— Но… разве я сказала…
— Тсс!.. Сюда идут…
В комнату вошла Анжелика.
— У вас мой адрес, — говорила гризетка при ее входе, — что вам понадобится, потрудитесь прислать записку, и я явлюсь тотчас же.
Елена молча кивнула головою; отвечать она была не в состоянии.
— Платье ваше будет на днях готово, розовое, — сказала Анжелика по уходе модистки.
— Благодарю вас; вот вам чепчик, милая Анжелика; нравится вам?
— С пунцовыми лентами! Милое дитя, как вы добры, что обо мне вспомнили!
И, выражая признательность, почтенная гувернантка стиснула Елену в объятиях.
Нишетта никак не ожидала таких последствий от своего посещения. Пришла она, веселая и беспечная, узнать, может ли Эдмон надеяться быть любимым, и вот возвращается домой, взволнованная, опечаленная тяжелым открытием. Эдмон болен, жизнь его в опасности! Что же она скажет ему, когда он придет в два часа узнать, в каком положении его дело?
Болезни, опасения, горе были почти незнакомы гризетке: бедная совсем растерялась. Все ей представлялось в черном цвете, во всем видела она дурные приметы. Новость положения смутила ее совершенно, и она решилась не делать ни шагу, не говорить ни слова, пока не расскажет всего Густаву и не посоветуется с ним.
Под влиянием недавнего своего свидания с Еленой она тотчас же по приходе домой написала Домону:
«Как только получишь это письмо, тотчас же приходи, милый Густав: бедный друг наш Эдмон крепко нуждается в нашей привязанности. Помнишь, как часто я видела тебя задумчивым и что ты отвечал мне на мои вопросы, что с тобою? Ты всегда говорил мне, что опасаешься за его здоровье, что он кашляет, что отец его умер тридцати лет и что с каждым годом ты все сильнее беспокоишься за Эдмона. Знай же, друг мой, что предчувствия не обманули тебя. Эдмон болен тою же болезнью, что и отец его: я узнала это от Елены Дево, а ей сказал отец ее, доктор. Нужно нам подумать, как бы спасти его, если это еще возможно. Как мне это Елена сказала, я все еще не могу прийти в себя; сердце ноет, дышу с трудом и вот теперь пишу тебе, а сама плачу. Эдмон будет у меня в два часа; приходи, научи меня, что делать. Боюсь — не придешь ты — не сумею перед ним скрыть своего беспокойства.
Знал бы ты, что за ангельская душа эта Елена! Вообрази, она уже любит его: я уверена, он этим обязан своей болезни. Вот тебе что вышло из моего желания сделать ему добро; знала бы, так уж лучше не ходила бы. Ты бы сходил сам к г-ну Дево; скажи, пусть возьмет что хочет, только вылечит бедняжку. Он еще на ногах, ничего не знает: как же нам не спасти его? Мною располагай совершенно: для твоего друга я готова на все.
Нишетта».Нишетта запечатала письмо, надписала адрес Густава и спустилась к привратнице.
— Отошлите тотчас же это письмо по адресу, — сказала она, — да скажите, что нужен ответ.
Между тем Эдмон, вместо того чтобы воротиться домой к матери, которая, как известно читателю, легла поздно и должна была еще спать, пошел без цели, куда глаза глядят, весь преданный любви и надеждам.
Пространствовав довольно долго по улицам, он почти бессознательно отправился к Густаву; хотелось ему показать другу письмо, поделиться с ним своим счастьем.
Густава не было дома; лакей его, привыкший смотреть на Эдмона как на друга своего господина, просил его остаться и подождать, уверяя, что Домон скоро будет.
Эдмону нечего было делать; он согласился и, бросившись на диван, погрузился в свои мечтания.
Не провел он и получаса в таком положении, как явился посланный от Нишетты.
— Г-на Домона дома нет, — говорил слуга, — оставьте письмо.
— Нельзя, — отвечал посланный, — велено ждать ответа.
— Так подождите, пока придет.
Посланный сел и решился ждать терпеливо.
Терпения у него хватило, впрочем, не более как на четверть часа. По прошествии этого времени он встал и принялся шагать по комнате.
— Везде так ждать, — говорил он с сердцем, — так и дома не окажешься, не много в день-то находишь!
— Что же мне-то делать, друг ты мой любезный? — отвечал слуга. — Г-на Домона нету дома, а на нет и суда нет.
Посланный решился подождать еще несколько минут, после чего опять принялся бормотать:
— Не велено приходить без ответа! Вот!
— Давай сюда письмо! — сказал слуга, в свою очередь выйдя из терпения.
— Так-то вот лучше! Я ведь знал, что господин твой дома, — отвечал посланный, отдавая письмо.
Лакей вместо ответа пожал плечами и с письмом в руке пошел в комнату, где сидел Эдмон.
— Сил нету, г-н де Пере, — сказал он молодому человеку, с которым от частых свиданий говорил несколько фамильярно.
— Что такое случилось, братец? — спросил де Пере.
— Да что, сударь! Пришел какой-то с письмом — прочь не уходит! Без ответа, говорит, не велено. Я, говорит, бедный человек, время даром теряю.
— Что же мне-то делать, братец?
— Вы друг г-на Густава, все его дела вам известны; прочтите это письмо; может, и дадите какой ответ — а мне уж невмоготу с этим надоедалой!
— Да это от Нишетты! — сказал Эдмон, взяв письмо и взглянув на адрес. — Что бы она могла писать к нему? Вероятно, рассказывает о своем свидании с Еленою: во всяком случае, я могу прочесть… Я, братец, дам ответ.
Эдмон распечатал письмо и принялся читать.
Дочитав его до конца, де Пере взглянул в зеркало: он был бледен как полотно.
— Что же сказать прикажете? — спросил слуга.
— Скажи, что г-н Домон сам будет.
Эдмон провел рукой по лицу: лоб его был покрыт холодным потом, две слезы выкатились из глаз.
В этих слезах выразилось все его нравственное существование.
— Бедная мать! — были его первые слова.
Эдмон положил письмо в карман; незачем было его перечитывать: оно наизусть было ему известно.
Он взял шляпу и, как помешанный, без мысли, без цели вышел из дому.
Пройдя несколько времени, он осмотрелся и увидел себя на бульваре; веселая толпа беспечно проходила мимо него, ему стало тяжело и неловко, и он тотчас же отправился на улицу Годо.
Нишетта была поражена его бледностью.
— Вы писали к Густаву? — сказал он, протягивая ей горячую руку.
В голосе его было столько уныния, что Нишеттою сразу овладело предчувствие чего-то дурного.
— Да… — отвечала она нерешительно.
— Его не было дома, моя добренькая Нишетта, и я первый прочел ваше письмо.
Страшный крик вырвался из груди гризетки.
— Боже! Что я сделала! — сказала она, бросившись на колени и закрывая руками лицо.
— Вы сделали то, что должны были сделать. Вы ангел, Нишетта; в вашем письме выразилась вся ваша прекрасная душа. Ведь я бы узнал же истину, рано или поздно. Нечего и говорить об этом. Я пришел поблагодарить вас за ваше истинно дружеское расположение, и еще прошу вас: не говорите ни слова моей матери. Она не вынесет этого и умрет.
При одной этой мысли в глазах Эдмона выступили слезы.
— А как я был счастлив!.. — тихо продолжал он. — Вы Елену видели? — вдруг обратился он к Нишетте.
— Видела, — отвечала Нишетта, прикладывая платок к влажным глазам.
— Это она и открыла вам?
— Да, она.
— Не заметили вы: была она при этом взволнована?
— О! Она едва могла говорить.
— Бедное дитя! Она могла бы любить меня!
— Она уже вас любит, Эдмон. Полно! Может быть, наши опасения напрасны.
Эдмон грустно улыбнулся. Сознание смертного приговора выразилось в этой улыбке.
— Спасибо, Нишетта… друг мой, спасибо.
В это время вошел Густав, не знавший ничего происходившего.
— Ты получил адресованное ко мне письмо? — сказал он, обращаясь к Эдмону.
— Да, — отвечал Эдмон, передавая Густаву письмо, — прости меня, я его прочитал; оно должно огорчить тебя, друг мой.
Пробежав письмо, Густав изменился в лице, поднял глаза к небу и мог только выговорить:
— Так было угодно Богу!
— Да, так было угодно Богу, — повторил Эдмон, — но вы, друзья мои, за что вы будете за меня страдать? Вы до сих пор были счастливы, довольны, здоровы… За что я буду надоедать вам?..
— Эдмон, как тебе не стыдно! — сказал Густав.
— Не говорите этого, Эдмон, — повторила Нишетта.
Эдмон положил руки на головы Домона и Нишетты и, крепко поцеловав их, вымолвил задыхающимся от слез голосом:
— О! Как я несчастен, друзья мои!
И ослабев от избытка горестных ощущений, он упал на стул и залился горькими слезами.
Густав и Нишетта молча пожали руку Эдмона; они оба поняли, что утешения и сетования были бесполезны.
— Полно! Довольно ребячиться, — сказал Эдмон, неожиданно вставая и намереваясь уйти.
— Куда ты? — спросил Густав.
— Повидаться с матерью, — отвечал Эдмон, стараясь казаться равнодушным. — С тобой еще мы увидимся?
