— Я послушаю!
Ничего особого в хасках не было, Кейр любил их за сдержанность (совсем не жрали ресурсов) и неповторяемость (за многие часы не возникало ощущения надоедливых возвратов мысли).
— Кстати. Я как раз сегодня скачала новое. Три музыки: дуба дам, тыбы дым и… как его ещё… якцуп цоп! Вы слышали?
— Нет ещё.
Кейр догадался, что эти музыки были в поставленном им же, Кейром, сегодня апдейте базы.
Они, конечно, считают, что их сеть как-то невидимо связана с общецивилизационной, ну, канал медленный — но подключён… Принимают за людей каких-нибудь Людвиг-ботов… Да, чувство, что ты всё-таки изолирован — травмирует. Им вредно знать, что вся инфа оттуда-сюда приходит оказией, нарочными, чисто материальной почтой — поскольку зеро-трансфер считает информацию той же материей; да так оно и есть…
— …Ну, ладно, — вдруг заявила Айка. — Значит, так. Я точно знаю, что ещё чуть чуть — и вам до ужаса надоем.
— Да что ты!
— Ну правда! Так что, вы ходите, общайтесь, знакомьтесь! Если понадоблюсь — спросите, меня позовут. Я тут буду, никуда не уйду. Меня же назначили вам помогать… Просто надоедать не хочу.
— Ну, хорошо. Отдохнём друг от друга.
Айка отдалилась — держа инспектора в поле зрения, так что всецело отдохнуть от неё не светило; ладно, инспектор ещё не так уж и устал. За следующую четверть часа он отчаялся разобраться в топологии эспланады — зато окончательно уяснил здешний дресс-код: казуальная одежда — шорты, парадная одежда — любое иное, изыски по фантазии; если фантазия буксует — то парадные, с изысками, шорты. Как-то так.
Девушки порхали, стреляли глазками, здоровались — но больше жались в углы, как будто инспектор ввалился в клуб и испортил детям праздник («ничего, ничего, продолжайте!» — «д-да, мы продолжаем!») — ходит, улыбается… Высматривает что-то.
Высмотрел: всё же, по прикидкам, их здесь получалось поменьше сотни. И даже чуток поменьше, чем поменьше…
Кое-кого из припоминаемых по фото точно не было. Как минимум, не было близнецов — на Альтее Кейрис мельком глянул рианноновскую базу (где-то годовалой данности — оказия явно сачковала), полистал, конечно же, девок — и более других ему запомнились забавные близняшки, совершенно одинаковые: так вот, их не было. Неужели забрали, обеих? Жаль… На них ему было бы интересно глянуть вживую. Или, как Мерисцента, уроки делают?.. Ладно, разберёмся понемногу…
Где-то вдалеке мелькнул Рихтер с парой сослуживых тёток — нет, «про барышень» не к нему, а к Аахену (которого нет, конечно).
Всё же, пожалуй, эспланада не столь уж велика…
Кей вступил в шестиугольный ареал, где посекторно дуби-бумцало с особым упорством (в каждом секторе по-своему, но в едином ритме)… Девчонка, витоволосая, серебряно-блестючая, вроде даже представленная; как же её звали — ну, как-то звали — подскочила и резко выпалила:
— Музыка — фигня!
— Да, возможно.
— Я слушаю старую музыку! Совсем старую. Тогда люди её вручную писали. Эти музыки имеют ограниченную длину, представляете? Кончается — и всё!
— Я знаю. Группа людей работала год, чтоб сделать час музыки. Представить — немыслимо. Сейчас никто не возьмётся за такое.
— Старые музыки вообще странные. Неровные очень. Но, если вникнуть — сильные, необъяснимые такие вещи!! Раньше люди много думали. У них было много проблем. Поэтому даже над музыкой думали, как над важной проблемой… Я это так понимаю.
— Да, наверное.
— А пойдёмте… вон туда! — и она (игнорируя чьё-то сзади «Рейка, ну тебе, как всегда, больше всех надо?!») поволокла инспектора в аппендиксный закуток, где двое мальцов ковыряли некую визорную блок-схему (на Рейку отреагировали с вежливой опаской). — Вот! Здесь залиться можно… Я свою музыку сочинила. Цупа цап называется… — по залитии (с Рейкиного мобика) в ушах настырно зацупало, затем ринулось оголтело цапать… — Не очень сложная, да… И дальше пока не придумала. Поэтому есть конец! А ещё я сипучки собираю. А вы сипучки не собираете?
— Нет.
— Жаль… А то б махнулись… Ну ла-адно, идите к остальным, а то они совсем на меня озвереют…
Кейр не стал спрашивать, что такое сипучки — уж больно цупало… Скрылся в тенистую галерею, сел на бортик меж розодендронами — но к нему тут же подплыла фиолетово одетая томная брюнетка с нетипично длинными, старательно волнис-тыми волосами:
— Здравствуйте, Кейрис. Меня зовут Феликса.
— Рад видеть.
— А вот мне сказали… Третий ранг пилота — самый низкий?
— Конечно же, ниже некуда.
— А вот у нашего Нормана второй…
— Ещё бы. Вдобавок, он — орбитальный пилот, я — галактический.
— И что это значит?
— Я — худший из лучших. Норман — среднейший из средних. Ранговость — это наше всё! Вы симпатизируете Норману, да?
Красотка неопределённо повела плечом.
— Увы, я с ним недолго общался. Но, я поддерживаю ваш выбор. Норману — чего передать?
— Н-нет, — открестилась жестом Феликса, срочно отошла.
Да ну… Все они дёрганые какие-то…
Довольно быстро стемнело — светило вытеснили светлячки-фонарики с плаванием голографических светоформ под потолком; утомлённый их кропотливым шевелением, Кейрис выбрался под открытое небо порассматривать звёзды — но и они затмевались, можно сказать, спецэффектом, очень напоминавшим классическое полярное сияние — что добавляло философский контраст в тёплую ночь; впрочем, цвета сияния тоже были какими-то тёплыми.
Подошёл Рихтер, представил явление:
— Та самая тропосферная ионизация.
Гордо улыбнулся, ушёл.
— Красиво, — поделился впечатлением Кейр с кем-то, на минутку вставшим рядом… То, стоящее, счастливо улыбнулось — но не нашлось что сказать, и опять же срочно куда-то делось…
В добавление к сиятельному зрелищу далеко справа, за чёрной скальной грядой, вычертилась яркая белая молния; вторая, третья… десятая, надоело считать — и наконец, пришёл размазанный гром. Это было далеко — но сильно.
Взамен Рихтера-разъяснителя рядом оказалась Айка, она успокоила:
— Грозы — там, на плато. Кстати, речку подпитывают… А у нас, если дождик — то дозированный, несильный.
— Угу.
Айка вновь отошла. Кейр вполне изучил спецэффекты, огляделся — его внимание к здешним небесным достопримечательностям, похоже, питало в публике гордость — подошёл к подсвеченному фонтанчику…
Девчонка, ранее озвученная, как Инносента (вот дурацкое имя!) — в кричаще-красных шортах, с голым пупком, хорошей грудкой, зачем-то завешенной бахромой — и с мальчишеской резкостью движений — решительно возникла, малиново улыбнулась (бледная кожа, медные волосы), кивнула на сияние:
