Но маму вечно кто-нибудь использовал. Она столь же беспомощна, сколь и полезна для других. Надо написать для нее роль, направить на нее юпитеры, указать ей, что делать. Без чужой энергии от нее мало проку.
Ну а Сьюзен была не только режиссером. Она была продюсером, сценаристом, финансовым директором. Я видела, как она часами сидит в монтажной на киностудии «Чинечитта». Она лично выбирала места для съемок, чтобы снять больше материала и вставить в фильм. И лично проверяла качество копий фильма. Она вложила собственные деньги, чтобы сделать четыре превосходные копии. А саундтрек был исключительно заслугой Сьюзен, поскольку у нас не было хорошего звукооператора.
Когда мы обсуждали ее следующий фильм, действие которого должно было разворачиваться в Бразилии, она ждала от нас активного участия. Ей не нравилась и полная пассивность Сэнди. Она умела использовать вас, хотели ли вы того или нет. Она была всеядной. Она потребляла всех и вся. Мне так и не удалось понять степень ее самомнения. Интересно, а можно ли верить в себя настолько, чтобы полностью забыть о собственном «я»?
Вернувшись из Рима на Сент-Эспри, я рассказала маме о бразильской картине Сьюзен, и мама ответила, что все, конечно, хорошо, но тогда кто-нибудь должен поехать со мной в Бразилию, чтобы я была под присмотром, хотя лично она не возражает. А еще она заметила с некоторой долей презрения, что если Сьюзен не найдет в Каннах закупщика, то ей конец.
Ладно. Сьюзен и сама это прекрасно знала. Вот для чего, собственно, и нужен был Каннский фестиваль. Не только для завоевания призов или веселого времяпрепровождения в «Карлтоне», но и для поиска закупщиков, способных пустить картину в прокат в Европе и Америке. И мама сказала, что сама поедет в Канны, и организует Сьюзен пресс-конференцию, и вообще сделает все возможное, чтобы запустить фильм.
Ну, мама не покидала Сент-Эспри с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Естественно, я была очень взволнована. Для Сьюзен это очень много значило, да и для меня тоже: ведь при маминой поддержке и с учетом того, что я ее дочь, мы вполне можем рассчитывать на независимого закупщика для продвижения фильма в Штагах. Как прекрасно понимала Сьюзен, киностудии вряд ли хорошо отнесутся к фильму; не рассчитанному на широкую аудиторию, а потому независимый закупщик — именно то, что надо.
Бразильская картина непременно имела бы успех. Сэнди предназначалась роль американской журналистки, которую отправили в Бразилию, чтобы писать путевые заметки о пляжах и бикини, а мне — роль проститутки, с которой познакомилась Сэнди: белой рабыни, доставленной в страну известной криминальной группировкой. Сэнди должна была спасти меня и увезти из Бразилии. Ну и конечно, мой сутенер состоял в той самой преступной группировке и, по замыслу Сьюзен, должен был умереть, хотя действительно меня любил и все такое, но Сьюзен хотела усложнить сюжет, совсем как в «Конце игры».
Сьюзен терпеть не могла однозначности: когда только черные или только белые краски. Она считала, что если у вас в фильме совсем уж законченный негодяй, то, значит, вам не все удалось. Так или иначе, если «Конец игры» был ее дебютом, то следующий фильм — «Постыдные желания» — должен был стать сенсацией. И Сьюзен принялась писать сообщения для прессы о нас и о Каннском фестивале, которые затем отсылала в Штаты.
Наверное, самым счастливым для меня временем на Сент-Эспри стали те несколько последних дней. Если, конечно, не говорить о том периоде, когда я участвовала в съемках. Но по какой-то причине эти последние дни очень живо отпечатались в моей памяти, некоторые вещи приобрели новый ракурс, тем более что я уже успела хорошо узнать Сьюзен и Сэнди.
Что касается мамы, Триш и Джилл, то у них по-прежнему на террасе проходил нескончаемый пивной фестиваль для девочек из сестринства, а Сьюзен в это время сидела в своей комнате и писала на ноутбуке бесконечные пресс-релизы, которые затем распечатывала, вкладывала в конверты и заклеивала.
Я толком не помню, чем тогда сама занималась. Может быть, расчесывала перед зеркалом волосы, стараясь войти в образ белой рабыни и пытаясь придать своему облику чувственность, которой добивалась от меня Сьюзен. Нет, не помню. Но я хорошо помню, что наслаждалась той энергией радости жизни, которой была пропитана атмосфера нашего дома; тем, что здесь наконец-то появились островки света и тепла, между которыми я свободно курсировала. Но главным для меня все же была перспектива поездки в Канны, а затем, быть может, — в Бразилию, где я уже буду сама по себе, вместе с Сэнди и Сьюзен. Господи, я просто спала и видела, как поеду в Бразилию.
Ну а теперь, Джереми, разреши мне сообщить тебе, что я так и не попала в Бразилию.
Ладно. Итак, мама собиралась привлечь к нам внимание всех репортеров, освещавших Каннский фестиваль. Но когда мама направо и налево раздавала нам обещания, то была здорово под градусом. А за две недели до нашего отъезда события стали принимать несколько иной оборот, и до мамы начало доходить, что она тоже едет в Канны.
Сначала Галло, ее старый любовник и почитатель ее таланта, прислал ей телеграмму, затем ее европейский агент написал ей письмо, потом Блэр Саквелл — рекламная кампания его фирмы «Миднайт минк» с участием моей мамы в свое время имела шумный успех — прислал ей, как всегда, белые розы и записку: «До встречи в Каннах!» (К слову сказать, Блэр знает, что белые розы обычно присылают по случаю похорон, но не придает этому никакого значения; белые цветы — его фирменный знак, тем более такие красивые.) Ну а дальше покатилось как снежный ком. Маме позвонили из нескольких парижских журналов, чтобы удостовериться в правдивости информации о ее приезде, и наконец стали названивать организаторы фестиваля, чтобы узнать, правда ли, что Бонни решила выйти из укрытия. Правда ли, что она решила появиться на публике? И все указывало на то, что на фестивале хотят особо отметить мамины заслуги, показав ее старый фильм периода Новой волны.
И только тогда до мамы наконец дошло, что ей уже не отвертеться от поездки в Канны.
Я хочу сказать, что если в первую минуту мама еще, как всегда, клевала носом и потихоньку надиралась, то в следующую мы уже дружно кинулись выливать выпивку в раковину. Маме тут же начали колоть витамины, а еще для нее срочно вызвали массажистку. Мама села на протеиновую диету и плавала по три раза в день.
Затем нужно было найти парикмахера, который должен был ждать ее в «Карлтоне». Ну, раньше ее всегда причесывал мой отец — такая уж у него профессия, причем он всемирно известный парикмахер, которого все знают как Джи-Джи, — но они вдрызг разругались за два года до моего отъезда на Сент-Эспри, за что я себя ужасно ругаю. Это длинная история, но суть в том, что теперь у мамы нет своего парикмахера, а ведь актрисе ее уровня без него никак. Я тебе позже обо всем расскажу, но сейчас положение оказалось безвыходным. А еще маме срочно нужно было купить новые наряды.
