— Мне помогает счет.
Я резко выпрямляюсь, кашляя без всякой гребаной причины. Такое ощущение, что меня только что поймали за каким-то грязным делом. Женщина с другого конца кладбища стоит позади меня, крепко сжимая в руке сумочку. Она блондинка. Сорок. Сорок два. В легком черном плаще и строгом черном брючном костюме она выглядит так, словно могла бы быть управляющей банком. С сожалением наклонив голову, она смотрит на резной мрамор позади меня и вздыхает.
— Когда умирают дети, кажется, что мир уже никогда не сможет быть прежним. Я очень сожалею.
Я даже не знаю, что сказать. Я просто смотрю на нее, желая, чтобы она ушла, чтобы я мог притвориться, что только что не рыдал на публике. Бегло проведя рукой по лицу, я вытираю его, тяжело шмыгаю носом, и резко вдыхая воздух.
— Ага. — Это все, что у меня есть.
Женщина опускает голову.
— Как я и сказала, счет помогает. Вдох в течение четырех секунд. Выдох на четвертой. Вот так я и дышала очень долго. В конце концов, ты сможешь сделать паузу между ними, и тебе даже не будет казаться, что ты вот-вот развалишься. — Женщина снова грустно улыбается и кивает, как будто пытается отогнать от себя довольно болезненные воспоминания. — Это то, к чему стоит стремиться, я думаю.
Она уходит. Не пытается отговорить меня плакать в одиночестве на кладбище. Даже не спрашивает, все ли со мной в порядке. Не пытается убедить меня, что я должен уйти, или взять себя в руки, или продолжать жить своей жизнью. Она продолжает свой путь, не называя мне своего имени и не спрашивая моего, потому что наши имена не имеют значения. Мы прекрасно понимаем друг друга и без них. И мы оба знаем, что слова бессмысленны, когда речь заходит о такой боли.
«Тебе лучше пойти домой, Алекс. Сильвер будет волноваться».
— Я знаю, приятель. Знаю.
Она наверняка уже проснулась и обнаружила, что моя половина кровати пуста и давно остыла. Бросать квартиру было дерьмово, учитывая, что она уже несколько недель планировала приготовить мне завтрак на день рождения, но мне нужно было покончить с этим. Если бы все было по-другому, я бы уже сегодня утром сидел на байке перед домом Джеки, готовый забрать Бена домой, по-хорошему или по-плохому. Он наверняка бы ждал меня. Когда я проснулся сегодня в четыре утра с этим беспокойством в душе, с этой огромной тяжестью, лежащей на моей груди, мне казалось, что Бен все еще ждет меня, и чтобы я встал, позавтракал и продолжил свой день, не зайдя сначала к нему? Ну, я просто не мог этого сделать…
Теперь, когда я навестил своего брата и высказал свои мысли, пришло время вернуться к Сильвер. Я делаю последний долгий, затаенный вдох, стараясь придать себе немного позитива на предстоящий день, когда поднимаю взгляд и вижу ее, идущую ко мне через кладбище с большой корзиной в руке.
Я моргаю, убеждаясь, что мне это не мерещится, но ее образ, одетый в синие джинсы и красивый белый кружевной топ под красным пальто, не исчезает, а продолжает существовать. Сильвер здесь, на кладбище. Как будто я наколдовал ее сюда, просто признав, как сильно она мне вдруг понадобилась.
Девушка останавливается в пяти футах от меня, нежно улыбаясь. Пряди ее золотисто-бронзовых волос, уже посветлевших от весеннего солнца, которое мы видели здесь, в Роли, танцуют на мягком ветерке, который гуляет между надгробиями. С прохладным ранним утренним солнцем, заливающим ее лицо светом, она выглядит потрясающе.
Черт. Она такое прекрасное создание. Эта девушка находится за пределами всякого понимания. Она не может быть реальной. Большинство дней я убежден, что это моя галлюцинация. У моей матери регулярно случались галлюцинации. Нет никаких причин, почему бы мне не пойти по ее стопам. Хотя я не могу испытать должный уровень беспокойства, когда думаю о подобных вещах. Если Сильвер — это галлюцинация, то так тому и быть. Пусть я сойду с ума, если это означает, что я проведу с ней всю оставшуюся жизнь. Я сойду с ума, и сделаю это с радостью. До сих пор мой опыт безумия был безупречен.
Небрежно кивнув головой, Сильвер указывает подбородком влево, мягко вздыхая на долгом выдохе.
— Я подумала, захватить для тебя мороженое на завтрак из грузовика на стоянке. А потом мне стало интересно, почему кто-то настолько бессердечен, чтобы поставить свой грузовик с мороженым на кладбищенской стоянке, и я не захотела поддерживать такую сомнительную деловую практику.
Черт возьми! Она сногсшибательна. Она чертовски сильна, и знает, как разрядить напряженную, потенциально неловкую ситуацию в мгновение ока. Я смеюсь и на секунду опускаю голову. Меньше всего я хочу, чтобы Сильвер поймала меня после нервного срыва, но сейчас уже слишком поздно что-либо предпринимать. Мои глаза все еще горят, и щеки, вероятно, все еще раскраснелись от моего приступа рыдания. Мне просто нужно время, чтобы перегруппироваться и отделить себя от моего разбитого сердца, прежде чем я полностью отдам себя ей.
— Жаль, — говорю я, прочищая горло. — Я бы прямо сейчас не отказался от рожка.
— Ну, они, наверное, все еще там, — дразнит Сильвер. — Я и сама бы не отказалась от шоколадного, но не хотела выглядеть бесчувственным кладбищенским туристом.
— О, да. Я ненавижу этих гребаных парней.
— И я тоже. Они самые худшие.
Я снова смеюсь, но на этот раз смех звучит сдавленно. Сильвер ничего не говорит. Она ставит корзину, которую держит рядом с надгробием Бена, затем тихо расстилает на земле толстое одеяло, опускается на него на колени и начинает распаковывать вещи, которые принесла с собой.
Три контейнера, покрытые металлической фольгой; один термос; ножи и вилки; пластиковые походные тарелки; и маленькая картонная коробка, которая выглядит так, будто ее привезли из пекарни напротив. Какофония запахов ударяет мне в нос, когда я собираюсь с духом, наконец-то освободившись от бурных эмоций, которые овладели мной до ее прихода. Это заняло у меня слишком много времени, но я встречаюсь взглядом с Сильвер и киваю ей в ответ, когда девушка кивает мне. Ей не нужно задавать свой вопрос, это написано у нее на лице.
— Я в порядке, — подтверждаю я. — Просто... тяжелое утро, знаешь ли.
— Да, — говорит она, пододвигаясь, чтобы сесть рядом со мной. — Я упаковала большинство из этого вчера вечером. Решила, что ты захочешь съездить сюда и немного побыть с ним, прежде чем столкнешься с чем-то еще. Хотела остаться у тебя дома и подождать тебя, но потом подумала, что тебе может понадобиться компания, так что... надеюсь, ты не возражаешь?
— Господи, Argento, я так рад, что ты здесь, что могу снова заплакать, — шучу я. Однако шутка проваливается, в основном из-за моей убогой, погранично-жалкой подачи.
Сильвер наклоняется ко мне и кладет голову мне на плечо. Она не упоминает тему слез, хотя именно я поднял ее.
— Мне очень жаль, Алекс. Это самый ужасный день в мире, не так ли?
Да. Для меня — да. После того дня, когда Мэйв появилась на моем пороге с трагическими новостями, и того дня, когда я наблюдал, как Бена опускают в землю, сегодня действительно худший день в мире. Это должен быть знаменательный, счастливый день. Предполагалось, что дни рождения должны отмечаться и нести радость, но я боялся сегодняшнего дня с тех пор, как должным образом осознал тот факт, что Бен мертв, и я не заберу его жить со мной в ту самую секунду, когда мне исполнится восемнадцать.
Я так благодарен, что Сильвер сейчас не пытается засунуть мне в глотку радугу и бабочек. Это было бы вполне понятно и даже простительно, если бы она захотела попытаться представить сегодняшний день в позитивном свете и сделать из этого большое событие. Но она меня знает. Сильвер меня понимает. Она любит меня и знает, что сегодняшний день для меня один из самых мрачных.
Я поворачиваюсь и целую ее в висок, закрываю глаза и прижимаюсь лбом к ее волосам. От нее пахнет цветами, солнцем и стиральным порошком, которым я вчера стирал простыни, зная, что она останется ночевать.
— Знаешь ли ты, как сильно я люблю тебя, Сильвер Париси? — бормочу я.
