И когда песня отзвучала, прежде, чем Люциус смог понять, что собственно произошло, его уже захватила в плен и затопила волна счастья и любви, идущая от Гарри, а всё тело завибрировало, когда он увидел улыбку Гарри и почувствовал мягкие губы, прижавшиеся в поцелуе к его собственным.
* * *
Гарри смотрел на него своими смеющимися, цвета летней сочной травы, глазами:
- Люциус, я верю тебе. В противном случае, как я полагаю, я бы просто не смог петь. Но есть одна вещь, которую ты должен знать. Есть кое-что, в чём ты ошибаешься. Ты вовсе не слабый, Люциус. И никогда таким не будешь. Пока ты можешь откровенно признавать свою слабость, ты остаешься самым сильным человеком из всех, кого я знаю. Поскольку только очень сильный человек может продемонстрировать свою слабость, и эта слабость в ответ делает его только сильнее. Настоящий слабак тот, кто не может даже самому себе признаться в своей слабости. Твоя слабость - это твоя сила. Признавая это, ты становишься только сильнее. Ты держишь под контролем свои эмоции и они переполняют тебя.
- Гарри?
- Шшш, пока не забыл… Есть ещё один вопрос, не дающий мне покоя уже довольно давно. После того, как ты изнасиловал меня, я не мог выносить прикосновений Гермионы, точно так же, как не мог выносить твои прикосновения несколько минут назад, когда думал, что ты не любишь меня и собираешься причинить мне боль. Неужели причина была в самой Гермионе? Я имею в виду, она сделала мне очень больно спустя несколько дней. Мог ли я почувствовать её предательство заранее? Поскольку прикосновения Рона меня не ранили.
- Полагаю, твои подозрения имеют под собой реальную почву. Ты должен был стать более чувствительным. Сразу же после того, как я заявил на тебя свои права, - правда, несколько насильственным образом, - ты подсознательно принялся искать того, кто мог обеспечить тебе комфорт и оказать необходимую помощь. Более того, ты также стал разборчивее относиться к разделению людей на друзей и врагов. Вот почему я беру на себя смелость предположить, что прикосновения Гермионы травмировали тебя из-за того, что эти новые, только что пробудившиеся в тебе чувства пытались предупредить о её к тебе не слишком-то дружелюбном настрое. И когда ты подумал, что я не люблю тебя, это сразу же нашло отклик в твоей душе. Думая так, ты убивал её, а, следовательно, убивал и самого себя. Но как только я признался, и, надеюсь, тем самым успокоил все твои сомнения, что люблю тебя; что нет ничего, что заставило бы меня разлюбить тебя; как только ты сам позволил себе поверить в то, что это правда; что я не лгу тебе; что я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль, - твоя душа тут же вновь воспряла к жизни, а голос обрёл прежнюю силу. И не смей никогда больше так меня пугать. Разве я однажды уже не просил тебя больше не выкидывать никаких подобных трюков?
- Прости. Но, Люциус, ты даже представить себе не можешь, что я тогда почувствовал. Я всё никак не мог выбросить из головы картинку, где ты и твоя жена вместе. Это я должен был тогда идти под руку с тобой, а не какая-то блондинистая сучка.
Люциус рассмеялся.
- Не смей надо мной смеяться. Это правда. Я - твоя вторая половина. Это обо мне говорилось в твоём пророчестве. Я - тот, чьё сердце поёт для тебя; я - тот, кто плачет для тебя; и, проклятие, Люциус, я - тот, чьё тело, сердце и душу ты взял себе силой; и теперь, когда я узнал наконец всю истину, я - тот, кто жаждет вручить тебе всё это добровольно. Когда я увидел вас вдвоём, тогда, в Альпах, мне показалось, что я умру прямо там, не сходя с места. Я чувствовал как весь мой мир, все мои надежды и мечты, рассыпаются прахом. Я задыхался. Мне нужно было сбежать как можно дальше от вас двоих. И никогда больше тебя не видеть. А когда я прочёл книгу, то подумал, что потерял даже намного больше, чем мне представлялось сначала; а потом я увидел твои глаза, и они сожгли меня дотла, и я упал. Я был уверен, что умру, и я даже радовался этой мысли, поскольку тогда бы я уже никогда больше не смог увидеть перед своим внутренним взором эту ужасную картину.
- Гарри, не смей никогда даже задумываться о том, что я тебя не люблю. Как только ритуал установления связи будет проведён, мы с тобой вступим в официальный брак, и в нашей жизни никогда больше не появится никого другого. В нашей с тобой жизни. С этого момента у нас будет одна жизнь и одна душа на двоих.
Гарри переполз поближе к Люциусу и тесно прижался к его груди. Люциус в ответ заключил Гарри в объятия и принялся покрывать шею Гарри легкими поцелуями, что заставило юношу тихонько хихикать.
- Малыш, неужели ты боишься щекотки?
- Будь ты проклят, Люциус. Прекрати!
- Это выше моих сил, любовь моя.
Гарри теперь уже хохотал, обливаясь слезами.
- Ты не можешь перестать мучить меня. Это вид моих слёз превращает тебя в настоящего садиста?
- Можно и так сказать, котёнок. Для меня твои слёзы, как и твой голос - это истинный эликсир жизни. Я могу чувствовать, как они просачиваются в моё тело, омывают сердце и целуют мою душу. Я могу ощущать эту целительную влагу, могу пить её.
И с этими словами Люциус повернул лицо Гарри к себе и начал сцеловывать и слизывать слезинки, выступившие на его глазах от безудержного смеха.
- Теперь, когда твоя жажда моих слёз несколько утолена, мы можем наконец поговорить? Пожалуйста?
- Поговорить?
- Да! Люциус, мадам Помфри!
- Что? - озадаченно переспросил Люциус.
- Мадам Помфри! - сказал Гарри, указывая на пол, где всё ещё лежало неподвижное тело медсестры. - Что ты с ней сделал? Она уснула вечным сном или шанс на пробуждение всё же есть? Почему она до сих пор не проснулась?
- Я наложил на неё особые чары. Я не знаю, как долго они ещё продержатся и мне, конечно же, не хотелось бы, чтобы она проснулась в самый неподходящий момент.
- Но она же не умерла, надеюсь? - спросил Гарри, дотронувшись до довольно прохладного тела медсестры.
- Любовь моя, поверь мне, у меня нет ни малейшего желания начинать нашу совместную жизнь с убийства, причём совершённого прямо на твоих глазах. Хотя и не могу отрицать, что с легкостью пойду на это, если у тебя вдруг возникнет такая необходимость.
Гарри фыркнул.
- Я не сомневаюсь, что ты это сделаешь также и для того, чтобы удовлетворить свои собственные потребности.
- Ты выглядишь таким спокойным, когда рассуждаешь о столь кровожадных особенностях моей натуры.
Гарри пожал плечами.
- Это то, кто ты есть, и я уже ничего не смогу с этим поделать. Кроме того, в последнее время мне уже пришлось смириться со многими вещами, так что теперь я всего лишь учусь принимать тебя таким, какой ты есть на самом деле. Жесткий, жестокий, властный, устрашающий, могущественный, но при всём этом - любящий и нежный; мне хорошо с тобой, ты даришь мне чувство защищённости и позволяешь почувствовать себя счастливым. Одним словом, это всё - ты, и как ты сам однажды сказал: у меня есть много способов продемонстрировать тебе свою любовь… Пусть даже её объект - совершенно неисправимый ублюдок. Хотя бы до тех пор, пока ты хорошо со мной обращаешься.
