— Ты написала гениальную рецензию, — сказал я первое, что пришло на ум, хотя прилагательное можно было употребить и не такое сильное.
— Гениальную? — переспросила она. — Не думаю.
— По крайней мере очень хорошую.
— Я просто прочитала все, что нашла по этой теме, — тихий, но какой-то сухой голос отчетливо выводил все слова — солнце в туманную погоду. — Я целую ночь выискивала новые ссылки, которые казались мне существенными. Мне, кстати, почему-то показалось, что ты тоже не спишь. — Она отвела назад выбившуюся прядь волос. — Когда наступил рассвет и начали летать эти непонятные чайки — что они вообще так далеко от моря делают? — я закончила. Как ночь прошла, я и не заметила. Я переживала, что вышло слишком мало.
— Совсем нет, — сказал я. — Ты написала лучше, чем может добрая половина моих писак или старых экспертов, к которым я иногда обращаюсь и которые все живут вчерашним днем. Все, что нужно, — это причесать ее немного, и все.
Она улыбнулась.
Повисла тишина.
Я попытался заставить себя молчать и не сказать то, что напрашивалось. Я почти услышал свои слова еще до того, как они слетели с языка, попытался сдержаться, но:
— Если хочешь, можешь что-нибудь еще для меня написать… — произнес я и осекся.
— Что-нибудь еще? — переспросила она, и губы ее чуть-чуть раздвинулись, хотя лицо осталось сосредоточенным и бледным, как у скульптуры. Потом улыбнулась, отчего верхняя полная губа изогнулась.
— А что ты здесь делаешь? — скороговоркой сказал я, чтобы сменить тему: ее напряженность начала меня беспокоить.
— О, — она устремила взгляд вдаль. — Мне нужно кое-кому купить подарок. А где твоя…
— Лелия.
— Ах да, Лелия. Ну конечно же. Какое красивое имя.
— Ее назвали в честь кого-то, — сказал я и задумался. — Я…
— Кого? — сказала она одновременно со мной.
— Ну, я…
— Ладно, не надо, — сказала она.
— В честь герцогини Вестминстерской, — объяснил я и замолчал. Посмотрел на угол, за который зашла Лелия, когда направилась к коляскам. Она всегда стыдилась говорить о происхождении своего имени и нежных родительских чувствах, которые за этим стояли. Во рту пересохло — я предал ее.
Сильвия бросила взгляд в сторону.
— Мне нужно идти, — вдруг сказала она.
— Почему? — удивился я. — Куда? — Внезапно мне захотелось еще хоть чуть-чуть посмотреть на ее чистое лицо, послушать ее странный голос, узнать, что она скажет дальше.
— Не знаю, — ответила она. — Мне нужно встретиться с человеком. Но ты знаешь, как меня найти. — Она повернулась, шепнула на прощание «Ну, пока» и исчезла, и в следующую секунду появилась Лелия. Если бы Лелия смотрела прямо перед собой, она бы заметила затылок Сильвии, но она смотрела на меня, улыбаясь и неся что-то в пакете.
— Я только… — начал я и остановился, подыскивая подходящие выражения, чтобы объясниться; но я мешкал слишком долго, и момент был упущен. Я не сказал, потому что она стала бы подначивать меня, или удивилась бы, или рассердилась. Лицо Лелии по-прежнему оставалось бледным, как белое золото или солома. Она приложила руку к животу. В глазах вспыхнули беспокойные огоньки.
— У нас будет ребенок! — сказала она.
Это первые признаки шевеления плода. Движение происходит, когда еще наполовину сформировавшийся зародыш, крошечное создание совершенной формы, поворачивается в своем водяном мешке. Правда, мне потомок моей матери представлялся не в виде пухлого пупса, которым он станет, когда чуть-чуть подрастет, а в виде цыпленка в яйце. Некое безобразное создание, законсервированное в рассоле: мокрый бесформенный комок коготков и косточек; зачатки перьев, пропитанные склизким желтком; клювик, оранжевая точка. Человеческий цыпленок. Превратится ли когда-нибудь это существо в человека?
К седьмой неделе у этого крошечного человечка со сложенными зачатками ручек и ножек уже было свое сердце (не больше макового зернышка) и свой язычок. В своем жидком мире он мог раскрывать ротик. При мысли об этом у меня на глазах выступали слезы счастья. Я представляла себе зародыша в виде детеныша динозавра, с подвижной квадратной головкой и малюсенькими треугольными зубками, которые показывались, когда он открывал рот. Я зашла в кладовую в дальнем конце квартиры, которая превратится в детскую, если ребенок выживет. А он выживет. Какое-то внутреннее чутье, а может, и отчаяние говорило мне, что на этот раз все будет хорошо.
— Тебя тут дожидались, — раздался голос снизу, когда я подошла к окну.
На тротуаре стояла Люси, соседская дочь. Ричард считал Люси подозрительной, довольно неглупой и пронырливой, дал ей прозвище «назойливая маленькая муха» и, обращаясь к ней, называл Люсиль, а в разговорах со мной — Люсифер. Она заметила меня в окне и замахала рукой. Несмотря на то что на улице было холодно, она была в джинсах, крошечном топике и массивных ботинках. Она знаком попросила меня открыть окно, отчего топик приподнялся и стало видно несколько дюймов ее голого живота.
— Когда? Кто? — спросила я.
Она пожала плечами.
— Какое-то чучело. Она ошивалась тут, хотела с тобой встретиться, — скривила губы она. — Никогда ее раньше не видела, — она снова пожала плечами и начала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.
— Как она выглядела? — спросила я, и в лицо мне дохнул холодный ветер.
— Да никак, — бросила Люси, разворачиваясь и отправляясь по своим делам. — Отстойная одежда. У нее для тебя, по-моему, какой-то пакет был.
— Она его оставила? — крикнула я ей вдогонку.
— Не знаю, — не оборачиваясь, отозвалась Люси.
Понятно. Понятно было, что это Сильвия приходила с каким-то подарком для ребенка.
Вчера я подписала библиотечный формуляр, по которому она могла посещать библиотеку в Сенат-хаузе. Мне это было нетрудно. Нашла номер телефона, который она мне дала, и позвонила.
— Я оформила тебе читательский билет. Можешь забрать его в регистратуре, — сообщила я, когда она сняла трубку.
— Спасибо, — мягко произнесла она своим хрипловатым голосом, явно обрадованная.
— Тебе теперь осталось только добиться отдельной кабинки в читальном зале, — пошутила я. На Мекленбур-сквер с севера надвигались яркие белые облака.
— Я и так уже получила то, что хотела, — сказала она.
Вот здесь, подумала я, проводя пальцами по оконной раме, моя малышка будет в безопасности, она будет лежать в деревянном манежике, пока родители будут заниматься своими делами — читать, готовить, работать, не пускать в дом чужих. С самого начала я воспринимала своего ребенка как девочку.
— Я хочу подарить вам кое-что для ребенка, — сказала Сильвия.
— Как мило, — ответила я. — Спасибо.
Облака уже неслись с бешеной скоростью, клубились, распадались на лоскуты и снова собирались. Сквозь старые рамы потянуло сквозняком.
— Это так здорово!
— Да, — согласилась я, чувствуя, что настроение улучшается. — Хотя Ричард не в восторге, — добавила я в шутку, но осеклась, поняв, насколько точны эти слова. Я снова помолчала в нерешительности. Правда причинила мне боль. Сердце у меня в груди превратилось в ноющую рану.
— А я в восторге, — раздался ее голос. — Он мужчина. Разве может он понять? Вам теперь нужна забота…
В трубке раздался какой-то шум.
— О, — обратилась к кому-то Сильвия. — Вон туда.
— Кто это? — спросила я.
— Да так… — несколько неуверенно ответила она.
Судя по звуку, в комнате Сильвии происходила расстановка вещей, но вскоре все стихло.
— Рядом с вами кто-то есть?
— Это просто Чарли, — сказала она.
— Кто такой Чарли?
— Это мой… сосед по комнате.
— Ясно! — сказала я, удивившись. Меня почему-то всегда оскорбляло, если кто-то оказывался не таким человеком, каким я его себе представляла. Ведь все в ней указывало на то, что она одинока. Я, особо не задумываясь, приписала ей жизнь среди книг в самодостаточном затворничестве. Однако оказывается, что существует еще некий Чарли, о котором раньше никогда не упоминалось и который принимает участие в ее повседневной жизни. Я испытала облегчение с привкусом разочарования, когда поняла, что мне уже не нужно быть в ответе за нее — за ее читательский билет, за ее отношения с обществом, за ее ранимость.
— Ты никогда не говорила, что живешь с кем-то, — сказала я.
— Нет, — возразила она. — Нет. Мы вместе снимаем квартиру, но иногда по нескольку дней не видим друг друга.
Я высунулась из окна и посмотрела на площадь. Над головой стремительно проносились облака, я крепко взялась за подоконник.
— Да что об этом говорить! — ушла она от этого разговора. — Мне так хочется вручить подарок для твоего малыша!
Твоего малыша. Моего малыша. Употребление притяжательного местоимения наполнило душу радостью. Я почувствовала себя важной, значимой, нормальной. Удивительно, но оказалось, что я все-таки могу иметь ребенка. Я поняла, как одиноко мне было до этого.
