— В-возможно, — я слегка заикнулась, и это заставило его рассмеяться.
— Не хочешь знакомиться с моей мамой?
— Я без проблем познакомлюсь с твоей… мамой, — ответила я.
Мэттью снял очки и начал внимательно их рассматривать. Выражение его лица стало таким, словно это на него, а не на несчастные очки приземлилась та толстая леди. Он никак не прокомментировал увиденное, лишь снова надел очки, сдвинув их на лоб, потянулся за другим бутербродом и спросил, что я придумала.
— Ничего, я просто… решила, что ты захочешь знать о том, что я ненадолго уеду. Буду работать заместителем.
— Понятно, — ответил Мэттью, задумчиво жуя. Я смотрела, как двигаются его челюсти. Колбаса, видимо, была жесткой. — И надолго ты едешь?
— Я подписала контракт на год.
— Ага, — медленно произнес Мэттью. — На год. А мне, к сожалению, придется проработать в Питтсбурге как минимум четыре.
— Я знаю, — кивнув, сказала я.
Похоже, он только сейчас понял, что держит в руках бутерброд.
— Извини, что я так запросто перед тобой жую… Хочешь? — Он протянул надкушенный бутерброд мне.
— Ой, нет! Спасибо, у меня есть булочка! — вспомнила я, доставая из сумки свой съедобный припас. — Слушай, я знаю, что мы с тобой только начали встречаться и, возможно, я сейчас поступаю глупо… — Я решила продолжать, не думая о том, понравится это Мэттью Холемби или нет. Он издал нечто вроде покашливания, но я решила это проигнорировать. Ведь не должна же я реагировать на каждый чих? — У меня никогда не было трансконтинентальных отношений. И таких ситуаций тоже раньше не было… Ты… Ты в порядке?.. — Из вежливости я остановилась на полуслове.
Мэттью покачивался из стороны в сторону, его лицо стало пунцовым, а из глаз текли слезы, но он не подал универсального знака, которым обычно показывают, что подавились. Или «руки-у-горла» — это только американский жест для подобных случаев и он его просто не знает? Но Мэттью показывал на столик, на который я поставила свою сумку. Я посмотрела в указанном направлении и замерла от ужаса. Вместо пакетика с булочкой я положила на стол пакетик со сменными трусиками.
За ту секунду, что понадобилась мне на засовывание улики обратно в сумку, в моей голове пронеслась целая вереница мыслей. «Это выглядит действительно странно. Может, мне нужно объяснить? — лихорадочно думала я. — Стоит ли говорить ему, что трусы на самом деле чистые? Я что, уже съела свою булочку?» Сквозь этот кавардак в голове внезапно пробилось воспоминание: мне десять лет, и я плачу перед школьной экскурсией в Геттисбург, поскольку в экскурсионный автобус запрещено брать бутылки с кока-колой. А моя многомудрая мама, решив, что пить мне обязательно захочется, налила газировку в пакет и положила его в мой маленький переносной холодильник, посоветовав не наклонять его. «Я просто хочу быть нормальной!» — вопила я, размазывая слезы. Мама не поняла. Она поинтересовалась, что могут использовать другие мамы вместо пластикового пакета. «Бидончик!» — взвыла я.
«Это твоя вина, мама», — подумала я, пытаясь раскопать в недрах сумки настоящий пакет с едой. Мне удалось найти зубную щетку, потом дезодорант, потом бритву и, наконец, булочку. Мэттью все еще хохотал, пока вдруг не закашлялся.
— Думаю, это на тот случай, чтобы помочь ближнему своему, порвавшему резинку на трусах? — сквозь смех выдавил он.
— Вот именно, — мило улыбнувшись, ответила я. По крайней мере он понял, что они чистые.
— Господи, Холли, — сказал он, сев рядом со мной на диван и обняв меня правой рукой. Левой он держался за живот, все еще сотрясаясь от смеха. — Ты выбрала не самое лучшее время.
— Я знаю. — Я положила голову ему на плечо. — Но так даже лучше. Я не могу сейчас доверять своим чувствам. Даже самым лучшим из них.
Мэттью задумался, продолжая обнимать меня.
— Думаю, ты права, — вымолвил он после довольно продолжительной паузы. — Твое сердце боится чувствовать, поэтому твой мозг придумал такую защитную реакцию. Он видит во всем только плохое, потому что страх не позволяет мозгу верить в хорошее. Значит, хорошее не случится.
Я отстранилась от него, чтобы заглянуть в глаза.
— Ты ненавидишь меня? — спросила я.
Он сглотнул и смотрел на меня так долго, что его взгляд стало трудно выдерживать.
— Я не злюсь на тебя. Честно.
— Что ж, спасибо за… то, что не злишься, — тихо произнесла я, снова чувствуя к нему нежность.
Мы улыбнулись друг другу, потом Мэттью протянул руку и достал из моей раскрытой сумки то, что лежало на самом верху. Мои розовые хлопковые трусики. Мэттью внимательно их проинспектировал.
— Так вот что ты так долго от меня прятала!
Поток воспоминаний был прерван стюардессой, которая объявила по внутренней связи, что собирается убрать из салона мусор. Самолет явно снижался, так что я пристегнула ремень, положила книгу Юнга в кармашек на спинке переднего сиденья и задумалась о другом.
Мы приближаемся к Хитроу или к катастрофе? Объявили, что пассажирам следует поднять откидные столики.
Мама, помоги мне добраться туда живой. Обо всем остальном я буду волноваться позже.
Внезапно мне показалось, что она меня услышала. Самолет снова набрал высоту, потолок перестал дрожать, а меня охватило непривычное спокойствие. В этот момент я почувствовала, что мама целиком согласна с бабушкой: мне не о чем волноваться и у меня еще все впереди.
В следующее мгновение я ощутила, как у меня не просто заложило уши, а в них начала пульсировать боль. И я вспомнила, что не только бросила свою работу, лишилась квартиры и не могу сейчас вернуться домой, как бы мне этого ни хотелось, но и… Где-то там, за много-много миль отсюда, осталась в сушилке забытая мною постиранная одежда.
Пять часов спустя, после того как я в полнейшем хаосе требовала в аэропорту Хитроу отдать мне мой багаж, после того как такси доставило меня к станции Ватерлоо, а поезд, идущий оттуда, — в провинциальную местность, мое путешествие наконец-то завершилось в Винчестере. На одном моем плече болталась докторская сумка, на другом — футляр фотоаппарата, а руки свисали до колен от попыток справиться с «Большой Бертой». Вытащить ее из поезда мне удалось только с помощью кондуктора, чемодан упирался и цеплялся за все выступающие поверхности. Словно два египтянина, тянущие блок для строительства пирамиды, мы вынесли эту тяжкую ношу на платформу. Услышав звуки реальности — свисток, топот ног и скрип дверей, — я испытала на удивление острое и приятное чувство облегчения. А потом поезд исчез, оставив меня на открытой платформе с багажом и остатками жизненных сил.
Я сверилась с картой, которая прилагалась к моему приглашению на работу, и попыталась вычислить, как далеко я нахожусь от Королевского госпиталя округа Гемпшир. От платформы до госпиталя было около десяти сантиметров по карте. С равным успехом это могли быть мили, километры или все те же сантиметры, поскольку масштаб на карте отсутствовал. К счастью, на дне «Большой Берты» имелись колесики. К несчастью, у нее отсутствовал мотор. В результате таскания за собой чемодана на колесиках я выяснила две вещи: лифта тут нет, эскалатора тоже. Июньская жара словно вырвалась из самого центра Земли, поэтому покрыться потом и без транспортировки тяжестей — минутное дело. Наконец, подтащив «Берту» к лестничному пролету, упиравшемуся в выход с платформы, я попала в затруднительное положение, которого начала бояться еще вчера. Дело в том, что я не могла поднять чемодан, не говоря уже о том, чтобы нести его.
«Никогда, никогда не наполняй «Берту» доверху, — предупреждала меня мама, когда я складывала вещи в этот чемодан, собравшись на свадьбу подруги. — Иначе ты легко надорвешься».
О Боже, мамочка, на этот раз «Берта» полнехонька.
— Могу ли я предложить вам руку? — прервал мои мысли чей-то голос. Я оторвала взгляд от предательского чемодана и увидела парня с рюкзаком. У него были темные волосы, синие глаза и знакомый акцент: американец.
Я не сразу ответила. Со мной никто не разговаривал с той минуты, как мы с папой распрощались в аэропорту Балтимора и он грустно помахал мне вслед. Со мной не говорили даже стюардессы, они просто смотрели мне в глаза и ждали заказа. Этот незнакомец был прекрасно сложен и настолько привлекателен, насколько привлекательны парни из каталога моделей Джей Крю. Такой же высокий, смуглый, симпатичный — в общем, из той породы, которую большинство девушек считает потрясающе красивой. Для меня же подобные типы были абсолютно неинтересны. Мне подавай кривые зубы и очки, как у Бадди Холли, плюс руки, способные воткнуть иглу капельницы в чью-то жирную шею. А этот парень знает, какое впечатление производит, иначе не стал бы предлагать помощь совершенно незнакомой девушке.
