Голос негра был полон отчаяния, он хрипел от ужаса:
— Масса Данси, масса Данси. Спасите меня, сэр, спасите меня.
Мгновение изумленной тишины взорвалось громкими звуками хриплых мужских голосов и топотом тяжелых ботинок по вымощенной плитами садовой дорожке. В дверном проеме показались двое мужчин. Они были одеты в грубую одежду, в руках — тяжелые дубины. Увидев, куда завела их погоня, они замерли в нерешительности. Затем один из них поймал взгляд отца Сары.
— Мои извинения, но вы, случайно, не сэр Уильям Торренс?
— Я сэр Уильям. Что означает это недостойное вторжение?
Говоривший нерешительно выступил вперед и указал пальцем на негра:
— Этот парень — беглый раб, сэр. Нам приказано поймать его любой ценой. Мы хотели сделать это в вашем саду, но он ускользнул и побежал сюда.
— Кому он принадлежит? — требовательно спросил сэр Уильям.
— Мистеру Себастьяну Шау, ваша честь, американскому джентльмену. Этот раб сбежал, когда два года назад мистер Шау посещал Англию. Сегодня утром мистер Шау обнаружил его в гостинице, где остановился, чтобы подкрепиться. Он счел возможным забрать его с собой, поскольку этот раб — его собственность, и отвезти обратно в Америку, куда завтра отправляется его корабль.
Раздался шелест вееров, и мужчины начали смущенно откашливаться. Сэр Уильям приказал повелительным тоном:
— Заберите его немедленно.
Негр дико вращал глазами. Он скорчился на полу, закрывая голову руками. Двое мужчин приблизились к нему, угрожающе поигрывая дубинками. Их губы искривила усмешка, полная грязного удовлетворения.
Сара взглянула на Энтони, теребившего свой рукав.
— Не позволяйте им снова его бить. Я этого не вынесу.
Энтони ничего не ответил. Казалось, он ее совсем не слышал. Сара была шокирована, увидев, что он улыбается, словно вся эта сцена представляется ему великолепным развлечением. Она оглядела бальную залу. Отвращение, раздражение, оттенок удовольствия, такого же, как у Энтони, — вся эта гамма чувств играла на лицах гостей. Ни на одном лице она не увидела хотя бы внешних признаков жалости.
Когда двое приблизились к негру, Криспин рванулся вперед, чтобы защитить его. Он повернулся к сэру Уильяму, отдав ему все тот же неглубокий поклон.
— Прошу прощения, сэр. Но здесь все не так просто, как вы полагаете. На самом деле этот человек вовсе не сбегал от мистера Шау. С ним обращались очень жестоко, и мой друг, хирург, обнаружил его лежащим в сточной канаве, от него было не больше пользы, чем от охромевшей лошади. Мой друг вылечил его. Позже он попросил меня стать вторым крестным отцом Джозефа, когда того крестили. — Он положил руку на плечо негру, который все еще сидел съежившись у его ног. Теперь он член христианской церкви, и с ним нельзя больше обращаться как с рабом.
— Все это так нелепо, — произнес сэр Уильям. — Мистер Данси, я просил бы вас отойти.
Тон Криспина был холодно-вежлив.
— Сожалею, что не могу на это согласиться. Моя обязанность в качестве крестного отца этого несчастного — оберегать его.
Двое преследователей переводили взгляд с одного джентльмена на другого: старший тяжело дышал, его узловатые пальцы вцепились в шарф; тот, что был помоложе, стоял неподвижно, упершись рукой в левое бедро, словно там у него была шпага, чтобы подавить любое сопротивление. В тишине они ожидали следующего приказа, тогда как гости нервно покашливали и неловко переминались с ноги на ногу.
Вены на висках сэра Уильяма стали темно-лиловыми.
— Как вы смеете, сэр! Перечить мне в моем собственном доме, перед моей женой, моей дочерью, моими друзьями… Отойдите в сторону, я сказал, или, клянусь небом, я прикажу выбросить вас вон вместе с этим негром. Я должен был знать, что ваше присутствие непременно повлечет за собой неприятности, и тот факт, что вы — мой гость, может оказаться для вас менее существенным, чем ваш… ваш фанатизм в отношении черного раба.
Лицо Криспина было очень бледным. На щеке дрожал мускул. Но заговорил он с безупречным спокойствием:
— Вы совершенно правы, сэр Уильям. Согласно моему кодексу чести человеческая жизнь и свобода важнее этикета и хороших манер. Однако вам нет необходимости прибегать к насильственным мерам. Я удаляюсь сейчас же.
Двое головорезов крепче сжали дубинки, взглянув на сэра Уильяма в надежде получить разрешение схватить раба, а затем двинулись вперед. Криспин широко раскинул руки, преграждая им путь:
— Я повторяю, этот негр не является ничьей собственностью, он свободен так же, как свободен любой христианин в Англии. Он пойдет со мной.
Двое мужчин застыли и снова поглядели на сэра Уильяма. Тот закричал все себя от гнева:
— У меня найдется на вас законная управа, Данси! Клянусь, вы пожалеете об этом.
Леди Торренс положила ладонь на руку мужа:
— Успокойся. Будущее одного беглого раба не должно представлять для тебя особой важности.
Криспин спокойно сказал:
— Прошу прощения, тетушка Феба, но для сэра Уильяма это вопрос величайшей важности. — Он быстро огляделся. — И для лорда Бретертона, поскольку он намерен жениться на мисс Торренс. И для любого другого джентльмена, чье богатство происходит из Африки. — Он повернулся и поклонился Саре: — Прошу прощения, кузина, за то, что прервали ваш праздник. Простите, что не могу должным образом принести все подобающие случаю извинения. Так что сейчас я просто желаю вам счастья и — спокойной ночи. — Он тронул беглеца за плечо. — Пойдем, Джозеф, не бойся. Пока ты будешь со мной, никто тебя не тронет.
Глядя, как они уходят, Сара размышляла над его словами. Двое головорезов отошли на шаг в сторону, чтобы дать им пройти, никто из гостей не сделал попытки остановить их. Гнев ее отца был выше всяких слов. Он вцепился в галстук, лицо его налилось кровью. Леди Торренс, всплеснув руками в тревоге, настояла, чтобы он присел на стул, и стала энергично обмахивать его веером. Она распорядилась, чтобы подали вино. Серое суконное одеяние и камзол цвета шелковицы пропали из вида, их заслонили люди, бросившиеся к сэру Уильяму. Сара слышала, как закрылась дверь, ведущая в сад, потом вдруг все заговорили разом, женщины нервно смеялись. Она услышала рядом с собой голос Энтони.
— Черт побери, готов поклясться, что это был бы неплохой сюжет для театральной пьесы.
— Но эта пьеса слишком правдоподобна, — с грустью отозвалась девушка. — Страх этого человека был слишком реален. Как и гнев моего отца.
— О, сэр Уильям, конечно, рассердился, и не без причины, — сказал Энтони. — Он все еще страдает от приступов желчи. — Заметив беспокойство Сары, он добавил: — И только-то. Он скоро придет в себя. Я думаю, нам стоит продолжить танцы. И поскольку твой отец в данный момент не способен это сделать, я возьму на себя смелость приказать подать напитки, чтобы освежить тех двух разочарованных молодцов.
— Ты намерен наградить их вином за жестокость? Ты одобряешь, что они преследовали и били христианина?
Энтони с удивлением взглянул на нее:
— Моя дорогая Сара, ты просто была не готова к тому, что сказал Данси, так ведь? Чтобы простое окропление водой, совершенное каким-то безответственным священником, могло превратить раба в обычного человека? Это верно заметил твой отец — нелепость, мешанина нелепостей и лжи.
— Я не знаю, что в твоих словах правильно, а что нет, — неуверенно возразила Сара. — Я лишь хочу, чтобы он спасся от этих отвратительных головорезов.
Энтони сжал ее пальцы:
— Любовь моя, я знаю, что у тебя нежное сердце. Но не трать чувства на дикарей и не думай о том, что тут наговорил твой кузен. Он, как и предположил твой отец, — просто фанатик, человек, идеи которого целиком и полностью ложны и даже опасны.
— Опасны? — Она вспомнила ощущение неловкости, возникающее в присутствии Криспина, необъяснимое чувство страха, которое он у нее вызывал. — Как… как он может быть опасен, Энтони?
— Ты не должна забивать свою хорошенькую головку подобными мыслями. Это не твоя забота, любовь моя, да и не моя. Пойдем, музыканты заметили мой сигнал и сейчас начнут играть. Давай танцевать.
Но прежде Сара уверилась, что отец пришел в себя после приступа, а потом, следуя за Энтони в танце, сделала над собой огромное усилие, чтобы держаться непринужденно. Но как ни старалась, не могла вернуть себе былой веселости. Хотя она смеялась и легкомысленно болтала с гостями, мысли ее были беспокойны. Первый раз в жизни она обнаружила, что в споре между отцом и человеком, который был ей почти незнаком и никогда не нравился, она не приняла сторону отца. Но, всматриваясь в лица гостей, не могла распознать в них какого-либо отражения собственных чувств при виде израненного, перепуганного негра. Она предположила, что ее жалость возникла по ошибке, а симпатия в отношении Криспина — игра воображения. В конце концов, она не разбирается в подобных вещах и не может понять, почему ее отцу было так важно, чтобы раба забрали. Она никогда не сомневалась в том, что ее отец знает все на свете. И теперь, вспоминая гнев в глазах Криспина, жесткую линию рта и подбородок, выдававшие решимость, равную решимости сэра Уильяма, почувствовала легкое опасение, которое не могло до конца развеять даже присутствие Энтони.
