Ну ладно. Вот так она выглядела, и такие у нее были манеры. Но ее внутреннее содержание было еще более поразительным. Сьюзен была глубоко убеждена, что может все. Остановить Сьюзен было невозможно. Если Сьюзен чего-то хотела, то и секунды не проходило, как она уже тянула за этим руку.
Приехав на Сент-Эспри, она села напротив мамы на террасе и с ходу принялась нахваливать свой фильм, а еще рассказывать, что ей необходимо его закончить: типа того, представляет ли это для мамы интерес и не хочет ли она помочь женщине-режиссеру из Техаса, и все такое.
Потом она собиралась снять большую картину в Бразилии, а затем — в Аппалачах, причем она не только снимала фильмы, но и писала к ним сценарии.
У ее отца, жившего в Техасе, было полно денег, но сейчас Сьюзен сидела на мели. Она разом просадила те восемьсот тысяч, что дал ей отец, а потому тот поклялся, что больше не даст ей ни цента.
И вот, как ты, наверное, знаешь из журналов, мама дала Сьюзен пустой чек. Мама должна была получить свой процент с проката «Конца игры», и именно она выдвинула фильм на Каннский кинофестиваль.
Мы еще не успели покинуть террасу в то первое утро, а мама уже устроила мне роль в фильме. Она указала на меня Сьюзен и сказала: «Эй, если можешь, сунь куда-нибудь Белинду. Разве она не прелесть? Правда, хорошенькая?»
То была мамина обычная манера заставить режиссера занять меня в его фильме. «Эй, сунь Белинду в эту сцену», — говорила она прямо во время съемок, и, не буду скрывать, мне нравилось. Но маме никогда не приходило в голову предложить режиссеру указать мое имя в титрах. Таким образом, на моем счету двадцать два фильма, но моего имени даже в титрах не стояло. В некоторых из них я говорю и играю, в одном меня даже убивают, но в титрах я тем не менее не значусь.
И так было всегда. До выхода на экран «Конца игры».
Сьюзен посмотрела на меня и сразу решила, что я ей подойду. И за одну ночь придумала для меня роль.
Она разбудила меня в четыре утра и спросила, говорю ли я по-гречески. Да, говорю, но с акцентом, сказала я. Хорошо. Всего пара слов. И уже на следующее утро мы приступили к съемкам на побережье.
Я повидала множество съемочных групп, но методы Сьюзен стали для меня открытием.
Группа состояла всего из пяти человек, а за камерой стояла сама Сьюзен. Причем во время съемок она сразу же монтировала фильм, так чтобы не надо было слишком много вырезать. Я поняла, что она ничего не делает просто так. Причем ни у кого даже сценария не было. Сьюзен просто объясняла нам, что к чему.
Когда мы с Сэнди Миллер попали в тот маленький домик, а потом легли в постель, мне показалось, что любовная сцена расстроила Сэнди. Они со Сьюзен были любовницами, правда, тогда я еще этого не знала. Однако Сэнди хотела стать известной актрисой, а Сьюзен сказала, что эпизод очень важный, и Сэнди пришлось играть, причем без дураков, и она сделала все, как велела Сьюзен.
Не знаю, заметил ты или нет, но я не занималась с Сэнди любовью. Это делала Сэнди. И опять же, если ты не заметил, хочу сказать, что Сэнди — роскошная женщина. Благодаря Сэнди я наконец поняла, почему мужчины иногда называют женщину персиком. Сэнди сама была как большой сочный персик. А откровенно говоря, она штучный товар.
Уже позже, в Риме, я снова легла в постель с женщиной, со Сьюзен, естественно. Это было потрясающе. Но Сэнди и Сьюзен оказались действительно неразлучными. И нам со Сьюзен пришлось открыть глаза Сэнди на то, что произошло между нами. А поскольку я не знала, что Сьюзен и Сэнди любовницы, то ужасно рассердилась на Сьюзен.
Мы со Сьюзен занимались любовью только один раз, если, конечно, целый день, проведенный в любовных утехах, можно назвать одним разом. Так вот, тогда, в Риме, Сьюзен лежала в постели и курила сигарету, а я вошла и присела на краешек кровати. А потом я заметила, что она раздета. Она откинула простыню, легла на подушки и, все так же не выпуская сигарету изо рта, уставилась на меня. Я придвигалась ближе и ближе, потом протянула руку и дотронулась до нее, а так как она не отодвинулась, то я просунула руку ей между ног.
Я словно дотронулась до языка пламени, умудрившись не обжечься. Я сделала это. Потом я поцеловала ее в грудь. Для меня это было очень важно, особенно после того, как я, словно бревно, лежала тогда рядом с Сэнди. А если честно, то я не отказалась бы хоть ненадолго занять место Сэнди.
Но именно из-за Сэнди продолжения не последовало, и, честно говоря, мне вовсе не надо было спать со Сьюзен, чтобы любить ее. Мы остались с ней хорошими друзьями. Мы купили мотороллер, точно такой же, как я оставила дома, и везде раскатывали вдвоем. Мы даже добрались до Помпеи, проехав всю ночь.
Сэнди же была не из тех женщин, кого можно было усадить в седло мотороллера. Я имею в виду, она не хотела портить прическу. Но она терпела меня, поскольку я больше не была ей соперницей.
Сэнди чем-то напоминает мне мою маму. Она не только пассивна, но и не имеет своего голоса. Сколько раз я становилась свидетельницей того, как Сьюзен и говорила за нее, и озвучивала ее мысли. Сэнди была из тех людей, которые, подобно моей маме, не имеют своей головы на плечах. Причем не скажу, что Сэнди тупая. Вовсе нет. Но на своем пути я уже не раз встречала подобных женщин, а вот таких, как Сьюзен, — нет.
Но лишь на Каннском кинофестивале до меня дошло, что Сьюзен тоже не встречала таких, как я. Она считала меня своим — и только своим — открытием и хотела, чтобы я снималась у нее и дальше. Положа руку на сердце, я была так увлечена Сьюзен, что меня не слишком интересовало, как ей видится мое будущее. Когда мы были вместе, у меня всегда возникало ощущение скорости и легкости, будто у нас на ногах семимильные сапоги из волшебной сказки.
Такое я испытала только с тобой. Когда ты рисуешь, то напоминаешь мне Сьюзен в монтажной комнате. Ты так сосредоточен, что ничто на земле не в силах отвлечь тебя. Но когда ты прекращаешь рисовать, то будто молодеешь прямо на глазах, и тогда кажется, что тебе плевать на мнение окружающих. Мы могли бродить по берегу и часами разговаривать или завалиться куда-нибудь, все равно куда, так как это не имело значения, поскольку ты мог в любую минуту вернуться к своим картинам.
Но теперь о моей маме. Мама — твоя полная противоположность. Я еще не встречала такого профессионала в своем деле, как она. Я хочу сказать, что все, кто когда-либо работал с моей мамой, боготворили ее: на съемочной площадке она работала идеально и была поистине неутомима. Она всегда знала роль назубок, умела попасть прямо в точку, а при пересъемке — принять нужную позу. Она могла, например, к семи вечера напиться в стельку и совсем потерять голову, но к полуночи каким-то чудом умудрялась прекращать безобразия. И она никогда не опаздывала.
