И он стал смотреть на меня так же пристально, как тогда, в Согдиане. Только взгляд его не был теперь веселым.
— Ты все знаешь? — спросила я с трепетом.
Он усмехнулся:
— Почти все. Осталось выяснить маленькую деталь. Пойдем куда-нибудь? Я видел здесь неподалеку маленькое кафе со смешным нездешним названием. Там можно посидеть и поговорить.
Так я попала в кафе «Павлин». Не могу сказать, где оно находилось, и даже до прошлого воскресенья не была уверена, что это не галлюцинация, не еще одно, последнее наваждение, навеянное мертвой страной. Мы сели за столик, и Ол рассказал мне продолжение истории, в которую меня занесло.
Когда я уехала из их аула, он нашел меня в Ташкенте и выяснил, что я учусь в десятом классе. Он решил, что вазу я оставила у себя до совершеннолетия, и успокоился. То, что девушка сама набивается парню в жены, не показалось ему странным. Я была русской, а у русских такое случается довольно часто.
— К тому же ты мне понравилась, — сказал он, и мое сердце сжалось от интонаций прошедшего времени, которые прозвучали в этих словах.
Потом был приезд Бахалима, подарки, хлопоты по поводу устройства моих родителей на работу. Он сказал об этом вскользь, только для того, чтобы уточнить время дальнейших событий, но я не удержалась:
— Ты знаешь, я так тебе благодарна…
— Не надо, — поморщился он. — Это не существенно.
Существенным было для него другое. Однажды отец позвал его и с довольным видом показал вазу: она стояла на его большом письменном столе. Ол страшно обрадовался, подумав, что я наконец повзрослела и решилась на замужество. Все это он говорил мне с грустной усмешкой, а я ерзала на стуле, в который раз проклиная себя на чем свет стоит за то, что не предупредила развитие этих безрадостных событий.
Отец позвал друзей, сообщил им радостную новость, они все сели в машины и отправились к невесте. Дорога была Олу хорошо знакома, ведь это он привозил к нашему дому деда, когда тот лечил папу. Дом, у которого остановились машины, тоже был знаком. А вот мою маму он хорошо запомнил: она была совсем не похожа на женщину, выбежавшую из подъезда. «Может быть, тетушка какая?» — подумал Ол, но тут внимательнее присмотрелся к подъезду и понял, что происходит что-то не то. Он попытался сказать отцу, что они ошиблись подъездом и квартирой, когда тот уже втащил его на третий этаж, к Пиратовне, и поставил перед круглолицей девицей, скромно потупившей глазки.
В тот момент, когда отец и Пиратовна готовы были хлопнуть по рукам, Ол произнес: «Ни за что!», выскочил из подъезда, сел в машину и уехал к деду.
У деда он застал Зуму, которая читала ему мое письмо. Дед внимательно слушал и просил повторять те места, где были расписаны мои согдианские видения, потом подолгу молчал и, гладя свою серебристую бороду, усмехался. Ол внимательно выслушал последние строки моей печальной повести и все понял.
«Что же делать?» — спросил он деда. Тот улыбался, и было похоже, что он витает в облаках где-то далеко от Зумы и Ола. Вдруг старик заговорил на языке мертвой страны, и внуки замерли. Он говорил, и с каждой минутой голос его становился все слабее, он постепенно опускался всем телом на ковер и в конце концов замер, раскинув руки.
Ол бросился щупать его пульс, но пульса не было — дед отошел в мир иной.
Ол объяснил мне, что таких людей, как его дед, не закапывают в землю. Их останки — это совсем не они. Душа их уходит в Согдиану, откуда пришла когда-то к людям. Они вечные, эти люди. Я растерянно моргала и никак не могла взять в толк: правду он говорит или как.
Тогда Ол стал мне рассказывать, что в жизни человеку даются два очень важных прозрения. Каждый ребенок в какой-то момент своей жизни начинает понимать, что все когда-нибудь умирают, а значит, и он тоже умрет. Тогда темнота начинает казаться ему кошмаром. Он боится смерти, ему не хочется, чтобы все это — небо, люди, земля — когда-нибудь кончилось. Потом он старается не думать об этом, выбросить эту страшную мысль из головы. Второе прозрение дается не каждому, но избранным. Человек вдруг осознает, что смерти нет, что он рожден с бессмертной душой. И снова ему становится страшно. Страшно перед этим бесконечным потоком звезд, летящих ему навстречу, как только он поднимает голову к ночному небу. Страшно это — жить вечно. Но потом он привыкает и к этой мысли.
Ол говорил все медленнее и медленнее и в конце концов совсем замолчал на полуслове, глядя мне в глаза.
— Так ты…
— Я ушел из дома. Отец проклял меня, живу теперь в доме деда сам по себе. Работаю на раскопках, где бродит до сих пор тень деда. Пишу научные работы про Согдиану. Зума мне очень помогает. Ты знаешь, она когда была еще маленькой, часто спрашивала деда, что означает то или иное слово языка мертвой страны, и когда дед, умирая, что-то говорил, ей удалось кое-что перевести: «пятнадцать лет», «все вернется», «береги вазу». Последние слова он произнес глядя мне в глаза с такой надеждой, что мне стало не по себе.
— Я тебе всю жизнь исковеркала, — попыталась я уйти от темы.
— Да нет, — сказал он. Мне нравится моя жизнь. Только вот…
— Что?
— Я должен найти вазу. Дед сказал. Он всегда говорил, что в ней заключено мое счастье.
Кафе закрывалось. Мы просидели до вечера, и пора было расходиться.
— У меня самолет в четыре утра, — сказал Ол. — Мы встретимся еще когда-нибудь?
— Наверно, — быстро согласилась я. — Когда?
— Когда я найду вазу, — произнес он, и мне показалось, что его слова прозвучали как насмешка. — Когда ты захочешь видеть меня. А где?
«Издевается», — решила я, поэтому ответила легко и просто в тон ему:
— Да хотя бы — здесь.
— Подожди, — сказал он и отошел к стойке. — Я сейчас.
«Я сейчас», — пропел в моей голове незнакомый голос под заунывную, до боли знакомую восточную мелодию. И тогда перед моим мысленным взором поплыли какие-то лица. Незнакомые, восточного типа, они смотрели на меня так, словно прощались. Они уходили в небытие, а я оставалась. Этих лиц были тысячи, они словно высвечивались из темноты, а потом пропадали. Когда я уже сбилась со счета, лица стали мелькать все быстрее и быстрее. Потом все закружилось вокруг меня, и очнулась я в парке на скамеечке как раз в тот момент, когда дождь собрался перейти из моросящего в проливной.
Раскрыв зонтик, я долго стояла и ничего не могла понять. Куда все делось? Где Ол? Где расписное кафе «Павлин»? Что происходит? Я стояла и оглядывалась вокруг, но, кроме стены дождя, рухнувшей с неба, вокруг меня ничего интересного не было.
Тогда я стала подозревать, что не только мелькавшие лица, но и Ол, и это кафе были не более чем прощальной галлюцинацией, которую ниспослала мне мертвая страна.
Вернувшись домой, я решила, что все это — полное сумасшествие. А когда через пару дней опросила своих знакомых и они уверили меня, что никогда никакого «Павлина» в ЦПКиО не видели, я решила, что мне, пожалуй, не мешало бы обратиться к психиатру.
— И ты обратилась? — спросила Ляля.
— Ага. Записалась на прием к психотерапевту в нашей поликлинике. Представляла себе его этаким мудрым старцем с лучистыми глазами, а он оказался молодым человеком со скользким взглядом. «Ну давай, — говорит, — рассказывай». А сам облапал меня своим взглядом с головы до ног. Мне сразу домой захотелось. Я решила, что пусть я и больная, но быть такой здоровой, как он, совсем не хочу. «Что — рассказывай?» — на всякий случай спросила я. «Слушай, — сказал он, нетерпеливо посматривая на часы, — ко мне тут очередь на месяц вперед записана. Не тяни резину. Начинай. Я тебе помогу, скажем, стоишь ты за прилавком своего магазина…»
Лялька хохотала уже на всю комнату.
— Я испуганно заглянула в зеркало, висевшее как раз на стене напротив, и поморщилась: принять меня — меня! — за продавщицу! «Вообще-то я сама — психиатр», — сообщила я ему, и лицо его вытянулось. «Пришли посмотреть, как я работаю?» — спросил он осторожно. «Уже насмотрелась!» — ответила я и оставила его моргать маслеными глазками сексуального маньяка в пустой комнате.
— Понятно теперь, почему тебя от психологов воротит! — сказала Ляля. — Ты просто к какой-то бестолочи попала! Не повезло.
— Да?! А знаешь, кто была эта бестолочь? — спросила я и назвала Ляльке самую известную в городе фамилию.
— А, этот, — махнула она рукой. — То, что в его глазках светится, даже с экрана телевизора видно. Нет, Ал. Я тебя познакомлю с настоящим специалистом, он не маньяк и не мальчик. И умные глаза с лучистым взглядом я тебе гарантирую.
Глава 17
Сказка для взрослых девочек
И вот ровно через неделю после того, как ваза Согдианы снова попала ко мне в дом, я попала на прием к Лялькиному психоаналитику. Это был приятный человек с бородой, придававшей ему сходство с искомым старцем, и действительно с умными глазами. Он в течение часа выслушивал мой бред о Согдиане, а потом, улыбнувшись, сказал:
