— А не банальных? — игриво уточняет гений рекламы, умело подмешивая флирт к тому, что должно бы звучать исключительно как шутка.
— Удивите меня, — предлагаю максимально равнодушным тоном и, судя по появившейся на его губах ироничной усмешке, мой посыл он понимает правильно и любезно оставляет меня в покое.
Ко мне часто неожиданно влечёт мужчин, которые ни по одной разумной причине не должны бы вообще замечать моего существования. Наверное, играет свою роль ошибочное представление, что под шипастой шкурой непременно прячется нежное, чуткое и ранимое создание, жаждущее пригреться на чужих сильных руках. Но чёрствое и мрачное чудовище внутри меня, взращенное на потерях, страхе и обиде, точно не получится приручить ни лаской, ни заботой.
Вслед за Викой я заказываю себе алкогольный коктейль, заранее продумывая возможность оправдать свои будущие поступки. Моё терпение вскипает и грозит вот-вот выплеснуться наружу потоком раскалённой лавы, подминающей под себя всё живое и уничтожающей любое препятствие на своём пути.
И этот проклятый мрачный взгляд, пускающий по моему телу будоражащие россыпи мурашек, выводит меня из хрупкого равновесия и насмешливо подталкивает к неминуемому извержению.
Они с Лирицким несколько раз выходят, только однажды захватывают с собой Антона, в остальное время, кажется, искренне слушающего болтовню Юли и позволяющему себе лёгкий флирт в отношении Вики, провожающей своего тайного кавалера убийственным взглядом. Количество опустошённых нами стаканов вдруг становится очень впечатляющим, а пол начинает терять прежнюю твёрдость и устойчивость, покачивается в такт играющей музыке, накренивается прямо под ногами и пульсирует вместе с ударами сердца, раздающимися у меня в висках.
Вспышки света мигают перед глазами, взрываются разноцветными хлопушками под стук ударяющихся друг о друга стаканов.
Дзынь. Синие чернила растекаются огромной уродливой кляксой и заливают идеально ровные строки тщательно выведенных букв и цифр, впитываются в тонкую пористую бумагу, пока я вдыхаю их резкий запах.
Дзынь. Жёлтый диск солнца висит над речной гладью, слепит глаза и рассыпает по воде мерцающую сотней бликов золотую пыль, пока за спиной шуршит, нашёптывает что-то еле слышно уже отцветающее поле.
Дзынь. Зелёные стены пляшут перед глазами при каждой нерешительной попытке подняться с больничной кровати и сбежать от удушающего хвойного запаха, въевшегося в воздух, в постельное бельё, в мои волосы, в самые сокровенные моменты памяти.
Дзынь. Красные капли тёплой крови катятся по моим пальцам, согревают кожу и обжигают сердце, пощипывают маленькие порезы и проникают внутрь меня, чтобы остаться там навсегда, засесть новой порцией смертельного яда, от которого у меня никогда не находилось сил отказаться.
Синий. Желтый. Зелёный. Красный. Ритм, смех, звон стекла. Стук, стук, стук каблуков под разогнавшуюся в венах кровь.
— Что у вас с этим Войцеховским? — Вика упирается бедром в мраморную столешницу прямо рядом со мной, ловит моё отражение в круглом зеркале, висящем над раковиной.
— У нас — ничего, — кривлюсь, почему-то вспоминая именно тот момент, когда он привёз меня к общежитию, где уже ждал Паша.
Я верну тебе все долги, Кирилл, даже не сомневайся.
— Он следит за каждым твоим шагом, — замечает она, даже не догадываясь, насколько сейчас права. И я улыбаюсь, разворачиваюсь и склоняю голову вбок, наблюдая за тем, как Вика уверенно, быстро и идеально ровно обводит губы тёмно-вишнёвой помадой, хотя сама уже с трудом держится на ногах и с ещё большим трудом держит себя в руках, продолжая с гордостью игнорировать то, как Лирицкий упрямо не обращает на неё внимание.
Скидываю с себя туфли, ощущаю как уставшие ноги опускаются на ледяную поверхность плитки и прикрываю глаза от блаженства. А когда открываю, то вижу прямо напротив хитрый прищур Никеевой, в обычное время пробуждающий в моём сознании тревожную сирену надвигающейся опасности.
Сегодня — другое. Сегодня можно.
— Я собираюсь немного пошалить, — её голос звучит нарочито-сексуально, опасно, как ещё одно открытое предупреждение о том, что потом вызовет сожаления. Но мне не хочется выпадать из хоровода вседозволенности и удовольствия, и я позволяю ей обхватить свой подбородок пальцами, чуть приподнять его вверх и задерживаю дыхание, пока до сих пор тёплый кончик её помады мягко движется по моим губам, тщательно обводя их. — Присоединяйся ко мне, Маша.
Она уходит, а я так и вижу перед собой эти широко распахнутые, тёмно-карие глаза Ксюши. Первого человека в моей жизни, которого я любила и ненавидела так одинаково сильно, что даже спустя годы с её смерти не могу распутать этот тугой комок собственных чувств, повисший камнем на моей шее.
Облизываю губы и разглядываю себя в зеркало так пристально, словно впервые смотрю на собственное лицо. Может быть, так и есть?
Я не вижу в себе Ксюшу. Не вижу бабушкину морщинку между постоянно нахмуренных бровей, мамины высокие скулы или папин нос. Не вижу больше ничего чужого, и даже эта спелая вишня на губах кажется моей, только моей и ничьей больше, оставленной в подарок с той самой ночи, о которой я хотела не вспоминать, но непременно думала каждый день.
В зале меня снова подхватывают волны вибрирующей музыки, гипнотического света, наркотического кайфа, струящегося по венам всё сильнее по мере приближения к нашему столику. Только до него я так и не добираюсь, в последний момент сворачивая в сторону барной стойки.
Кирилл появляется рядом как раз вовремя: голубой огонёк взлетает вверх над выставленным передо мной шотом, и я пью его, не отрываясь и не оборачиваясь, наслаждаюсь резким переходом от холодного к горячему, от которого вкусовые рецепторы будто бьёт разрядом тока, точно таким же, какой проходится по моему бедру от одного случайного прикосновения.
— Вы что-то хотели, Кирилл Андреевич? — выходит очень насмешливо, но и это лучше той злости, с которой мне на самом деле хотелось бы отправить его обратно, к вовсю блистающей этим вечером Юле, единолично обеспечивающей общение, веселье и заигрывание сразу всем собравшимся мужчинам.
— У тебя ещё будет дело на сегодня, — равнодушно замечает он, а я громко фыркаю и качаю головой, хотя бы оставляя при себе весёлый смех.
Барный стул прокручивается легко, стоит лишь легонько оттолкнуться от стойки острыми носками туфель. Я упираюсь коленями прямо ему в ноги, но всё равно использую непозволительно мизерное расстояние между нами и поднимаюсь со стула, целиком вжимаюсь в его тело, собранное и напряжённое, пылающее настоящим огнём.
Мне приходится положить ладони ему на грудь, резко выдохнуть, чтобы тут же не отдёрнуть пальцы, обжегшиеся даже сквозь ткань белоснежной рубашки. Он упрямо не сдвигается с места, вынуждая меня протискиваться мимо него на желанную свободу. И я двигаю бёдрами нарочито медленно, трусь о него так откровенно, что помимо нарастающего возбуждения в наливающемся кровью члене умудряюсь почувствовать даже зажигалку в левом кармане его брюк.
На губы лезет наглая улыбка, и мне хочется привстать на цыпочки и шепнуть ему прямо на ухо, что у него просто ужасно выходит справляться с провокациями. Но взгляд выхватывает чуть отливающие алым цветом длинные волосы танцующей Вики, и я решаю, что сейчас и правда самое подходящее время, чтобы немного пошалить.
— На данный момент я работаю не на вас, — отвечаю подчёркнуто любезно, неосознанно копируя и лебезящий тон голоса Юли, и её привычку часто-часто хлопать ресницами. Меня не заботит даже то, что собственная позорная ревность так откровенно прорывается наружу под очередной ярко-жёлтой вспышкой прожектора, потому что Кирилл, судя по его затуманенному взгляду, в ещё большем раздрае, чем я. — И эта работа мне нравится намного больше.
Все мои способности к танцу — лишь ритмичное покачивание бёдрами из стороны в сторону, но и этого оказывается достаточно рядом с очень пластичной и грациозной Викой, чьи движения мало чем уступают происходящему на сцене.
