Началась схватка за обладание мячом. Мешая Фабиану добраться до него, аргентинец стал наносить своей лошади удары по шее и бедрам, толкать ее, загоняя в груду поваленных перил. Направив свою кобылу на лошадь Костейро, Фабиан стал отвечать ему той же монетой: ободрал тому колено своими наколенниками, зацепился за его клюшку, затем отпустил ее. Клюшки со свистом рассекали воздух, попадая по ногам, по копытам вздыбленных лошадей. В воздухе стоял стук ударов дерева о дерева, заглушавший тяжелое дыхание натруженных легких. Взмыленные лошади, охваченные паникой, надрывались, в ужасе вращая глазами. Напуганные схваткой и друг другом, они вставали на дыбы, били копытами. Прижатая задними ногами к перилам, кобыла помчалась словно ошпаренная, быстрым ударом задних копыт сбила перила. Споткнувшись, за счет инерции, словно выстреленная из катапульты, лошадь ринулась вперед, оттолкнув в сторону аргентинца и его разъяренного коня и позволив Фабиану добраться до мяча и нанести превосходный боковой удар слева. Пока Костейро пытался успокоить свою чистокровку, Фабиан повернул кобылу на задних ногах и, помчавшись за мячом, нанес по нему еще один удар, переправив его через препятствие, прежде чем преодолеть последнее. Затем, совершив прыжок, хлестким ударом послал мяч в сторону ворот. Теперь ему оставалось преодолеть всего два препятствия — столбы и жерди и один тройной барьер. Он привстал на стременах и уже замахнулся, намереваясь перебросить мяч через оба препятствия и направить его в сторону ворот, но в этот момент заметил Александру. Склонясь над своей кинокамерой, она находилась на полпути до кромки поля, всего в нескольких ярдах от того места, куда упал мяч. Молодая женщина регулировала диафрагму, собираясь снять момент удара. Камера была как бы продолжением ее профиля. Фабиан представил ее лицо, которое запомнит навсегда, — лицо, склонившееся над его телом, лицо, к которому он прикасался. Затем мысленно увидел, как мяч попадает ей в голову, расплющивает ухо, из разорванных вен брызжет кровь, челюсть отвалилась, разбитая кость закрывает глаз, похожий на скользкую мидию в расколотом панцире. Во лбу, напоминающем откинутое забрало, — сочащаяся кровью расселина в черепе, из виска бьет ярко-красная кровь.
Фабиан почти добрался до мяча; одна часть его мозга измеряла расстояние от клюшки до мяча, скорость лошади, расстояние до ворот; вторая тотчас исключила образ того окровавленного лица, налагая на него черный щит камеры с его ручками и шкалами, отражающими солнечные лучи, мелькая всего в нескольких дюймах от ее нежного лица в каскаде волос.
Устремившись к мячу, он стиснул рукоятку клюшки. Его тело, повинуясь импульсу, наклонилось к плоскости мяча; рука поднялась, выпрямилась, замахиваясь, следом за ней пошло плечо. Гибким движением кисти Фабиан взмахнул клюшкой словно косой, отведя ее далеко вперед от корпуса кобылы, и опустил вниз, ударив прямо по центру мяча, — удар получился страшной силы.
Мяч взлетел навстречу свету, словно тарелка, запущенная для стрельбы по мишеням. Фабиан посмотрел прямо на солнце, провожая взглядом мяч, который со слабым воем пронесся над ним. Моргнув при виде серебристого пятна Александры, он стал смотреть на мяч. Опустившись, он ударился о камеру, опрокинув ее вместе со штативом. Застыв на месте, Александра схватилась за голову и завопила во всю мочь. Ткнув клюшкой в руку Фабиана, аргентинец принялся хлестать его и заставил остановить лошадь.
— Что случилось? Что случилось? — кричал Костейро с искаженным от злобы лицом и, спрыгнув с лошади, прежде чем та успела остановиться, кинулся к молодой женщине, отшвырнув клюшку в сторону, как ненужную игрушку. К Александре с опаской устремились три грума. Один из них остановился и чуть ли не благоговейно поднял с земли изуродованную кинокамеру. Фабиан слез с кобылы и спокойно последовал за аргентинцем туда, где стояла вспотевшая от страха Александра, вцепившаяся себе в волосы. Маска равнодушия сползла с ее лица, в бессмысленных глазах застыл страх.
— Алекс, ты ранена? — спросил Костейро, резко, почти грубо схватив ее за плечи, впившись ей в лицо и ощупывая руками голову, шею и горло, а затем оттолкнул ее от себя, как мешок. Когда молодая женщина зарыдала, он вздохнул и, придвинув ее к себе, поцеловал в лоб, что-то шептал, успокаивая ее, стряхивая с жакета соломинки. Фабиан равнодушно наблюдал за этим зрелищем, в то время как грумы не скрывали своего волнения и любопытства.
— Страшно виноват, — произнес Фабиан. — Моя лошадь поскользнулась как раз в ту минуту, как я ударил по мячу.
— Вы же могли сделать Александру калекой на всю жизнь. Могли убить ее, — повернувшись к нему, закричал Костейро.
Поддерживаемая аргентинцем, Александра смотрела на Фабиана. Она по-прежнему дрожала от страха, но первая волна испуга миновала, оставив ее вялой.
— Я знаю, ты это не нарочно, Фабиан, — пробормотала она. Фабиан не мог понять, то ли ее бессвязная речь была результатом несчастного случая, то ли она снова надела на себя маску. — Я знаю: если бы ты захотел, то попал бы не в камеру. — Она прижалась к плечу Костейро.
— Человек наносит удар, но его руку направляет Господь, — произнес аргентинец, неожиданно начав изрекать мудрые вещи. — Алекс должна благодарить Бога за то, что она все еще жива, — серьезно произнес он, одной рукой гладя ее волосы. Затем повернулся к Фабиану и холодно добавил: — И вас, за то, что не убили ее.
— Я тоже благодарю Бога, — отозвался Фабиан. — Так как, продолжим игру, мистер Костейро?
Оба вернулись к своим лошадям. Беря в руки клюшку, Костейро в последний раз озабоченно взглянул на Александру. Судорожно вздрагивая, она сидела, поникнув, на траве.
Прикоснувшись клюшкой к шлему, Костейро подал сигнал к началу игры, и один из грумов вбросил мяч. Состязание продолжалось. Сначала аргентинец действовал неуклюже, и Фабиан понял, что он мыслями все еще с Александрой. В первом эпизоде он потерял мяч, отдав его Фабиану, который без труда повел его через поле, без труда преодолевая одно препятствие за другим. Затем аргентинец, то и дело лупивший хлыстом ржущую лошадь по окровавленным от ударов шпор бокам, свернул в сторону Фабиана и помчался за ним след в след, отставая всего на несколько дюймов. Фабиан понимал, что, если его кобыла отстанет, Костейро может ударить ее; если же она побоится взять препятствие, то результат может быть ужасным. Он снова доверился инстинкту, мобилизовав все свои силы, понимая, что аргентинец, возможно, захочет наказать его за то, что случилось с Александрой. Ослабив поводья, он принялся осторожно подгонять шенкелями кобылу, направив ее на тройные брусья, но в тот самый момент, когда она собиралась взять препятствие, Фабиан, покрепче усевшись в седле, весь свой вес и силу направил на одну сторону, заставив лошадь обойти преграду. Маневр был проведен молниеносно, и Костейро, в классической манере игрока в поло, в отчаянной попытке повернуть свою чистокровку, натянул поводья так, что мартингал и нахрапник словно тисками сдавили животному ноздри и оно едва не задохнулось. Не видевшая препятствие из-за кобылы Фабиана, чистокровка аргентинца оказалась перед преградой слишком поздно. Терзаемая удилами, испугавшись внезапного появления тройника, она встала на дыбы, в результате чего Костейро, всем корпусом подавшийся вперед, готовясь к прыжку, полетел кувырком и врезался в препятствие.
Улучив момент, с помощью нескольких ловких подач с правой стороны Фабиан погнал мяч к воротам. К тому времени как Костейро поднялся на ноги, Фабиан забил третий гол.
Костейро был потрясен и обескуражен своим падением. Рубашка его была испачкана пятнами крови из раны на руке. Сгоряча аргентинец заявил, что продолжит состязание. Но, едва он потянулся за клюшкой, рот его искривился от боли.
— Кажется, я вывихнул лодыжку, — сказал он, заставив себя посмотреть в глаза сопернику. Затем, пытаясь изобразить небрежность спортсмена, добавил: — Это ваша игра, сеньор Фабиан.
— Можно продолжить наше состязание в другой раз, — отозвался Фабиан.
— В другой раз будет другая игра. Из этой я, пожалуй, выбыл.
У Костейро, навалившегося на плечо грума, вдруг перекосилось лицо. Он поднял глаза, и в глазах его вспыхнул прежний огонь. Он протянул руку спешившемуся Фабиану. К ним подошла Александра, по-прежнему бледная и задумчивая, успевшая надеть маску. Аргентинец отпустил руку соперника.
— Свой приз получите в клубе, — равнодушно проговорил Костейро, затем двинулся в сторону Александры. — Пойдем домой, любовь моя. — Поддерживаемый молодой женщиной, он захромал с поля, не оглядываясь.
Фабиан часто задумывался над превратностями судьбы, которая, в силу своей капризной натуры, или допускала исполнение его самых сокровенных желаний, на что он давно перестал надеяться, или же превращала это исполнение в наказание, которое всегда заключал в себе подобный подарок.
