Гарри зазнобило; он развернулся и пошёл прочь от могил так быстро, как мог. Гермиона нагнала его, взяла за руку.
- Командир… Гарри…
- Да?
- Послушай… я знаю, тебе сейчас не до того, но… - кажется, она не собиралась ни в чём его винить. Хотя следовало бы. - Рон оставил в спальне письмо перед тем, как отправиться в Литтл-Уингинг. Это письмо тебе.
- Мне? О чём?
- Не знаю… я не читала, - Гермиона протянула ему сложенный в несколько раз лист пергамента. - Это же тебе. Я подумала, ты должен знать…
- Спасибо, - Гарри положил письмо в карман, рядом с изрядно истрепавшейся плюшевой мышкой. - Я прочту. Обязательно.
* * *
«Дорогой Гарри!
Я не умею писать писем, но это одно всё-таки напишу. Я начал его писать со дня битвы при Норе; сейчас за окном ещё август. Я, конечно, не знаю, когда ты это читаешь, но даже если и лето - то вряд ли то же самое. Если ты его читаешь, это значит, что я умер.
Когда Пожиратели ворвались на свадьбу, до меня почти впервые дошло, что и меня могут убить. И тогда я никогда не расскажу тебе всего, что хотел; и никогда больше не поговорю с тобой сам. Поэтому пусть пергамент поговорит с тобой за меня; тем более, что так мне проще - наяву у меня духу бы не хватило, а так я выложу всё, что думаю, потому что мне больше нечего терять.
Послушай, Гарри… ты не пользуешься никаким заклятием обаяния или что-то в этом роде? Извини, я спросил глупость. Но я правда не знаю, что думать; тогда не знал, и сейчас не знаю. Когда «тогда», спросишь ты? Сейчас расскажу… я много, много месяцев обкатывал всё это в голове, пока оно не стало походить по стилю на дурной любовный роман. По сравнению с тем, как я обычно мямлю, это, конечно, прогресс. Но ясности оно не прибавило ни на дюйм.
Послушай меня, Гарри…
На нашем третьем курсе... именно в те пасмурные зимние дни, когда ты был беспомощен и бледен, а я сидел ночами у твоей постели, меняясь с Фредом и Джорджем, я понял, как им завидую. Они имели право целовать тебя, быть с тобой, носить тебя на руках, смотреть в твои глаза… иногда, когда никто не видел, а ты был без сознания, я погружал пальцы в твои волосы, разметавшиеся по подушке. Лучший шёлк не сравнился бы с ними, пух и бархат краснели бы от бессильной злости. Следить за твоим дыханием... доводилось ли Снейпу прежде приказывать какому-нибудь ученику сделать то, что так точно совпадало с самыми тайными и жаркими его, ученика, желаниями?
Ты - моё сбывшееся наваждение, могущественный и хрупкий, резкий и нежный, прекрасный и ужасный, ты завораживаешь, как пламя. Я так хотел сгореть в тебе… но понимал, что этого никогда не случится. Я люблю тебя, Гарри. Гар-ри... сколько раз я, лаская себя сам, кончал с твоим именем на губах. Я был бы твоим… если бы ты замечал меня. Каким же идиотом я был на первом курсе, относясь к тебе с опаской, каким неизлечимым кретином, отвернувшись от тебя на четвёртом - теперь я всё бы отдал, чтобы упасть тогда к твоим ногам, обнять твои колени и попросить никогда и ни за что не бросать меня, потому что без тебя я не выживу. Как я завидовал Биллу, как завидовал всем, на кого просто падал твой взгляд… Я ревновал тебя к каждому дереву, к чьему стволу ты прислонялся - тем яростней и отчаянней ревновал, что не имел на это никакого права и понимал, что никогда не буду иметь... Мерлин, я сошёл с ума. И совсем об этом не жалею. Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Я каждый день прошу Бога сохранить тебе жизнь - я никогда в него не верил, да и узнал-то о нём из рассказов Гермионы, но сейчас я готов молиться кому угодно, делать что угодно, хоть приносить кровавые жертвы или душить Пожирателей голыми руками, без палочки - лишь бы ты выжил. Снова и снова. И был счастлив, если сумеешь. А ещё прошу возможности умереть, закрыв тебя от Авады. Умереть за того, кто составляет смысл твоей жизни... это так избито, но так правильно, единственно правильно. Люблю тебя.
У тебя такие глаза… я никогда не понимал всех сравнений, которыми пестрили разговоры младшекурсниц о твоих глазах: «изумруды», «малахиты», «нефриты»… как можно сравнивать живого тебя с бездушными камнями? В детстве я иногда стриг траву на лужайках в саду Норы. Не любил это занятие; мне не нравился запах мёртвой травы. Кто-то любит это, а я ненавижу, потому что мне кажется, что траве больно, и она кровоточит. Это запах убийства, как он может нравиться? Но вот кровь травы… этот зелёный её сок, что въедается в пальцы, тёмный, живой, почти пульсирующий, когда порвёшь пополам массивную травинку, упиваясь одновременно и жалостью к траве, и гадливостью по отношению к самому себе, и собственной неслыханной дерзостью… у тебя глаза цвета сока мёртвой травы, Гарри.
Ты одним своим присутствием вызываешь любовь. Ты, наверно, не знаешь, но тебя любят почти все. Это звучит глупо, знаю… но ведь кто-то любит через силу, кто-то открыто и восторженно. Большинство думает о тебе каждый день; и пусть им даже не придёт в голову вопрос о том, каким был бы поцелуй с тобой, ты всё равно владеешь их сердцами так же уверенно, как и властью в Хогвартсе. Тот, кто не может любить тебя - те ненавидят. Я плохо, путано объясняю… я никогда не был хорош в том, чтобы говорить, ты ведь помнишь? Кажется, я вообще ни в чём не был хорош. Мне остаётся только надеяться, что я умер как-нибудь достойно, а не подавившись овсянкой.
Извини за бессвязность - я писал это по абзацу в месяц-два. А я ведь так ещё и не спросил у тебя главного: почему, Гарри? Почему я полюбил тебя, хотя мне стоило бы переключиться целиком и полностью на Гермиону? Она хорошая… я честно старался полюбить её, но она проигрывает тебе по всем статьям, когда я мысленно сравниваю вас обоих. Проигрывает просто потому, что я люблю тебя, а не её. Знаешь, если бы я был жив, то наверняка женился бы на ней после войны и наплодил кучу рыжих кареглазых детишек, среди которых наверняка попался бы один-другой зубрила. Но этого - к счастью и для меня, и для неё, я думаю - не случилось, если ты читаешь это письмо. И я снова спрашиваю: почему, Гарри? Что в тебе такого, что подавляет волю? Тебе хватает одного взгляда, чтобы утихомирить любые беспорядки и брожения в умах; если бы я не знал тебя так, как знаю, решил бы, что ты очень ловко всех гипнотизируешь. Но это тебе не нужно. Ты сам по себе испускаешь ауру, которая действует как магнит.
Как-то раз Гермиона сказала мне, что у меня эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Мы тогда ссорились, и сейчас я думаю, что она была неправа, когда в запальчивости сказала мне это: я ведь сумел полюбить тебя, а зубочистки вряд ли доходят до такой ступени развития. Видишь, я даже выражаюсь почти как Гермиона - так усиленно я думал над тем, почему я люблю тебя. Но ответа я так и не нашёл. Скажи мне, Гарри. Если ты сам знаешь, почему… почему ты такой, какой есть. Почему ты родился таким, рос таким, стал таким.
