— Угомонись, брат! Прошу тебя, я не могу больше видеть твою боль. — Он выпускает меня из захвата и тут же прижимает к груди мою поникшую голову. — Мы отомстим. Обещаю. И это должно быть твоим стимулом, чтобы жить. Мы накажем их, Рафаэль. Прошу тебя, только держись.
— Это не вернет мне ее… не вернет, мать твою! — Из последних сил отталкиваю Уго. Нахожу телефон среди обломков и вылетаю с ним на улицу.
Не отдавая себе отчета, я спускаюсь в подземелье. Там срываю замок с решетки и вхожу в семейный склеп, опускаясь у надгробной плиты матери. Утыкаюсь в нее лбом, пряча красные от слез глаза. В надежде, что она услышит меня, заберет хоть крупицы этой гребаной боли.
— Мама… — хриплю я, нарочно царапая лоб о шероховатую гравировку, — я встретил девушку, каких еще не встречал в своей жизни. Мааам, — с болью вырывается у меня, — столько лет… столько лееет…
Разворачиваюсь и обреченно опускаюсь на землю, вбивая затылок в стену. Раздраженно растираю ладонью лицо и мучительно рычу. Не знаю зачем, но вновь включаю проклятое видео и раз за разом пересматриваю его. Кажется, уже на сетчатке, словно клеймо, выжжены ее изрезанные и изуродованные ожогами руки, хрупкое подвешенное тело, что содрогается от бесконечных ударов, персиковая кожа, угасающая как тлеющий уголек. Еще немного и почернеет, разлетевшись холодной пылью. Когда ее безжизненное тело валится на бетонный пол, я снова отшвыриваю мобильный, вдавливая ладони в глазницы. Ору и снова вдавливаю их до белоснежных вспышек искр за веками. Твою мать. Она мучается в агонии по моей вине, а с меня ничего. Вот только мне от этого в разы больнее. Каждый ее стон миллионами острых иголок вонзается в мозг, заставляя его сгорать заживо. И страшно представить, каково ей там, маленькой, беспомощной, одной среди толпы ублюдков.
— Прости, — шепчу одними губами, почти неслышно, устремляя взгляд в пустоту, — прости меня. За то, что не сберег. За то, что не смог защитить.
После этих слов у меня пропадает голос, а тело словно парализует от ощущения ее присутствия. Чувствую ее в себе, в своей искалеченной душе. На физическом уровне улавливаю ее запах и бархат кожи. С ума схожу. Сола. Моя девочка. Черт подери, да это невыносимо! Окажись передо мной зеркало, я бы не смог посмотреть в него, зная, что увижу в отражении своих глаз. Там бездна отчаяния, пустота. Живой мертвец, но по злой шутке судьбы я все же ощущаю тысячи мелких осколков, что пронзают мою душу. И что меня теперь ждет, кроме вечной боли в жалкой пародии на проклятую жизнь?
Я догадывался, что этот огонь рано или поздно сожжет меня. Так же, как не сомневаюсь, что каждый день теперь будет подобен пытке. Нет ничего страшнее, чем терять любимого человека. Словно часть тебя заживо хоронят. Я же погребен полностью. Она была единственной причиной жить, но я так нелепо все потерял, и сейчас просто уничтожен собственной беспомощностью.
На мгновенье прикрываю веки, и передо мной снова возникает ее образ. С восторженными малахитовыми глазами и застывшей яркой улыбкой на красивом лице. А потом любимые изумруды за секунду наливаются кровью, и я вижу протянутые ко мне изувеченные руки. Нет, не сейчас. Я обязательно приду к тебе. Я найду тебя. Вырвусь из преисподней и отвоюю. Там, на небесах. Но не сейчас. Еще не время…
Из состояния летаргического сна меня вырывает звонкая трель телефона. Медленно разлепляю опухшие веки. Со стоном дотягиваюсь до мобильного и, не глядя, принимаю вызов.
— Здравствуй, Рафаэль.
— Что ты хочешь?
— Какой ты сегодня грубый. Настроение плохое? Ой, — вздыхает с притворным удивлением стерва, — ты, наверное, получил мою рождественскую открытку?
— Если это правда, то получается, мне больше нечего терять. Знаешь, чем опасен такой человек? Он ничем не рискует.
— Это угроза?
— А она нужна?
— Милый, Рафаэль, тебя предал родной сын. И да, это я наняла твоего брата, чтобы тот свел Маттео с кланом Каморры. Раз ты не смог разглядеть потенциал собственного ребенка, то они с этим справились гораздо лучше. Тебя предали все. Потому что ты ничтожество. Но я могу передумать и проявить благосклонность, и тогда ты отправишься вслед за своей шлюшкой. Кстати, голос у нее бесподобный, когда она стонет от боли, не правда ли?
Сжимаю челюсти и начинаю биться затылком в стену, пока не чувствую острую боль, чтобы сдержаться и не поддаться на провокацию этой твари. Выдыхаю и вновь подношу телефон к уху. Самообладание постепенно возвращается, и я вкладываю в свой тон максимум безразличия, прежде чем заговорить.
— Я обязательно воспользуюсь твоим предложением, Салуки, только позже.
Сбрасываю, тут же разбивая мобильный о бетонный пол, но не останавливаюсь, а продолжаю бесконтрольно вколачивать его до состояния мелкого мусора.
Разговор с Салуки словно закачал в мои вены жизненные силы. Я поднимаюсь на ноги и покидаю склеп, направляясь в дом. Распахиваю дверь и застаю Уго, сидящего на полу и перекатывающего в руках пустую бутылку виски.
— Поднимай свою пьяную задницу, Гирландайо. Мы летим в Америку.
Глава 37
РОКСОЛАНА
Я слышу свое дыхание, приглушенное и размеренное. Задерживаю его и снова погружаюсь в непривычную тишину. Глаза непроизвольно раскрываются, но, медленно обведя взглядом окружающее пространство, снова их закрываю, наслаждаясь странным затишьем. Я не слышу язвительных насмешек и издевательств. Не чувствую на себе прикосновения грязных рук и острых предметов. Мне тепло и мягко. Один миг спокойствия, и хочется без какой-либо спешки насладиться им. Но реальность настойчиво выталкивает меня из сетей сна, когда звук хлопнувшей двери разрывает тишину, а приближающиеся тяжелые шаги снова пробуждают во мне тот самый дикий ужас, и я задыхаюсь от страха.
Встать нет сил, и единственное, что я могу — это до боли сжимать в руках простынь. Стоп. Простынь? Вновь поднимаю веки и хаотично осматриваюсь по сторонам, приподняв тяжелую голову. Правда, хватает меня ненадолго, и я со стоном проваливаюсь обратно в мягкую подушку.
Вдох. Выдох.
Но колючий ком в горле отрубает все пути к нормальному дыханию, и я словно выныриваю из-под воды, хрипло хватая ртом воздух.
Я не на полу и не в той комнате без окон. Я в спальне. В уютной кровати, возле которой замечаю капельницу и датчик с мигающей полоской. Впрочем, я не в больнице. В этом месте совсем другой запах. А буквально через пару минут краем глаза я улавливаю густой табачный дым, тянущийся из темного угла. Пытаюсь рассмотреть силуэт сидящего с тлеющей сигарой в руке человека, и сердце падает куда-то вниз. Безвозвратно покидает мою грудь, заполняя ее знакомым запахом. Зрение окончательно теряется из-за пелены внезапно подступивших слез, и я открываю рот, чтобы произнести его имя, но, как немая рыба, лишь хлопаю пересохшими губами.
— Тебе нечего бояться. Ты в безопасности, — доносится из глубины комнаты низкий голос, заполняя сознание гулким эхом. Это не он. Не мой дьявол. От резкого укола паники я покидаю реальность, вновь теряя сознание.
Приходить в себя начинаю от монотонной пульсации в голове, которая, кажется, с каждой секундой только усиливается, грозясь расколоть ее на крупные осколки. Мои мысли снова находятся там, среди криков и боли, холода и темноты тех пугающих серых глаз. До сих пор вижу перед собой зыбкое, размытое лицо мужчины, который сломал меня, добрался до безрассудного сердца и безжалостно переломал все струны, на которых мог играть только один человек, но теперь я обречена на вечный холод. В конце всегда должна быть надежда. Должна, только вот ее больше нет…
Я делаю шумный вдох, окончательно вырываясь из мучительного сна. С минуту лежу неподвижно, но, вновь уловив терпкий запах дыма, понимаю, что в спальне не одна. Я молчу, терпеливо жду, когда незнакомец даст о себе знать. Но ничего не происходит. И тогда я решаюсь заговорить первая, правда, не думала, что это будет так больно. При первой попытке выдавить хоть слово содрогаюсь от кашля, который рассыпается болезненными спазмами по всему телу. Перевожу дыхание и, сглотнув, чтобы смочить пересохшее горло, предпринимаю новую попытку.
