Пальцы безотчётно впились в шершавую поверхность скамьи. Энни разглядывала свои жёлтые туфли с ремешком. Проклятые туфли! Она купила их, потому что Армин вопил в обувном, что она в них «само очарование». Продавить бы его миловидное лицо этими каблучками!
― Здравствуй, Энни.
«Какого дьявола? Что он здесь забыл? Как узнал?»
― Чего тебе? ― холодно отозвалась она, пряча взгляд и пытаясь унять не на шутку разошедшееся сердце.
― Я накосячил. И слишком. Хочу всё исправить. ― Голос Армина был до краёв наполнен чувством вины и надеждой.
― Я жду Микасу, мне не до тебя.
― Она… Она не придёт.
― Ах, вот оно что. Конечно. Чёртова Мика! Мне следовало догадаться, что она станет пособничать своей подружке. ― Энни оборонительно сложила руки на груди. ― В таком случае, я пойду: у меня сегодня ещё свидание, некогда выслушивать жалкие оправдания.
Она поднялась и двинулась прочь, но Армин перехватил её, ласково сжав кисть Энни в своей ладони, и с мольбой заглянул ей в глаза ― запрещённый приём; она сдалась и села обратно, проклиная себя, Аккерман и грёбаного его.
Армин опустился рядышком и положил на колени Энни коробку её любимых мармеладок. К горлу подкатил горячий ком, в носу защекотало. Придушить бы его! И зацеловать проклятые ямочки на щеках.
― Вырядился как на праздник, ― с издёвкой произнесла она, оглядывая белоснежную рубашку по фигуре и отлично скроенные брюки винного цвета.
― Прости меня. ― Армин всё ещё не отпускал руку Энни и с привычной простотой гладил шрам на её запястье. ― Я повёл себя как трусливый осёл. На меня никогда не обращали внимания девчонки вроде тебя, лишь в наивных юношеских фантазиях. Проще было закрыться и вообще не думать об отношениях. Мечта удобнее. Безболезненнее… Но знаешь, ты куда красивее Лоры Палмер, ― смеясь над самим собой, искренно добавил он.
― Прекрати… ― Энни покраснела и положила ладошку на шею, смяв белёсые пряди.
― Но это правда. Я уже не представляю без тебя свои унылые дни. Мне страшно думать о том, что будет дальше, страшно всё испортить, но я уверен в тебе. Уверен в том, что с тобой лучше, чем без тебя.
Энни глядела на то, как ветерок качал ветви высоких деревьев, приводил в движение дорожную пыль. Ей было хорошо и боязно. Без Армина ей всё казалось пустым и безотрадным. Она злилась на него, проклинала, но ничего так не желала, как того, чтобы он говорил все эти невозможные вещи. Обернувшись к нему, Энни пытливо всматривалась в небесные радужки широко раскрытых глаз, в стекающий по коротким волосам тяжёлый закатный луч. Лицо Армина становилось всё ближе, губы слегка разомкнулись, всего миг ― и вот они соприкоснулись с её губами.
«Ненавижу! Ненавижу! ― кричала она, мечась в клетке помутневшего рассудка. ― Ну целуй же! Целуй!»
Её пальцы коснулись его подбородка. Энни развернулась к Армину всем телом и углубила поцелуй. Секунды обгоняли друг друга. Ей хотелось быть ближе. Как только он чуть отстранился, Энни стиснула Армина в объятиях, издала хрипловатый стон и бесстыдно облила слезами его рубашку.
― Как ты мне нравишься, тупица!.. ― причитала она. ― Не смей больше пренебрегать мной. Я ведь тебя не под венец собиралась тащить. На кой чёрт устроил драму?
― Прости, прости, ― шептал он у её виска и крепче обнимал в ответ. ― Я больше никогда… ни за что…
Они не отпускали друг друга, и вечер медленно таял во тьме, выхватывая яркие огоньки фар и зажигающиеся окна домов.
― Пойдём ко мне домой? ― тихо спросил Армин. ― Будем есть мармелад, играть в видеоигры и заниматься любовью.
***
Радость за Армина привычно сменилась унынием. Микаса всё делала на автомате: на автомате брала переработки, на автомате встречалась с друзьями, на автомате пила антидепрессанты и противозачаточные таблетки, а вот ела и ухаживала за собой неохотно. На выходных она могла пролежать в кровати с утра до вечера. И когда Саша навестила её в один из таких дней, она пришла в недоумение.
― Мика, ты скоро вся зарастёшь шерстью, как снежный человек! А ведь ещё даже не зима.
― Мне всё равно. К тому же я до сих пор не нашла нового косметолога, а ходить к прежнему мне больше не по карману. Да и какой в этом смысл?
― Нельзя на себя забивать до такой степени. Собирайся-ка! Хватит уже тюленем валяться. Я отведу тебя к своему мастеру.
Саша чуть не силком подняла подругу с кровати, вытащила для неё из комода одежду и за руку отвела в салон. Пока мастер удаляла с её тела лишние волосы от бровей до самых пяток, Микаса совершенно не вникала в происходящее, неустанно томясь в тревожных мыслях: «Я хочу вернуть Эрена, но есть ли у меня право вновь врываться в его жизнь? Да и нужна ли я ему ― такая несуразная? Не способная даже сказать, насколько он дорог. Той преданной девочки, готовой ради него на всё, больше нет. Что я вообще теперь такое? Месиво из несочетающихся ингредиентов — гниющий салат, а не Микаса! Я целыми днями лишь плачу и сожалею. Живу, потому что так надо».
Неведомая сила возродила в её памяти Бруно. Вот он стыдил и бил её, потом валялся в ногах и выл, как никчёмный пьяный скот. Но вот он гулял с ней в парке, смеясь и осыпая её сухими осенними листьями. Вот он учил её, малявку, стрелять в тире в день получения зарплаты на заводе. В полость грудной клетки будто плеснули горячую лаву. Микаса едва сдерживала себя, чтобы не разрыдаться прямо в кабинете. Она представила отчима в их старом грязном доме: одинокого, немощного, подолгу голодного и жующего полуфабрикаты вперемешку с сухими закусками к пиву. Он долго не протянет без чей-либо заботы.
После процедур Микаса отправилась к Бруно. Она ругала себя за убогую жалость и чувство вины ― смешанный с кровью и солью липких слёз детский стыд. Ей хотелось содрать себе кожу с лица, лишь бы не чувствовать, не страдать! «Это навсегда у меня под кожей», ― пронеслось в её голове, пока Микаса поворачивала ключ в замке и переступала порог отчего дома. Бруно вылез из спальни, улыбаясь всеми своими пожелтевшими зубами, и лез обниматься. Он сбивчиво трепался о соседях, жаловался на боли в пояснице и тяжёлое похмелье. Падчерица забила до отказа его холодильник продуктами и сделала уборку, не распыляясь на нежности. К вечеру, выполнив долг и успокоившись, она вернулась домой.
Надвигалась ночь, стрелка часов перевалила за десять. Микаса долго просидела на постели не шевелясь и глядя в одну точку. По стене карабкались кружевные тени, опутывая комнату сетями. Микасе было пусто. Мысли лихорадочно путались в голове. «Чего-то хочу, но не знаю чего. Может быть, сока? Апельсинового или виноградного? Решу по дороге». Машинально поднялась, взяла из сумочки карту и спустилась вниз, забыв даже переодеться в уличную одежду.
Медленно сгущались предгрозовые тучи, улицы становились безлюдны и свежи. Тёплый ветер гладил Микасу по усталым плечам и, здороваясь с деревьями за малахитовые ветви, таинственно шептал: «Я больше никогда не уйду, я не оставлю тебя, не умру. Я буду рядом, я буду рядом». Зажигались фонари и вывески, бросали в глаза белый искусственный свет. Микаса сощурилась, подходя к зданию супермаркета, и приставила ладошку козырьком ко лбу.
После минуты бесцельного хождения, она нашла-таки стеллаж с фруктовыми соками и замерла в нерешительности. «Так какой из них? Чего я хочу на самом деле?» ― размышляла она и привстала на носочки; поясок халата ослаб, и вырез на её груди сделался шире.
― Гляди какая, ― раздалось где-то сбоку.
― Хороша. Ещё немного, и сиськи станет видно.
Мерзость. Но да чёрт с этими уродами, решила Микаса: её куда больше волновало, апельсиновый или виноградный. Простой выбор.
И она никак не могла принять решение.
― Доброй ночи, Лебовски²{?}[Эрен ссылается на культовый американский фильм «Большой Лебовски» братьев Коэн 1998 г. выпуска, имея в виду образ главного героя ― безработного пофигистичного пацифиста, который спокойно может выйти в супермаркет в грязной домашней одежде.]. Тебе не холодно хоть?
Эти до боли знакомые беззаботность и дурашливость в голосе, эта опьяняющая нежность. Невозможно. Не взаправду. Он просто не может быть здесь. Страшно обернуться. Страшно заглянуть в эти глаза. Словно вечность не виделись. Вечность ― с ним, из другой, невыносимо горькой жизни.
