Я прислуживала за столом, а иной раз, поддавшись настойчивым просьбам отца Юлиана, разделяла с ними трапезу. Отец Антоний ходил к нам чуть ли не каждый день. Я, можно сказать, с первого дня заметила на себе его вожделеющие взгляды, хотя поначалу не могла понять их значение — в ту пору я была еще очень и очень наивна.
Однажды — это случилось в воскресенье — отец Юлиан дремал после обеда в качалке на веранде, а я мыла посуду, когда на пороге кухни появился отец Антоний. Я не слышала его шагов, а потому была очень удивлена и даже слегка испугалась. Я подняла глаза, скорее почувствовав, чем услышав его присутствие. Он показался мне очень красивым в лучах заходящего солнца, отблески которого проникали сквозь желто-зеленые стекла кухни. Помню, у меня быстро забилось сердце, к щекам хлынула кровь, и я чуть не выронила из рук тарелку, которую в это время вытирала. Но я так и не поняла в ту минуту причины своего волнения, ибо видела в отце Антонии всего лишь священника, но никак не существо противоположного пола.
Он улыбнулся мне и сказал:
— Я хотел вам помочь, но вы, вижу, уже без меня управились. Хорошая вы, Юстина, девушка, и Бог, надеюсь, воздаст вам сторицей за вашу дочернюю любовь и заботу о бедном отце Юлиане.
Я пробормотала что-то насчет того, что считаю это своим долгом и что люблю отца Юлиана больше всех на свете. Это, в сущности, было истинной правдой. Почему-то мною вдруг овладело странное волнение, даже закружилась голова.
Думаю, это не ускользнуло от внимания отца Антония. Он подошел ко мне, все так же улыбаясь, взял мою руку в свою и сказал:
— Дитя мое, вы еще так молоды и так не искушены в житейских делах. — Он почему-то вздохнул. — Скажите мне, у вас есть жених или молодой человек, с которым вы проводите свободное время?
— Нет, — честно ответила я и потупилась.
— Но вам бы, наверное, хотелось иной раз погулять с кем-нибудь в парке, сходить в кинематограф, выпить кофе с пирожным?
— Да, святой отец, — призналась я. — Очень бы хотелось. У меня есть подруга, Кристина. Мы иногда ходим с ней в кинематограф и едим у пана Мазовецкого мороженое. Но сейчас у нее болеет мама, и она вынуждена проводить все свое свободное время у ее постели.
— Вы еще совсем девочка, Юстина. Сколько вам лет?
— Скоро исполнится двадцать, святой отец, — отвечала я, почему-то снова покраснев.
Он вдруг поднес к своим губам мою руку и поцеловал, и меня всю точно током пронзило. У меня не осталось сил удивиться этому уж больно светскому жесту отца Антония — я старалась только устоять на ногах.
— Юстина, — сказал он, — я бы хотел пригласить вас сегодня на прогулку. Взгляните, какой восхитительный тихий вечер подарил нам Господь Бог. Грешно сидеть в четырех стенах в такую благодать.
Я с удовольствием согласилась. Быстро сняла фартук, надела шляпку с искусственными фиалками — я купила ее на первые заработанные мною деньги в модном магазине мадам Арто — и мы с отцом Антонием вышли на улицу.
Он ездил в большом черном автомобиле, который показался мне, путешествовавшей по городу на трамвае, верхом роскоши. Отец Антоний лихо вел его по узким, запруженным толпами гуляющих людей улицам, двигаясь на запад, в сторону моря.
Когда мы выехали из города и взору открылся чудесный морской пейзаж, окрашенный в теплые тона уже меркнущего заката, мое сердце возликовало от восторга и признательности отцу Антонию, пригласившему меня на такую чудесную прогулку.
Пляж был пустынен — в сентябре у нас уже никто не купается, ну а любители морского воздуха, по-видимому, надышались им всласть за целый день.
Отец Антоний поставил автомобиль в самом начале рощи из молодых пушистых сосен, и нас окружил аромат свежей хвои, смешанный с морской свежестью. Он повернулся и внимательно посмотрел на меня. Мне сделалось неловко от взгляда его умных, странно поблескивающих глаз. Признаться, я впервые в жизни оказалась наедине с молодым здоровым мужчиной, хоть и святым отцом, от которого исходили волны чувственности, о чем я тогда, правда, не догадывалась.
— Давайте пройдемся, дитя мое, — предложил отец Антоний. Выйдя из автомобиля, он обошел его спереди, открыл мою дверцу и помог мне выйти.
Мы брели по прозрачной, розоватой от последних лучей заката рощице. Я, чувствуя неловкость, молчала и старалась не смотреть на отца Антония. Он, между тем, взял меня за локость и мягко, но властно повернул лицом к себе.
— Если ты думаешь, Юстина, что я не замечаю твоей красоты, ты очень ошибаешься, — произнес он прерывающимся от волнения голосом. — Я не просто замечаю ее — она трогает меня до глубины души, пробуждая желания, не подобающие моему сану. Но что поделаешь, если я молод, полон сил, да и священником стал не по своей воле, а выполняя завещание горячо любимого мною отца. Юстина, — он глядел мне прямо в глаза, — а ты… ты ничего не испытываешь ко мне?
Я сказала, глядя куда-то в сторону:
— Мне страшно, святой отец. Быть может, моей душой завладел дьявол, но… мне кажется, что я… что меня влечет к вам с какой-то силой. Я боюсь сопротивляться ей, ибо вы, святой отец, представляете в своем лице волю Божью. Наверное я… я не достойна называться вашей прихожанкой.
Он весело рассмеялся и привлек меня к себе, и я, ощутив сквозь сутану его молодое сильное тело, почувствовала, что у меня подкашиваются ноги.
Наверное, я покачнулась, потому что он вдруг крепко обнял меня и немного приподнял от земли.
— Юстина, я… я такой же человек, как и ты, — сказал он, прерывисто дыша. — Я считаю, церковь нарушает волю Господнюю, налагая на священника обет безбрачия. Ты не представляешь, как бы мне хотелось иметь вот такую молодую, чистую душой и телом жену и детей, которых я мог бы научить многим наукам. А вместо этого я вынужден ежесекундно заглушать голос собственной плоти, налагать на себя епитимью, молиться, вести затворнический образ жизни, опасаясь доверить свои крамольные мысли даже бумаге. Юстина, но почему я должен превратиться раньше времени в раздражительного желчного старика, презирающего то, что должно любить и что, как мне кажется, является смыслом нашего земного существования?
Разумеется, я не знала ответа на его вопрос, да и голова моя в ту минуту отказывалась что-либо соображать. Отец Антоний, как я потом поняла, и не ждал от меня ответа. Он поднял меня на руки и понес назад к автомобилю. Наверное, со стороны мы представляли странное зрелище: святой отец в развевающейся от быстрой ходьбы черной сутане с девушкой в бирюзовом платьице на руках, сжавшейся в дрожащий комок. Подойдя к автомобилю, он бережно поставил меня на землю и сказал:
— Дитя мое, ты должна сторониться меня, как самого дьявола. Я, наверное, еще хуже дьявола, потому что Бог вверил мне твою душу, а я…
Он отвернулся и что-то пробормотал по-латыни. Я видела, что по его щеке скатилась слезинка, и мне стало очень жаль отца Антония. Наклонившись, я схватила его руку и прильнула к ней губами.
— Что ты делаешь, дитя мое? — воскликнул он, однако не стал вырывать свою руку. Я молча выпрямилась и смело посмотрела ему в глаза.
— Отец Антоний, — сказала я, — никакой вы не дьявол. И вовсе я не собираюсь вас сторониться. Это я виновата, что пробудила в вас греховные помыслы. Простите меня, если можете. И благословите.
Он прошептал что-то одними губами и поспешно меня перекрестил. Потом мы сели в автомобиль и до самого дома молчали. Когда автомобиль остановился возле дома отца Юлиана, я сказала:
— Прошу вас, зайдите к нам выпить чаю. Отец Юлиан, думаю, уже проснулся и будет вам рад.
Он беспрекословно повиновался. Я прошла к себе в комнату, оставив святых отцов наедине, и сразу же кинулась к зеркалу. И тут мною определенно овладел бес, хотя в ту пору я еще не понимала этого. Во мне вдруг пробудилось страстное желание нравиться отцу Антонию, нравиться телом, а не душой, и я принялась расчесывать и взбивать свои волосы, достала из гардероба белую кружевную кофточку и черную атласную юбку, которые купила по настоянию отца Юлиана для выпускного бала в колледже.
Облачившись во все это, я бросилась на кухню, достала из буфета лучший сервиз, сладости, фрукты, заварила цейлонского чаю, и, водрузив все это на столик-каталку, отправилась на веранду.
Я видела, как блеснули глаза отца Антония и как он тут же прикрыл их ладонью, точно боясь ослепнуть. Во мне все возликовало. Я принялась не спеша сервировать стол, потом разлила из большого фарфорового чайника чай.
— Дитя мое, ты сегодня очень хорошо выглядишь, — сказал ничего не подозревавший отец Юлиан и, обращаясь к отцу Антонию, добавил: — Я бы очень хотел, Тадеуш, чтобы эта девушка оказалась подле меня, когда наступит мой смертный час. Уверяю вас, мой милый, у нее ангельская душа. Позаботьтесь о ней после моей смерти: Юстина — круглая сирота.
Мы пили чай. Отец Юлиан и отец Антоний перекидывались время от времени фразами на латыни, смысл которых я не всегда понимала, однако до меня все-таки дошло, что они ведут дискуссию о бремени первородного греха, довлеющем над каждым из смертных. Я молча пила чай с миндальными пирожными, то и дело ощущая на себе взгляды отца Антония. Сама я сидела в тени, за пределом света, отбрасываемого настольной лампой с зеленым абажуром. Из своей тени я могла наблюдать за отцом Антонием, надеясь, что мои взгляды остаются им не замеченными. Как бы не так. Когда я глядела на него, он либо ронял ложку, либо плескал чай на блюдце. А однажды я заметила, как он вздрогнул, напрягся и вдруг бессильно откинулся на спинку своего стула.
