— В твои руки, — проговорила Диона, почти неслышно. — Мать и Богиня, отдаю все, сотворенное мною. Без тебя я ничто; и мир суть ничто, суета и тщета. Только скажи; склони голову, обрати сердце к милосердию, благослови созданное нами. Разве ты не этого хотела с самого начала? Разве мы не выполнили все твои желания?
Молчание было почти осязаемым. Еще теснее столпились тени, поблескивая голодными жадными глазами. Диона прижалась к алтарю, ожидая ответа богини, и силы оставили ее…
Из самой глубины тишины донесся звук, слабый, как горло, из которого он вырвался; как писк котенка, пришедшего в мир. Диона подняла голову, казавшуюся неподъемной, словно камень, всмотрелась… Из чрева богини появился Гор. А неподалеку лежала кошка и что-то еще: мокрое, блестящее, слепо тыкавшееся в мать. Диона всмотрелась пристальнее. Живот кошки содрогнулся в конвульсиях, и еще один котенок появился на свет.
И, словно в ответ, из-за святилища, послышался звук, такой тонкий и хрупкий, как писк котенка. Этот звук гулом отозвался в ее голове — пеан[32], песнь победы: крик царицы, давшей миру новую жизнь, и вскоре — заливистый плач царевича.
Богиня заговорила: ночь побеждена; луна и солнце взошли над Двумя Землями.
Александр Гелиос и Клеопатра Селена были неотделимы друг от друга с самого мгновения их рождения. Обычно так и бывает с близнецами, но сейчас это казалось почти волшебством. Диона сотворила мир для их душ, чтобы они без страха вошли в эту жизнь, разогнала странных, зловещих тварей ночи и держала их подальше до тех пор, пока не миновала опасность, что злые духи одолеют младенцев. Самым явным результатом ее действий было то, что они совершенно не боялись темноты; но иногда Диона начинала сомневаться: не слишком ли рано оставила она свои обряды? Вдруг она выхлопотала место лишь для одной души, которая вошла в оба тела?
Близнецы были достаточно крепкими и явно разными по характеру; Гелиос — шумливый, с живым нравом и довольно упрямый, Селена — более спокойная, но и более искусная в получении желаемого. Если Гелиос бунтовал, когда что-то оказывалось ему не по нраву, пока не сдавался или не доводил себя до истерики, его сестра искала лазейку, пытаясь убедить сдаться взрослых. Вместе они были неотразимы; ни одна нянька не могла устоять перед ними, а стражники царицы преданно служили им.
Они были словно две разные половинки одного существа. Селена родилась темноглазой и темноволосой, как и ее мать. Гелиос же появился на свет с довольно темным пушком на голове: а когда чуть подрос, стал белокурым: глаза его никогда не теряли голубизну новорожденного. Его кожа была светлее, чем у Цезариона, славного смугловатого сероглазого мальчика — такими в его возрасте были все Юлии. Иногда Диона гадала: может быть, имя создает облик ребенка? Великий Александр был белокурым мужчиной, а солнце имело цвет золота.
Трудно сказать, постаралась ли только природа или помогли жрецы с их магией, но близнецы, даже новорожденные, составляли красивую пару. Клеопатра позаботилась, чтобы к Антонию послали гонцов — сообщить о рождении детей. Царица не была наивной и не надеялась, что, получив это известие, он тут же вернется в Александрию, но все же, когда прошло лето и снова начал разливаться Нил, она стала его ждать. Диона полагала, что это глупо, даже абсурдно.
Дела Антония приняли далеко не лучший оборот. Октавиан намеревался блокировать берега Италии с помощью военного флота, принадлежащего сыну Помпея, старинного союзника и врага Цезаря. Помпей Великий умер в Египте, правда, без помощи Клеопатры, и его голова была даром Египта Цезарю, когда тот прибыл в Александрию. Теперь Помпей-младший, которого звали Секст Помпей, хозяйничал, словно царь пиратов, в водах Западного Средиземноморья, и жители Рима и соседних с ним областей испытывали постоянный недостаток продовольствия. Октавиан привнес в эту морскую войну таланты своего друга Агриппы, обладавшего довольно редким для римлянина даром: он был флотоводцем, и отменным — даже блестящим. И был предан — если не Риму, то самому Октавиану.
Поскольку главный соперник Антония был занят очисткой морей от пиратских армад Секста Помпея, триумвир получил возможность сосредоточить усилия на войне с Парфией. Но этого не случилось. Антоний обнаружил, что его войска в Сирии оказались ненадежными, как и предвидела Диона. Пока он разбирался с ними, его жена-римлянка подняла восстание в Италии. Пришлось отказаться от войны на Востоке — Диона догадывалась, в каком он пребывал расположении духа, — дабы удостовериться в том, что мятеж Фульвии потерпел поражение, а сама она сбежала. Впав в неописуемое бешенство, он настиг ее в Греции, велел жене следовать за ним как можно скорее, а сам отправился в Рим, собрав многочисленные войска. Но Фульвия умерла прежде, чем он достиг Италии.
— Ну, теперь ему нечего делать в Риме, — сказала Клеопатра, узнав такие новости. — Скоро он вернется ко мне.
Клеопатра по-прежнему не хотела слушать Диону — а та знала правду, но от комментариев воздержалась. И когда прошел слух, что Антоний с Октавианом заключил мир, она по-прежнему молчала, а Клеопатра все еще ждала своего возлюбленного.
— Скоро приедет ваш папочка, — говорила она детям, уже вышедшим из младенческого возраста и начавшим ползать, что стало для нянек сущим кошмаром, — он привезет с собой сокровища, достойные царей, и даст вам каждому по сенатору в слуги.
Дионе не верилось, что Клеопатра стала до такой степени наивной, какой сейчас казалась. Конечно, отчасти ее поведение объяснялось отчаянием, отчасти — добровольной слепотой. Когда еще был Цезарь, она не раз говорила, что не боится ни одного соперника в человеческом облике — будь то женщина или мужчина; но против Roma Dea[33] устоять не в силах. Ни одна женщина — как бы велико ни было ее могущество, как ни разносторонни таланты ее ума, тела или магии — не могла соперничать с богиней.
Если даже Цезарь, не склонявший голову ни перед одним мужчиной и признающий лишь нескольких особо почитаемых им богов, был рабом Roma Dea душой и телом, то чего же ждать от Марка Антония? Он тоже подчинится мощи и воле этого города. Такое положение вещей казалось Дионе вполне логичным. Но не она родила ему детей, и у нее не было причин ждать его возвращения. По правде сказать, она даже радовалась тому, что он уехал — своей страстью к вину и непомерной шумливостью он отвлек Клеопатру от дел насущных.
Вернувшись из Тарса, Диона лишь однажды видела своего сына Андрогея, да и то на расстоянии: она шла по одной стороне улицы, а он — по другой. Тимолеона ей приходилось видеть не чаще. Он обзавелся друзьями: мальчиками и юношами из почтенных родов, некоторых из них он знал с раннего детства. Все они встречались друг с другом в гимнасии, находившимся рядом с домом Дионы, на уроках риторики, учились ездить верхом и охотиться, и даже осваивала приемы владения оружием под неусыпным оком наставника, о котором Диона слышала только хорошее. Всего этого, казалось, с лихвой достаточно даже для неугомонного ума Тимолеона. Его вечно не было дома — то он с одним мальчиком, то с другим, то на уроках, то в гимнасии — туда Тимолеон ходил, чтоб научиться всему, что должен уметь мужчина.
Диона тоже вносила свою лепту в образование сына. Разумеется, она не могла обучить Тимолеона искусству становления мужчины, и он искал себе наставников самостоятельно, не особенно интересуясь, из чьего кошелька платят риторикам, учителям верховой езды, за лошадь, уздечки, седла, а также за грума, сопровождающего его. Диона оплачивала все, что было необходимо Тимолеону при его положении в обществе.
В один из долгих вечеров, в компании кошки и списка Гераклита на коленях, Диона загрустила. Ее сын растет и получает образование, как и положено молодому человеку. Но от этого ее одинокие вечера не становились короче, а книжки — интереснее. Сейчас она обрадовалась бы даже дерзости Тимолеона, которая в последнее время почти всегда была наготове.
Маленькая кошка посмотрела на Диону загадочными глазами и устроилась поудобнее у нее на коленях. Счастливое существо. Она еще несколько раз окотилась, и ей это только шло. Золотисто-рыжего кота давно уже отдали Александру Гелиосу, а серебристо-черную кошечку — Клеопатре Селене. Котята, казалось, знали, что были даром богов: не раз Диона находила их всех вместе — котята мурлыкали, а дети спали, улыбаясь во сне.
Их мать-кошка возвратилась к своему царственному одиночеству и возобновила опеку над Дионой. Диона погладила отливавшую золотом солнца шерстку и вздохнула. — Ах, если бы с детьми было так же просто…
Может быть, сегодня она пойдет в храм. Жрицам Исиды будет приятно видеть свою сестру и ученицу: они порадуются, что она возвратилась — хотя и ненадолго.
