Сегодня Варвара Михайловна чувствовала себя лучше. Вероятно, это от волнения. Ей казалось, что у нее кожа стянута на голове. Все, что она делала, она делала, как автомат. Она только спрашивала себя:
— Будет ли это целесообразно?
Ей казалось, что она потеряла способность чувствовать. В голове были одни расчеты. Бесчисленное число раз, терзаясь, задавала себе вопрос, не ошиблась ли, отпустив в Петроград Васючка. И каждый раз отвечала: это было неизбежно. Сейчас она соображала, посвятить или нет Софью Павловну во все происходящее. Вероятно, это признак слабости, если она уже начинает хвататься за других.
— Я выйду к Софье Павловне сама, — сказала она Лине Матвеевне.
До сих пор она чувствовала свое превосходство над нею. Теперь судьба ее наказывала. Ах, все мужчины одинаковы. Было больно не то, что Васючок скрывался от нее, прятался по всему городу. Она потеряла его в тот момент, когда узнала, что он говорил потихоньку по телефону с Софьей Павловной.
Варвара Михайловна старательно оделась, даже слегка подвила щипцами волосы и вышла в гостиную.
— Вот как! Да мы совсем молодцом.
Софья Павловна смотрела с сочувственным любопытством.
— Обстоятельства иногда — самый лучший врач, — сказала Варвара Михайловна, усаживаясь с гостьей. — Вы знаете, мы очень поссорились с Васючком.
— Надеюсь, что, по крайней мере, я здесь, моя дорогая, ни при чем.
— Отчасти… Но я, впрочем, на вас нисколько не в претензии. Просто, жизнь идет своим чередом. Сначала люди бывают молоды, потом стареются. Сначала чувство бывает свежо, потом идет на убыль.
Она сдержанно вздохнула.
— Вы ли это говорите, голубчик?
— А почему бы и не я? Почему я должна быть счастливым исключением из всех?
Впрочем, Варвара Михайловна уловила в любопытном взгляде Софьи Павловны довольно искренне промелькнувшее сожаление. Это ее тронуло. Подступили слезы, но она сдержала их.
Обе немного помолчали.
— Разумеется, моя дорогая, в таких делах не следует быть чрезмерно любопытною, и потому я воздерживаюсь от дальнейших расспросов, — сказала Софья Павловна.
— Напротив, я охотно посвящу вас во все, если это, конечно, может вас интересовать.
— И если, конечно, — необходимо добавить, — я могу быть вам в чем-нибудь полезной.
Но уж это было с ее стороны совершенно ненужное кокетство. Недаром она глубоко опустила глаза, чтобы не выдать их нескромного выражения.
— Да, вы можете быть мне полезны, — твердо сказала Варвара Михайловна. — Впрочем, я еще не знаю, в какой форме. Меня все это захватило слишком врасплох. Ведь вы знаете, что все мои отношения к Васючку всегда покоились на системе глубокого доверия.
Софья Павловна продолжала держать глаза опущенными. По-видимому, она не вполне доверяла этому заявлению.
— Как бы то ни было, но мое доверие пошатнул сам Васючок. Вы знаете, он влюбился в Раиску.
Софья Павловна сделала протестующий жест. Но Варвара Михайловна уже смеялась.
— Я говорю вам это совершенно серьезно. Вы видите, я нисколько не волнуюсь. Да, да, представьте! С того самого визита… вы помните? — он совершенно потерял голову. Теперь он умчался за нею в Петроград.
Она смотрела на Софью Павловну, точно сама не верила своим словам.
— Это, конечно, шутка, — сказала Софья Павловна. — Иначе бы вы, моя дорогая, не говорили со мной так спокойно.
— Но почему я должна непременно терять голову? Я отношусь к этому вполне объективно. В супружестве, даже в самом пылком, как говорят опытные люди, всегда, рано или поздно, настанет подобный момент. К нему надо только заблаговременно приготовиться. И самое скверное в этой истории как раз то, что я оказываюсь все же так мало подготовленной. Например, я знаю, Васючок разъезжает сейчас и кутит вместе с этой подлой девкой, а я совершенно не знаю, что мне следует предпринять.
— Откуда вы обо всем этом знаете, моя дорогая?
— Я никогда не знаю, но всегда чувствую. Чувство до сих пор еще ни разу меня не обмануло.
— Но ведь вы же, я надеюсь, по крайней мере, не ясновидящая?
— Почти.
Софья Павловна вынула портсигар, но вспомнила, что курить нельзя, и спрятала его обратно.
— В таком деле, моя дорогая, нельзя руководиться фантазиями.
Помолчав, она прибавила:
— Это устраивается гораздо проще.
— Что вы этим хотите сказать?
Софья Павловна улыбнулась тонкими кончиками губ.
— Признание за признание. Вы, конечно, знаете, что мой Спиридон ветренее самого ветра, но я бы никогда не позволила себе оскорбить его какими-нибудь подозрениями, не проверив.
— Это легко сказать.
— Я знаю многих дам, которые унижаются до подкупа прислуги и отравляют жизнь мужей довольно откровенным шпионством.
Она говорила эти слова, намеренно их подчеркивая.
— Но вы же сами, мой друг, рекомендуете это.
Варвара Михайловна колко улыбнулась. Софья Павловна медленно покачала головой.
— Менее всего, моя дорогая. Я — сторонница культурных средств.
Она сказала это до смешного гордо.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я хочу сказать, что в культурном обществе существуют на этот счет гораздо более деликатные и верные приемы, чем организация, так сказать, домашнего сыска. Мой Спиридон, например, прекрасно знает, что мне известен каждый его шаг, хотя мне никогда не приходится подглядывать за ним.
— С какой стати вы мне рассказываете эти сказки?
— Вы очень наивны, дитя мое.
Обе они раздраженно смотрят одна на другую.
— Вы заслуживаете того, чтобы вас еще немного помучить, — сказала Софья Павловна. — Но я этого, конечно, не сделаю.
Она придала лицу деловое выражение. Варвара Михайловна ничего не понимала. Ей казалось очень глупым, что Софья Павловна может до такой степени ломаться.
— Это очень просто, моя дорогая… Вы, конечно, только не знаете… Вы хотите меня уверить, что никогда не обращались к содействию прислуги и ваших знакомых? Да? Позвольте не поверить.
— Вы говорите мне дерзости.
— Я хочу вам быть только полезной.
— Если вы, действительно, мне не докажете, что владеете таким таинственным секретом, то считайте, что мы с вами с сегодняшнего дня поссорились.
Софья Павловна самонадеянно усмехалась.
— Я не буду вас больше томить. В каждом большом городе имеется совершенно благоустроенная контора, в которую вы можете обратиться по делам этого рода.
Софья Павловна глядела нелепо-серьезно. Варвара Михайловна почувствовала почти испуг. Потом горячая краска залила ей щеки и шею. Сделалось тошно и закружилась голова. Она хотела засмеяться, но вместо этого удушливо закашлялась.
Est-ce possible?[1]
Софья Павловна оставалась иронически-равнодушна.
— Видите, моя дорогая, как не следует торопиться с заключениями. Оказывается, мы с вами знаем далеко не все. Об этом знает весь свет, и только не знаете вы.
— И ваш муж, Спиридон Петрович, знает об этом тоже?
— А как же?
Она цинично смеялась.
— Он иногда приходит и говорит мне: «Сегодня меня выслеживал твой агент».
— И что же вы?
— Ну, что за вопрос, моя дорогая? Конечно, говорю ему: да ты с ума сошел…
— Нет, это сказка. Но переменим тему разговора.
Софья Павловна достала из сумочки записную книжку и карандаш.
— Вот вам. Я не хочу быть мстительной.
Она написала записочку и протянула Варваре Михайловне:
«Мамоновский переулок, дом 48, квартира 21. Телефон…»
— Глупости, — сказала Варвара Михайловна и бросила бумажку на стол.
Но серьезный тон Софьи Павловны не допускал сомнения. Впрочем, та не пожелала входить в подробности. Она говорила, неприятно кривя губы:
— Вы можете в этом убедиться сами.
Когда она ушла, Варвара Михайловна все еще продолжала ощущать жар в лице. Во всей этой комбинации было что-то низкое. Если она следила за Васючком сама, то это было понятно. Но производить это так…
Хотя почему бы и нет? Разница, в конце концов, только в форме… И все же было гадко. Было чувство, точно она узнала что-то позорное о самой себе. Вдруг почувствовала, что по щекам бегут слезы. О, какой ужас жизнь! Омерзительная дрожь проходила по плечам.
Через час, одетая, она в первый раз выходила на воздух, поддерживаемая Линой Матвеевной. Новая горничная, Феклуша, заперла за ними дверь.
Мамоновский переулок был недалеко, и через несколько минут извозчик уже поворачивал с Тверской у желтого здания Глазной больницы. Дом 48 находился посредине переулка слева. Хотя это был огромный шестиэтажный дом, но таинственная квартира помещалась все-таки во дворе, в небольшом белом двухэтажном флигеле. В темных воротах под домом и на грязненьком дворе, залитом асфальтом, охватило миазмами. Варвара Михайловна посильнее смочила платок одеколоном.
