– Виктор, а где же я мыться теперь буду?
– Не знаю!
– И Алена эта… она совсем не в моем вкусе.
Услышав эти слова, Аленка запричитала еще громче.
– А эти младенцы? Я, кстати, совсем не думал об ангелах. Честное слово…
– Почем мне знать? Ведь крылья-то у них были, а пели они что? – бесстрастно возразил Виктор, любуясь своими, хорошо отточенными ногтями.
– Крылья – то не настоящие, – оправдывался Владимир. – Они исчезли, в прах рассыпались. Вон и Алена Митрофановна может подтвердить. А песня? Она у них в механизме внутреннем была записана. Я, пардон, не знаю, кем. И механизм сей вышел из строя не без моего участия, между прочим.
В это момент один из младенчиков подпрыгнул к руке Виктора и укусил демона за палец. Виктор легонечко шлепнул карапуза по толстому заду.
– Владимир Иванович, ты мне все это говоришь так, будто это безобразие – моё. Меж тем, это – твои мысли. И музыкальные деревья тоже твои. Ну ладно, цветочки и музыка великого Генделя, я уважаю твой тонкий вкус и даже восхищаюсь им… иногда. Ладно, золотая и прозрачная танцовщица. Кстати, где она?
– Она улетела в окно…
– Воооова, какА такА танцовщица? – взревела ревнивая Аленка.
– Ладно, с той потом разберемся. Вот ты скажи, где ее теперь искать: у сатиров, в лесу, в озере или еще где? Хоть бы к соседу твоему Генриху Францевичу не угодила… Тот всё препарирует, что ни попади, или что плохо, где лежит. Я имею в виду, трупы женские на кладбищах. Ведь, именно они, по его мнению, плохо и лежат – одиноко им, видите ли. И нашел ведь гад лазейку: он пробирается через кордоны и ворует мертвецов на земных кладбищах. Предпочитает, в основном, совсем юных девушек, умерших внезапной смертью. Душа иной уже давно в райских кущах обитает, а тело терзает этот старый некрофил. И главное, сто потов с бедного сойдет, прежде чем добудет очередной хладный трупик… А как он их холит… Он и режет-то их по частям – бережет каждый кусочек, каждый пальчик обцеловывает. Знаешь, однажды и у этого придурка интересный казус произошел: он, как обычно, откопал труп, приволок его домой, смотрит – не налюбуется: шестнадцатилетняя дева с белой шейкой, как на камее, светлыми, длинными волосами и тонкими прозрачными ручками. Умерла внезапно от дифтерита… И вот, поди ж ты, не знал старый немец, что эта «белая лилия» – не кто иной, как всем известная распутница Дунька Огурцова, попавшая на мой этаж, в моё непосредственное распоряжение. А Дунька эта только с виду была «непорочной юницей», а внутри – истинной блудницей вавилонской. Она к своим шестнадцати годам успела совратить и загубить более двухсот мужиков разного сословия и материального достоинства. Мужики сами шли на нее, словно быки на красную тряпку. И вот эта самая Дуня-Евдокия случайно (!) набрела на домик старого трупокопателя. А она девушка жутко любопытная – сразу свой носик сунула в потаенный кабинет ученого, его прозекторскую комнатку. Смотрит – лежит кто-то на столе, она простыночку-то и откинула… И обомлела… Под простыней она сама – собственной персоной, только со вскрытым животом. Что было дальше, тебе даже трудно представить. Бросилась Дуня ко мне жаловаться. Рассказывает: так, мол, и так. Еле девицу успокоил: объяснил ей еще раз, что физическая субстанция, коя в земле от нее осталось, не более чем материальная оболочка, бывшая одежка, которая вскорости в прах должна превратиться. И что нечего о ней жалеть… А здесь ее душа находится, то есть – «вечная монада», и что у Генриха Францевича тоже – «вечная монада», но жутко ученая, да ушлая, и до сих пор работающая в интересах медицинской науки… Не мог же я несчастного некрофила подставить. Говорил ей всякую чушь, что Генриху Францевичу нужны постоянные препараты, суть материального происхождения, для опытов.
– И что она поверила? – полюбопытствовал Владимир.
– Сделала вид, что поверила. Как ей не поверить своему патрону? Однако поступила, непокорная, по-своему. На то она и Дуня Огурцова. Она вернулась к Генриху Францевичу и избила его, как пса поганого. Мало избила, она его скальпелем изрезала и велела собственный труп (материальную одежку) утащить назад на православное Волковское кладбище и заново захоронить с почестями, как и подобает. Вот так! Такой вот карамболь! Но что-то я отвлекся. Я до этого, о чем говорил? – Виктор нахмурился. – Ах, вспомнил. Я опасался за судьбу прозрачной танцовщицы. Хотя, вряд ли на нее Францевич польстится, она же – полая внутри. Вот Аленку бы он с удовольствием употребил… Хотя, она, похоже, тоже не в его вкусе. Ему все субтильных подавай.
Алена презрительно хмыкнула.
– Виктор, а я давно хотел спросить: вы говорили, что на этом этаже живут одни прелюбодеи? – осторожно поинтересовался Владимир.
– Истинная правда!
– А как же Францевич? Он разве не убивец, не маньяк?
– Нет, Володя, он лишь некрофильствует мало-помалу. Он – не убийца, живых он не трогает. Не люблю вникать в его «ученые дерзания», но скажу тебе по секрету: он с трупами сожительствует после вскрытия последних, либо до оного… Это уж его пикантные изыски. Кстати, Генриха Францевича здесь мало, кто жалует, не смотря на то, что он – опытнейший врач и аптекарь. Он почти в затворничестве живет. Не любит у нас народ таких вот извращенцев, брезгует…
– Мне кажется, что не он один здесь извращенец… – Махнев вспомнил о Горохове и его ночных «агрономических изысканиях» в собственном саду, но тему развивать не стал.
– Кстати, вспомнил: где вся театральная публика и музыканты? Они не сообщили тебе, куда подались?
– Нет, – Владимир покачал головой.
– Нееет! – передразнил его Виктор. – Ух, как бы дал я тебе, Вова, по лбу! Ну ладно, музыкантов-то я пристрою. Я там парочку виртуозов приметил. Талантливые люди везде нужны.
– А я с Владимиром Ивановичем останусь! – решительно заявила Алена Митрофановна. – Он мой суженный, мне с ним и жить поживать. И младенчики пущай при нас. Я на поденную работу наймусь, авось прокормим. А Владимир Иванович дома на хозяйстве будет сидеть – меньше баб на него пялиться будут, блядский глаз свой сытить.
– Да с превеликим удовольствием, дорогуша. Разве я против? Я всегда иду навстречу любовным чаяниям моих подопечных. Хоть завтра сватов зашлю.
Владимир, словно ужаленный, вскочил на ноги.
– Виктор, я не выдержу это. Помилуйте, я не смогу жить в этом аду, – взмолился он. – Какие сваты?! Я не желаю жениться на этой женщине.
Аленка, услыхав его слова, снова безутешно заплакала.
– Дурашка, ты давно живешь в аду! Критерий адских мук сильно размыт. Быть может, впереди тебя ждет нечто такое, что и гермафродит Алена и инвалид-поручик покажутся тебе цветочками: на Аленке женишься, герой войны станет посаженным отцом, ну а детишек ты и сам с удовольствием усыновишь. Всех тринадцати… Ну, как тебе такая перспектива? И, скажи на милость: что за извращение такое, что бедный поручик у тебя обрубком вышел? Эта-то блажь откуда?
