды уж на подкорке записаны, захочу забыть — не выйдет. Так что сам любуйся, я не против, но меня в это не впутывай.
— Чего так? — усмехается Филин, искоса на меня поглядывая. Что-то мне совсем не нравится его хитрый прищур. — Неужели совсем нет желания? Мне казалось, что ты не откажешься.
— Неправильно казалось. Да и толку смотреть, если и дохлому ежу понятно, что я на этих фотках самый из вас раскрасивый красавeц? Вы все мне и в подмётки не годитесь, настолько я прекрасен. — Делаю ещё один глоток пива, наблюдая поверх бутылки, как Фил расплывается в улыбке. Всё-таки хорошо, что он встретил Агнию и научился снова улыбаться даже моим тупым шуткам. — А так как я не нарцисс, то и смотреть не буду — оставлю это занятие тебе.
Фил уже откровенно хохочет, откинув голову назад. Под кожей на горле трепещет кадык, а филин, вытатуированный на шее, кажется готов взлететь.
— Вот ты придурок, честное слово, — сквозь смех говорит и утирает слёзы.
Фил так громко и заливисто хохочет, что бутылка чуть не выскальзывает из его рук. Он чудом удерживает ее, но пена, вылившись из горлышка, попадает на чёрные брюки, растекаясь пятном.
— Заметь: ослепительно красивый придурок. — Салютую ему полупустой бутылкой. — На всех выставках девчонки готовы мои портреты целовать до потери сознания. Да и сам знаешь, лысые нынче в тренде, поэтому я не только охрененно хорош собой, но ещё и жутко стильный чувак.
— И этот человек говорит мне, что он не нарцисс, — произносит Фил, пытаясь просушить пятно валявшейся рядом тряпкой, остро пахнущей растворителем.
— Всё правильно, — киваю с важным видом, чем заслуживаю очередной взрыв хохота. — Не понимаю, почему это тебя так веселит. То, что я чудо как хорош — непреложная и неоспоримая истина, факт, которому противиться бесполезно.
— Точно, идиот, — говорит Фил наконец, отсмеявшись. — Уверен всё-таки, что смотреть не хочешь? Мне кажется, кое-какие фото могут оказаться для тебя весьма и весьма любопытными.
Чего это он такой загадочный сегодня? Вроде бы, я голый зад общественности не показывал, никого по углам не тискал, других фокусов, так мне свойственных, не показывал, так на что там смотреть? Вёл себя тише агнца небесного, так что вообще не понимаю причину подобного ажиотажа со стороны Филина.
