В машине мы молчим.
Мы оба сердимся, но я не понимаю, почему сердится он. Ведь Бетта это заслужила. Более того, она бесстыдно трогала его, трогала нас. Она приблизилась к нам. Будь она проклята!
По дороге у меня и у Эрика пиликают мобильные. Нам пришла куча сообщений. Но ни он, ни я на них не смотрим. Нам не до этого. Уверена, что это Фрида и Бьорн хотят узнать, как у нас дела. Когда мы приезжаем домой и ставим машину в гараж, я громко хлопаю дверцей. Эрик смотрит на меня, а я, желая поскандалить, кричу:
– Что еще?
Эрик подходит ко мне большими шагами:
– Ты могла бы не быть столь дикой и закрывать дверцу осторожнее?
– Нет.
Он удивленно вздымает одну бровь и повторяет:
– Нет?!
– Вот именно. Я не хочу быть осторожной! Не хочу быть осторожной, потому что я очень сердита на тебя. Во-первых, за то, что накричал на меня перед этой ненормальной Беттой, а во-вторых, за то, что сказал обо мне и Бьорне!
Эрик закрывает глаза.
– Почему ты не рассказала мне о Бетте?
– Потому что не видела в этом необходимости. Это наши с ней отношения.
– Ваши? Только ваши с ней?
– Совершенно верно. И прежде чем ты еще что-то скажешь, позволь мне сказать, что отец научил меня…
– Мы сейчас не с твоим отцом. Может быть, ты не будешь в это впутывать своего отца?
Возмущенная его гневом, кричу:
– Отлично… И почему это я не могу говорить о своем отце, когда мне этого хочется.
– Потому что мы разговариваем о Бетте, а не о твоем отце.
– Ты идиот, ты знал об этом?
Эрик не отвечает. Я не в силах сдерживаться. Я говорю то, что давно надо было сказать:
– Отец научил меня не поддаваться злым людям. А эта гадина, если не сказать хуже, обманула меня. Она обманула меня и усложнила мне жизнь. И ты хочешь, чтобы, встретившись с ней, я рассыпалась в любезностях? Ну уж нет… Этого я не сделаю даже после бутылочки чертового розового «Моэт»!
Не глядя на меня, он подносит руку ко лбу.
– Я не требую, чтобы ты ей аплодировала. Я лишь хочу, чтобы ты не связывалась с ней. Держись подальше от Бетты, и мы сможем жить спокойно.
– А что ты скажешь по поводу сегодняшнего вечера? Эта… эта… шлюха имела наглость подойти к нам в той темной комнате. Она прикасалась к тебе. Она трогала тебя своими грязными руками, а я еще и подбадривала ее, не зная, что это была она. Она трогала тебя при мне! Она снова спровоцировала меня. Она снова затеяла грязную игру. И ты считаешь, что я должна ей это простить?
Эрик не отвечает. Он в шоке от того, что только что услышал.
– Это она была той женщиной, которая…
– Да, она. Эта гадина. Это она была в темной комнате! – в отчаянии кричу я.
Он ругается, шагая взад и вперед, и наконец произносит:
– Уже поздно. Пойдем спать.
– Ни хрена подобного. Мы разговариваем. Мне наплевать, который сейчас час. Мы с тобой ведем взрослый разговор, и я не позволю, чтобы ты его прервал, потому что ты не хочешь разговаривать на эту тему. Я тебе сказала, что эта шлюха снова нас обманула. Она снова грязно с нами сыграла.
Он нервно мечется по гаражу, понося все на свете.
Вдруг он задерживает на чем-то взгляд. Это мой желтый шлем. О нет! Я закрываю глаза, ругаясь про себя. Боже, только не сейчас! Эрик идет к своей цели и, откинув синий чехол, орет:
– Что здесь делает этот мотоцикл?
Я выдыхаю. Ночка становится все хуже и хуже. Подхожу к нему и отвечаю:
– Это мой мотоцикл.
Не веря своим глазам, он смотрит на меня, потом смотрит на мотоцикл и шипит:
– Это мотоцикл Ханны. Что он здесь делает?
– Мне его подарила твоя мать. Она знает, что я занимаюсь мотокроссом и…
– Это невероятно! Невероятно!
Понимая, о чем он думает, я говорю более мягким тоном:
– Эрик, послушай, Ханне нравился тот же вид спорта, что и мне, а у меня здесь нет своего мотоцикла и…
– Тебе не нужен здесь мотоцикл, ты не будешь здесь заниматься мотокроссом. Я тебе это запретил.
Меня это выводит из себя. Снова начинает колоть кожа на шее.
Да кто он такой, чтобы мне запрещать что-либо? Готовая развязать войну, отвечаю:
– Ты ошибаешься, малыш. Я и дальше буду заниматься мотокроссом. Здесь, там и где только мне захочется. И чтобы ты знал, я уже ездила однажды утром с твоим кузеном Юргеном и его друзьями. Со мной что-нибудь случилось? Ничегошеньки!.. Ты, как всегда, все слишком драматизируешь.
Из его глаз сыплются молнии. Я знаю, что поступаю плохо, ведь сама подливаю масла в огонь, но поделать ничего не могу. Такая вот я несдержанная! Эрик смотрит на меня, кивает головой и, прикусив губу, спрашивает:
– И ты от меня все это скрывала?
– Да.
– Почему? Я считал, что первое, о чем мы друг друга попросили, когда снова сошлись, это была искренность, разве не так, Джудит?
Я не отвечаю. Не могу. Он прав. Я самая худшая. У меня покалывает шея. Опять эти пятна! Вдруг двери гаража открываются и появляются Соня и Марта. Они смотрят на нас, и Соня говорит:
– Эй, вы, зачем вам нужны мобильные?
Я с удивлением смотрю на них – меньше всего я ожидала увидеть их здесь. Который сейчас час? Но Эрик кричит:
– Мама, как ты могла дать Джудит мотоцикл?!
Женщина смотрит на меня, и я вздыхаю.
– Сынок, успокойся. Этот мотоцикл стоял у меня дома без дела, а когда Джудит сказала, что она, как и Ханна, занимается мотокроссом, я решила ей его подарить.
Эрик фыркает и опять орет:
– Сколько раз я вам еще должен объяснять, чтобы вы не вмешивались в мою жизнь?! Сколько?!
– Эрик, прости… Но это моя жизнь! – раздраженно уточняю я.
Увидев выражение лица своего брата, Марта смотрит ему в глаза и громко замечает:
– Во-первых, не кричи так на маму. Во-вторых, Джудит уже взрослая девочка. Она сама знает, что она может, а чего не может делать. В-третьих, если ты хочешь жить под стеклянным колпаком, это не значит, что мы все тоже должны это делать.
– Помолчи, Марта! Помолчи! – рычит Эрик.
Но сестра подходит к нему и добавляет:
– Нет, я не буду молчать. Вас было слышно во всем доме. И должна тебе сказать, что вполне естественно, что Джудит не сказала тебе ни о мотоцикле, ни о других вещах. А как бы она тебе рассказала? С тобой же не поговоришь. Ты дон Приказ и Повеление. Нужно делать только то, что тебе нравится, или катиться к черту. – И, повернувшись ко мне, она говорит: – Ты рассказала ему о нас с мамой?
Я отрицательно качаю головой, а Соня, приложив руку ко рту, шепчет:
– Доченька, ради всего святого, помолчи.
Не веря своим ушам, Эрик смотрит на нас. Его выражение лица становится все мрачнее и мрачнее. Он снимает пальто. Ему становится жарко. Он кладет его на капот машины, упирает руки в бока и, угрожающе на меня глядя, спрашивает:
– Ну и что еще ты не рассказала о матери и сестре? Какие другие секреты ты от меня скрываешь?!
