Вадим снял теплую куртку и сел на предложенное матерью место рядом с Иваном.
Свет, падавший из абажура, осветил его лицо. Только теперь Света со щемящей тоской заметила, как Вадим похудел. Гладко выбритые щеки ввалились, нос заострился, под глазами легли нездоровые тени. Хотя, возможно, ей это показалось. Она просто сознательно искала на его лице подтверждения своим внутренним опасениям. В конце концов не мог же он так измениться за полтора месяца своего отсутствия.
Иван молча налил ему коньяк в рюмку. Вадим, ни на кого не глядя, опрокинул рюмку в рот одним махом, даже не поморщившись.
Зато все смотрели на него, словно впервые видели.
Только Юля не смотрела. Она сама не могла понять, какие чувства испытывала к нему. То ли жалость, то ли удивление, то ли отстраненное любопытство. В любом случае его появление не было для Юли ни неприятным, ни чем-то таким, чего она старалась избегать. Она знала его, и в то же время снова его не узнавала. Вначале был Вадим-любящий, потом Вадим-страдающий, потом Вадим-отвратительный. Теперь Юля не знала, кто перед ней. В какой новой ипостаси он предстанет на этот раз.
«А почему, собственно, это меня должно интересовать? — подумала она с неожиданным ожесточением. — Он выбрал свою жизнь. И я выбрала… Хотя что я выбрала?»
На этот вопрос, поставленный внутренним голосом, Юля не смогла ответить. Это привело ее в замешательство и заставило посмотреть на него.
«Кто же он? — задала она себе все тот же вопрос. — Кто я? Кем мы были? И кто мы теперь?»
Молчание затягивалось.
Света с ужасом поняла, что разговор за столом больше не клеился. Все словно чего-то ждали. Понять бы только, что.
— Н-да, — первой заговорила Тамарка. — Спел бы нам кто-нибудь. Может ты, Вадичек, выдашь нам что-нибудь? Что-нибудь современное, московское, а?
Света, улыбаясь, отчаянно сдавила руку подруги, но та не обратила на это никакого внимания.
— Ей-богу, тут у нас кругом таланты, — продолжала та, краснея и явно наэлектризованная внутренней злостью. — У каждого из нас есть что-то, чем мы можем похвастаться. Я, например, деньги своим горбом могу зарабатывать. Юлечка три языка знает… Правда, Юлечка? Мне Света рассказывала. Женька, жених твоей матери, вообще талантище…
— Тамара, перестать, — тихо потребовала Света, видя, как играют желваки на щеках сына. — Ой, у нас же еще салаты крабовые есть…
— Машка моя на пианино бряцает и танцует, дай бог каждому. Второе место на конкурсе бальных танцев. И ты нас порадуй чем-нибудь.
— Мои таланты скромнее, — ответил Вадим.
— А ты не скромничай, не скромничай, — подбодрила его Тамара. — Тут все свои.
— Тамара, не заводись, — уже со своей стороны вмешался ее муж.
— Что «не заводись», что «не заводись»? — воскликнула она. — Должен же кто-нибудь этому паршивцу все в лицо высказать! Таланты у него скромнее! Посмотри на мать, Вадичек! Она тебя кормила, одевала, воспитывала, как могла и умела, а что ты теперь с ней делаешь? Что, рука бы отсохла набрать номер и позвонить? К папаше он бросился! Папаша богатый появился, а мать побоку!
— Тамара, немедленно прекрати! — нахмурился Иван.
— А то, что папашка твой над ней издевался, как хотел, это ничего? Что она за те полтора года, что за ним замужем была, как в аду побывала, — как тебе это?
Вадим бросил быстрый взгляд сначала на Тамару, потом на мать.
— Чего теперь зыркаешь? — все больше распалялась Тамара. — У нее бы сначала поинтересовался, что за жук папашка твой!
— Это семейное дело, тетя Тамара, — процедил Вадим.
— Ах, семейное! Тогда я тебе не «тетя Тамара», а Тамара Васильевна, понял? Приехал, обрадовал маму кулончиком!
— Да, я приехал, а вам что за дело? Пусть я дурак, пусть кто угодно, но нельзя же меня за это вешать на первом попавшемся фонарном столбе! Может, мне тоже плохо…
— От чего? — завопила Тамара. — Икрой папашкиной обожрался?
Вадим резко встал и почти выбежал из дома.
— Тамара, я прошу тебя! — вскричала Света со слезами. — Да что же это такое! Почему нельзя по-человечески? Мы же люди! А он мой сын! Да, сын! И рада, что он приехал! Рада! Каждому из нас хочется прийти к кому-то, чтобы пожелать здоровья и… и рассказать о наболевшем. И как же трудно будет, когда прийти не к кому, а если приходишь, то встречаешь ледяную стену. Почему? Ведь надо уметь прощать… Просто прощать, чтобы и тебя когда-нибудь простили.
Она вышла из-за стола и неверной походкой направилась на кухню. За ней немедленно пошел Женя, обнял, зашептал что-то успокаивающее, ласковое.
— Все вы такие! — кричала Тамара вслед Вадиму. — Мой сыночек не исключение! Никакой благодарности… Да что ты меня дергаешь! Нашелся защитничек! Воспитал мне сыночка! Кобеля поганого! Теперь получил, что хотел?
Спустя минуту Тамарка, рыдая, сама пришла на кухню, обняла Свету.
— Светочка, родненькая, прости ты меня, дуру набитую! Жень… иди, иди туда, — махнула она неопределенно рукой.
Света высморкалась в салфетку и попросила:
— Жека, пожалуйста, найди его… Вадима… Прошу тебя.
Он кивнул и вышел из кухни.
— Сама не знаю, что говорю, — продолжала причитать Тамарка. — Где у тебя салфетки? Сейчас вся расплывусь… Уж так все наболело, уж так наболело! Я ведь его и по-хорошему… и так и сяк просила: брось эту сучку, ты что не видишь, кто она такая? Так нет же, уперся рогом! Набычился, бровки папашины сдвинул, и хоть ты кол ему на голове теши, дурачку проклятому!
— Ты о ком? — шмыгая носом, спросила Света.
— О ком? Об Олеге! Вырастила на свою голову позорище! Жениться же надумал, Светочка, — жалобно произнесла Тамарка, снова расплакавшись. — На проститутке какой-то. Я спрашиваю у него, неужели ты не видишь, что это шлюха? А он: «Из шлюх самые верные жены получаются». Представляешь! Ой, ты бы ее видела! Хохлушка, без гроша в кармане, наглая, старше его… Ой, мамочки, что делать-то? Как подумаю, что он на ней… Отравить ее, что ли? — с надеждой спросила она.
— Ты что, свихнулась?! — возмутилась Света, снова сморкаясь и подавая салфетки подруге.
— Свихнешься тут! И где он только такую шалаву нашел, ума не приложу! А все папочка его! Все шушуканья ихние, поездки… Знаю, все знаю! За дуру меня держат, кобелюки. Что молодой, что старый. Я говорю: даже думать не смей до окончания учебы! Так он из дому ушел! Жил с этой… у друзей неделю. А меня всю трясло! Всех обзвонила, обегала — нигде не нашла! Ведро валерьянки выпила за это время. А этот козел старый сидит и усмехается, представляешь! Он все это время знал, где они! Как его не убила, не знаю.
— И что теперь? — с интересом спросила Света.
Тамарка достала сигареты и закурила, заметно успокаиваясь.
— Что теперь? Квартиру снимают. Поехала я туда, подкараулила ее у подъезда. Говорю: оставь его, Христа ради, я тебе сколько угодно денег дам, и на квартиру в твоей хохляндии хватит, и еще на долгую счастливую жизнь останется. Ты бы видела, как она на меня посмотрела, стерва! Как на козявку! Я, говорит, любимого человека на деньги не меняю. Я ей чуть после этого в космы ее проклятые не вцепилась. Если б не посадили, убила б на месте гадину. Любимого человека она на деньги не меняет! Конечно, знает, что куш еще больше будет! А на эти выходные приедут обедать. Называется «знакомство — дубль два». Это Машка, паршивка, так шутит. Видишь, я вся на нервах, вся на нервах! Как эти выходные пережить, просто не знаю.
Света обняла плачущую подругу.
В это время Маша, немного испуганная глупыми разборками взрослых и теперь предоставленная сама себе (потому что отец и хозяин дома отправились на задний двор покурить), подошла к старой радиоле. Под радиолой лежали такие же старые пластинки, которые она видела только в кино. Здесь были толстые и тяжелые диски, словно сделанные из стекла, и тонкие, сквозь которые просвечивались чьи-то ребра.
Маша каким-то чутьем, свойственным всем детям прогресса, нашла кнопку включения на радиоле. Спустя несколько секунд радиола ожила, на передней панели зажегся зеленый глаз. Следуя за своим любопытством, Маша приподняла крышку проигрывателя…
* * *
Юля прикоснулась к плечу Евгения Ивановича, когда он натягивал куртку. Он оглянулся:
— Что, Юлечка?
— Не надо, я сама, — сказала она и вышла из дома.
Вечер был темным и, как положено вечеру, принадлежащему ранней весне, пронзительно холодным. В воздухе стояла мелкая, ужасно неприятная водяная взвесь. От подтаявшего снега тянуло стылым холодом.
Юля спрятала руки под мышки и осмотрелась. Окна выбросили перед домом на землю светлые прямоугольники и не освещали больше ничего вокруг. Но Юля угадывала впереди калитку к за ней машины.
— Вадим! — позвала она, спустившись с крыльца. Ответом ей был лишь тихий шелест ветра в тяжелых от влаги еловых лапах.
Тогда Юля вышла за калитку и направилась к машине, стоявшей за ее темно-вишневым «пежо». На водительском месте, уткнувшись лбом в рулевое колесо, сидел Вадим.
